Эвита. Женщина с хлыстом - Мэри Мейн

«Я, – провозглашала она, – всего лишь самая скромная из сотрудников этого изумительного идеалиста, генерала Перона; я – не более чем женщина, которая работает и пытается помогать выдающемуся патриоту, который олицетворяет собой великое будущее нашей нации…»

Эва исполняла эту роль с такой энергией и энтузиазмом, что трудно поверить, чтобы она делала это без тени искренности. Возможно, в ее отношении к Перону действительно присутствовало некое чувство товарищества; но нет сомнений, если бы его карьера стала для нее скорее препятствием, чем подмогой, она бы, ни секунды не раздумывая, отреклась от него. Эва достигла самого высокого положения, доступного женщине в Аргентине, но добилась этого и удерживала позиции лишь благодаря успехам своего мужа. Какие бы амбиции она ни вынашивала, она не могла позволить себе обнаружить их даже и намеком – без риска лишиться и того, что имела. Наверное, она не говорила о своих желаниях и самому Перону. В обществе, созданном мужчинами, женщина не допускалась к власти, и ей приходилось работать под прикрытием собственного мужа и делать вид, что она трудится лишь ради достижения его целей. Но, поскольку ее власть возрастала пропорционально его власти, ей было не так уж трудно изображать нерушимую преданность.

Однако более чем возможно, что, пользуясь своим драматическим талантом, она вполне убедила себя в собственной искренности, поскольку мастерство актера основано на умении убеждать самого себя. Эва исполняла любую роль с величайшей самоотверженностью, самозабвенно, с полной неспособностью взглянуть на себя со стороны. Своим успехом она во многом обязана этому недостатку критичности; она никогда не боялась показаться смешной, не замечала своих недостатков и потому не сомневалась, что может сыграть все, что захочет. Каждую роль она играла с полной самоотдачей и умела быть чрезвычайно убедительной, изображая девочку-хозяйку, которая старательно выводит адрес президентской резиденции, чтобы ее гостья, жена посла, не забывала писать ей, и в том, как в изумлении касалась кончика носа – этакий мальчишеский жест, – допуская ошибку, или бежала вверх по лестнице с отрезом шелка, который принесла в подарок своей подруге. И столь же достоверно она выглядела в роли молодой деловой женщины, спешащей на собрание – банкиров ли, репортеров или представителей профсоюзов, – в сопровождении толпы секретарей, которым она покрикивает: «Вперед, мальчики! Торопитесь, быстрее, быстрее!» Или же в роли заботливой жены, укутывающей пледом плечи своего знаменитого мужа, на двадцать лет старше ее, чтобы его не продуло на сквозняке.

Выбор образа целиком и полностью зависел от аудитории, но каждый образ вбирал в себя всю ее личность. Даже там, где она переигрывала и разоблачала свою неискренность, Эва, вполне возможно, не была абсолютно и сознательно нечестной. Практически в каждой публичной речи, а в те дни она говорила всегда и везде, где только предоставлялся случай, она давала врагам очередной повод насмехаться над ее мелодрамами.

«Потому что я тоже, – визжала она почти в истерике, – как наши товарищи-рабочие, способна умереть и в последнее мгновение жизни прокричать наш боевой клич, клич спасения: «Моя жизнь – за Перона!»

«Вступая в партию, – кричала она с надломом в хриплом голосе, – я готова отдать все, потому что в нашей стране есть бедные и несчастные, больные и лишенные надежды. Моя душа это знает. Мое тело это чувствует. Я вкладываю свою душу в душу моей страны. Я отдаю всю энергию своего тела, чтобы она, как мост, протянулась ко всеобщему счастью. Мы пройдем по нему твердой поступью, с высоко поднятыми головами – к высшей судьбе нашей новой родины. Ни усталость, ни торопливость, ни жертвы не имеют значения, когда вы пытаетесь положить конец усталости и страданиям, которые сковывают жизненные силы народа».

У образованных людей эта излишняя эмоциональность вызывала тошноту, а экстравагантность выражений Эвы казалась им такой же нелепой, как мелодрама эпохи немого кино. Но ее речи предназначались не для их ушей, а люди простые и невежественные с большей готовностью верили всем этим абстрактным лозунгам и обещаниям, произносимым голосом, исполненным страсти, нежели тем, что говорились сдержанным, не столь уверенным тоном. Это была мелодрама, которая трогала сердце и самой Эвы, и она могла использовать ее без зазрения совести, ведь даже если она превосходила всех юных продавщиц и провинциальных матрон, которые слушали ее речи, умом, жесткостью, целеустремленностью и опытом, по уровню духовного развития она ничем от них не отличалась.

Несмотря на то, что Эва умела скрывать свои истинные мотивы и от аудитории, и от себя самой, они становились достаточно ясны, стоило только взглянуть на ее неумолимое продвижение вперед, к своим целям. Ее выдавали собственные маневры, постоянные старания определить своих родственников на ключевые посты в правительстве, чтобы держать в руках источник мужней власти. Таким образом она укрепляла не его, но свои позиции.

Она уже умудрилась добиться назначения на пост директора почт и телеграфа приятеля своей матери Никколини и таким образом фактически взять под контроль все средства коммуникации. Как только Фаррел передал свой офис в Каса Росада Перону, Эва настояла на том, чтобы муж принял на должность секретаря ее единственного брата Хуансито – прежний секретарь, юный Фрейд, возглавил Президентский отдел расследований, личную шпионскую сеть Перона. Хуансито, до того как занять свой высокий пост, торговал мылом в Хунине и в маленьком городишке Лотарио. Эвита использовала все свое влияние, чтобы сделать приятеля старшей сестры, майора Альфредо Арието, сенатором провинции Буэнос-Айрес; ее вторая сестра, Бланка, была замужем за юристом, доктором Родригесом (в Аргентине этим титулом наделяют каждого, кто имеет степень, будь то медицина, право или философия), и Эва добилась того, чтобы он стал губернатором той же провинции, а позже вошел в состав Верховного суда. В политических вопросах провинция Буэнос-Айрес, в которой проживала примерно третья часть населения страны, имела больше веса, чем остальные тринадцать провинций, вместе взятые. Муж третьей сестры, некто Орландо Бертолини, работавший лифтером, был возведен в ранг директора таможен. Таким образом, благодаря своим родственникам Эва установила прямой контроль над радио, почтой, телеграфом и политикой провинциальных властей, заимела верных союзников в сенате, а позже и в Верховном суде и получила возможность следить за ежедневным графиком президента. Устраивая своих родственников на все эти должности, она руководствовалась отнюдь не их потенциальными талантами или своими родственными чувствами, исключая разве случай с Хуансито, но тем фактом, что их положение целиком и полностью зависит от нее и потому их эгоизм будет гарантией их лояльности.