Прощай, Атлантида - Владимир Шибаев

" Госкомитет чрезвычайно особого положения. Главное разведочное подразделение." И должность, и звание разглядеть не успел, лишь фамилию странного типа: " Колин Альберт Артурович."

– Похож? – выдавил тип и еле уловимым движением скрыл документ. – Государевы мы люди, и ты теперь государев холоп. На родную землю пахай носом. О чем Павлов в обезъяннике спрашивал?

– Ну…так, ни о чем, – промямлил географ. – О сохранении достоинства и личных вещдоков. Об этикете силовых служб. А Вы что, из разных с ним ведомств? Я не думал.

– Тебе пока по должности не положено. Из одних мы ведомств, из вневедомственных. Разные отделы. Которые за тебя, если надо, подумают и кому надо за тебя сообразят. От тебя, Полозков, требую одно: в докладах факты, и ничего кроме. Голая правда, как в солдатской бане. Без психического дезертирства и педического многодумства. Государству нужна матка-правда.

– Я, вообще-то, учитель. И докладывать не подряжался, – обиделся наконец географ.

– Может, тебе скрывать от служб есть что? – приблизил серые немигающие глаза дознаватель. – А если нет, то любовь да совет. Совет – лети, голубь сизорылый, обратно к старухе на полном выхлопе и тряси эту торбу интеллигентскими ладошками, пока весь из нее золотой песок не вытрясешь. Это ты, учитель, умеешь. А то олухи трижды рылись, каждую, говорят, прищепку чулок облизали, в каждую комбинацию старухину по пояс влезли, а толку, с гулькин… кий. А любовь – это значит тряси ее с любовью, старенькие это любят, но чтобы сливки набекрень не свернулись. Не советую, сам умеешь. Никому до тебя не двинулось старое корыто ключик от подполья презентовать. А насчет "не подряжался" – это забудь, а то к кителю так пристегнут, забудешь, как детишки куются. Вон, наблюдай правофлангового, – сообщил Колин и нацелил кий. – Я его раз, если он свой, и в лузе отлежится и подлечится. А, если чужой, трах!! – и вылетел из игры. И стой у гробового борта. Ага? Веди с бабушкой околоумные разговорчики в строю, перекрещивай исторические параллели с политическими меридианами. Все можно, когда ты в игре. Дознавай маленькие пожилые секреты, помогай встретить старухе одногодку с косой. А нам сюда все на карандашик. Можешь прямо мне.

– Чем же эта маленькая старушенция вам помешала, большим строгим людям, – выпрыгнуло из Сени.

– Да ты зачем! – изумился белобрысый. – Помогла! Мы теперь на нее в рапортах молитвы пишем по полной программе. Доходчиво? А добро мы не забываем, мамка добро помнит. И вот еще, Полозков. Мы с Теодор Федорычем…ну, с Павловым – одна сатана. Если он что произнес, я должен через секунду все слышать. А если я что тебе назначил или прописал, тут же сам ему и скажу. Или он сам допрет крупным умом. Одна мы… – сжал белый кулак перед носом географа странный Альберт, брат Артура, – одна гвардия.

Четко повернулся и мимо полок с выложенными, как на парад, шарами, вышел вон. Тут же всунулся бугаек-привратник и церемонно предложил следовать далее, но в дороге все же шутканул вновь:

– Так вправду в секу ни-ни? Или поигрываешь на расслабленке?

– Бывает, – невнимательно отмахнулся географ.

В стильно обставленном холле перед кабинетом Павлова охранник сдал Полозкова с рук на руки пышной жеманной секретарше, для чего-то наряженной в совершенно чуждый ей строгий деловой костюм.

– Присаживайтесь, Фома Арсентьич, – пропела секретарша ночными нотами. – Сейчас мы про вас все спросим, – и упорхнула, обдав удушливыми духами, за еле раскрывшуюся тяжелую дверь.

На соседних креслах Арсений, осторожно повернув шею, увидел двух военных чинов – генерала с полковником, сидевших по стойке "смирно" с деревянными лицами.

– Если сегодня не примет, грамотей, адвокатский крючек, – тихо процедил генерал, – акты на списание попадут в главк.

– Нельзя бы, – скривился полковник, вытянул несвежий платок и стал тщательно, как ствол карабина, прочищать одновременно нос, потный лоб и лоснящуюся шею. – До стрельб бы дотянуть.

– Ты чего!

– Стремно больно. Резолюция-то небось моя.

– Ты еще запахни тут, – брезгливо сморщился генерал и отвернулся.

Впорхнула томная секретарша, наклонилась над Полозковым, обдав мускусом и предъявив предхолмия обильной грудной клети, и вымолвила:

– А вот как-раз Вас, Арсений Фомич, сейчас и примут. Можете взойти.

И военные послали вслед везунчику взгляды, которыми сопровождают цель на маневрах.

Дородный лысоватый Теодор Федорыч проворно поднялся от огромного стола и даже вышел навстречу, задумал Сеню приобнять, распахнув руки и радушно улыбаясь. Но вдруг задумку отставил, озабоченно глянул на часы и мягко предложил:

– А знаете-ка что, любезный преступник, голоден я, как известный друг Красной шапки. Идемте, перекусим за счет конторы, тут у нас и буфетик есть, для особо вожделеющих…Ожидайте, – строго предупредил он, пройдя не глядя мимо воинских чинов, вскочивших с кресел и спешно сующих в карманы мятые сигаретки.

А в короткой дороге через пару лестничных маршей и коридоров лишь широко улыбался, гладил шероховатые панели и тыкал в светильники и картины на стенах:

– Армянский туф. Замбийский жилистый мрамор. Натуральная каррара. Нравится? И мне. Явленский, подлинник. Киселев, фальшак. Сказал же, на склад.

Лишь раз, когда уже уселись за столик в тихом, уютном, в темные тона декорированном ресторанчике, Павлов скрипнул подбежавшей пухлой тетушке со смешными форменными галунами на малиновом платье:

– Перекусить что-нибудь основательно. Все равно. Вина, – и спросил, не дожидаясь ответа. – С Альбертом Артуровичем уже пообщались? Ну и ладушки…

– Я вам вот что скажу, милый нарушитель пригородного покоя, – продолжил толстяк и крикнул. – Эй, дай коньячку. Ну к черту, выпью, пожалуй, – пожаловался он географу. – Вот что изреку. Мы с Вами прошлый раз стенали: я, несчастный, и лаской дружбы обижен, и женские мои половины – кабанихи весом несносные, и, де, зависть злым облаком задушила. Обман! Вранье, себе врал. Тут недавно ездил в одну из столиц, адвокатировать одного средней руки магната, потому что славен я, дражайший Арсен Фомич, знанием офшорной казуистики района Кариб, а это, знаете, такой фикус. Так, поверите – магнат телесами дрожит, даже ездя в лакированном броневике, с мамзелькой спит в бронежилете, имея, наверное лишь два отверстия для шлаков, а на лоб, под беретку, нацепляет непробиваемую, будто – мода, ленту. Каково Вам? А не к черту ли. У меня все есть, все, что мне надо. Вот и Вы, в конце концов. Я Крез-2. Или три. Черт, выпью, – крякнул он, глотнув жгучей золотой жижы. – Я сибарит. Брюхо у меня толстое, иногда вызываю прекрасную медсестренку, ставлю ей градусник, теософии и мракобесию интеллектуальных игр не обучен, но разум мой кипит и варит экзотические блюда. Как и у вас. Позволяю себе быть необузданным хамом. Что еще человеку нужно. Вы вещицы любите? Ага. Так я, увижу дельную вещицу, цапну – гравюрку, портретик голенький, галстук-удавку с брошкой – куплю. Неудержен. Инстинкт, веками привит, сразу не вытравишь. А стенать? Дурь. Поглядите на меня – я счастливец, я магнат моего я. И Вы, держась за мою стенку, тоже станете счастливец.