Багдадская встреча - Агата Кристи

Я любила эту песенку, когда была совсем маленькая. Так интересно казалось. И надо же, теперь мы на самом деле едем в Вавилон!

– Да, и обернемся засветло. Должны, во всяком случае, обернуться. В этой стране трудно рассчитывать наверняка.

– У автомобиля такой вид, как будто вот-вот случится авария.

– Очень возможно. В этих драндулетах все не слава богу. Но иракцы такой народ, они потрясающе ловко выходят из положения: подвяжут веревочкой, скажут «иншалла» – и поехали дальше.

– Они во всем полагаются на волю Аллаха, да?

– А как же, самое милое дело – перекладывать ответственность на Всевышнего.

– И дорога, по-моему, не очень хорошая? – едва выговорила Виктория, подлетая чуть не до крыши автомобиля. Широкая и, можно сказать, хорошо мощенная дорога не оправдала ее ожиданий. Она осталась широкой, но была вся в рытвинах и ухабах.

– Дальше будет еще хуже! – прокричал Эдвард.

Так они и ехали, весело переваливаясь и подпрыгивая в облаках пыли. Мимо, по самой середине дороги, не обращая внимания на их клаксон, проносились тяжелые грузовики, обвешанные арабами. Убегали назад сады за глинобитными оградами, женщины, дети, ослы. Все это было для Виктории ново, все складывалось в одно упоительное переживание: она едет в Вавилон, и рядом с ней – Эдвард!

Часа через два, встрепанные и в синяках, они добрались до Вавилона.

Бесформенные груды раскрошенной глины и обгорелых кирпичей поначалу разочаровали Викторию. Она ожидала чего-то наподобие колонн и арок Баальбека,[96] которые видела на фотографиях. Но когда они в сопровождении гида побродили по развалинам, перелезая через кучи старой глины и горелого кирпича, разочарование понемногу улеглось. Многословные ученые разъяснения она слушала вполуха, однако, проходя Дорогой процессий[97] к воротам богини Иштар,[98] где с высоких стен на них смотрели полустертые временем барельефы диковинных зверей, она вдруг живо ощутила величие старины, и ее потянуло побольше узнать об этом огромном гордом городе, который лежит теперь вокруг них мертвый и заброшенный. Потом, отдав дань поклонения Древности, они присели под Вавилонским львом отдохнуть и подкрепиться пищей из корзинки, которую захватил Эдвард. Гид, умильно улыбаясь, оставил их вдвоем, только повторил на прощание, что они обязательно должны еще потом побывать в музее.

– Обязательно? – усомнилась разморенная Виктория. – По-моему, предметы, снабженные ярлыками и запертые в стеклянные витрины, уже становятся какими-то ненастоящими. Я ходила один раз в Британский музей, и это было ужасно, а ноги так устали, просто жуть!

– Прошлое вообще скучная штука, – сказал Эдвард. – Гораздо важнее – будущее.

– Нет, вот это – вовсе не скучное. – Виктория обвела надкусанным сандвичем панораму кирпичных развалин. – Тут чувствуется… величие. Как это в стихотворении? «Когда был ты царь Вавилонский, а я – христианка-раба».[99] Может, правда так было. У нас с тобой.

– По-моему, в Вавилоне уже не было царей при христианах, – сказал Эдвард. – Кажется, Вавилон кончился где-то лет за пятьсот или шестьсот до Рождества Христова. К нам то и дело приезжают археологи с лекциями на эти темы, но у меня их даты в голове не держатся, греческие и римские – другое дело.

– А ты хотел бы быть царем Вавилона, Эдвард?

Эдвард набрал полную грудь воздуха и признался:

– Да. Хотел бы.

– Тогда будем считать, что так и было. А сейчас ты в другом воплощении.

– В те времена люди понимали, что это значит: Царь. Потому и умели править миром и наводить порядок.

– А вот я не уверена, что хотела бы оказаться рабой, – серьезно подумав, сказала Виктория. – Христианкой или нехристианкой, все равно.

– Прав был Мильтон, – кивнул Эдвард. – Лучше царствовать в Преисподней, чем рабствовать в Раю.[100] Я всегда восхищался его Сатаной.

– А я до Мильтона так и не доучилась, – покаялась Виктория. – Только ходила смотреть «Комус»[101] в «Седлерс Уэллс»,[102] и это такая красота! Марго Фонтейн[103] танцевала, похожая на ледяного ангела.

– Если бы ты была рабыня, Виктория, – сказал Эдвард, – я бы тебя освободил и взял в свой гарем, вон туда.

Он показал пальцем в сторону развалин. У Виктории сверкнули глаза.

– Кстати о гареме… – начала она.

– Как твои отношения с Катериной? – поспешно перебил ее Эдвард.

– Откуда ты узнал, что я подумала про Катерину?

– А что, ведь угадал? Нет, правда, Викки, я хочу, чтобы вы с Катериной дружили.

– Не называй меня Викки.

– Хорошо, Черинг-Кросс. Я хочу, чтобы вы с Катериной подружились.

– Надо же, какие мужчины все безмозглые. Обязательно им, чтобы их знакомые девушки хорошо друг к другу относились.

Эдвард, который лежал, сцепив ладони под головой, сел.

– Ты все неправильно поняла, Чериг-Кросс. И разговоры твои про гарем просто дурацкие.

– Ничуть не дурацкие. Все эти девицы так на тебя пялятся, прямо едят глазами. Меня это бесит.

– Ну и чудесно, – сказал Эдвард. – Мне нравится, когда ты бесишься. Но вернемся к Катерине: почему я хочу, чтобы ты с ней подружилась? Потому что именно через нее, я убежден, можно будет добраться до всего того, чем мы интересуемся. Она явно что-то знает.

– Ты вправду так думаешь?

– Вспомни ее слова про Анну Шееле, которые я случайно услышал.

– Да, я совсем забыла.

– А как у тебя с Карлом Марксом? Результаты есть?

– Да нет, никто ко мне не бросился и не пригласил присоединиться к пастве. А Катерина вчера даже сказала, что меня вообще не примут в партию, потому что я политически совершенно несознательная. Ей-богу, Эдвард, читать это занудство у меня в самом деле мозгов не хватает.

– Так ты политически несознательная? – рассмеялся Эдвард. – Бедняжка Черинг-Кросс! Ну и ладно, Катерина, может быть, и умная до невозможности, и горит огнем борьбы, и политическое развитие у нее высокое, а мне все равно нравится одна простенькая машинисточка из Лондона, которая не в состоянии напечатать без ошибки и слова, если в нем больше двух слогов.

Виктория вдруг помрачнела. Шутка Эдварда напомнила ей странный разговор, который у нее произошел с доктором Ратбоуном. Она рассказала о нем Эдварду. И он принял его гораздо ближе к сердцу, чем она ожидала.

– Дело серьезное, Виктория. Очень серьезное. Постарайся вспомнить дословно, что он говорил.

Виктория как смогла точно воспроизвела слова Ратбоуна.

– Но только я не понимаю, чего ты так забеспокоился?

– Как чего? – немного рассеянно отозвался Эдвард. – Они же… это… выходит, они дознались насчет тебя. И предупреждают, чтобы ты не совалась. Нет, не нравится мне это, Виктория, совсем даже не нравится.

Он помолчал. А потом с тревогой в голосе объяснил:

– Коммунисты, моя милая, они совершенно беспощадные люди. У них такая вера, чтобы не останавливаться ни перед чем. Я не хочу, чтобы тебя стукнули по голове и сбросили в воды Тигра, дорогая.

«Как это странно, – подумалось Виктории, – сидеть на развалинах Вавилона и рассуждать о том, не стукнут ли тебя по голове и не сбросят ли в воды Тигра». Глаза у Виктории начали слипаться. «Вот проснусь, – думала она сквозь дрему, – и окажется, что я в Лондоне и мне снится страшный Вавилон». Веки ее сомкнулись. «Конечно, я в Лондоне… Сейчас зазвенит будильник… Надо будет вставать и ехать в контору мистера Гринхольца, а никакого Эдварда нет…»

При этой последней мысли Виктория поспешила разлепить веки, надо же было удостовериться, что Эдвард никуда не делся. (А что я собиралась у него спросить тогда в Басре, но нас перебили, и потом я забыла?..) Но все было – явь. Совершенно не по-лондонски сияло ослепительное солнце, над выбеленными зноем развалинами Вавилона слегка дрожал воздух, вокруг высились темные стволы пальм, а рядом, затылком к ней, сидел Эдвард. Как красиво спускаются ему на шею волосы, мыском по ложбинке. И какая красивая шея, бронзовая от загара, чистая – ни пятнышка, ведь у мужчин так часто бывают прыщики на шее, где натирает воротник, например, у сэра Руперта зрел на шее нарыв.

И вдруг Виктория с глухим возгласом приподнялась. Сонных грез как не бывало. Она чуть не задохнулась от волнения.

Эдвард обернулся и вопросительно посмотрел на нее.

– В чем дело, Черинг-Кросс?

– Я вспомнила! Про сэра Руперта Крофтона Ли!

Поскольку взгляд Эдварда по-прежнему выражал недоумение, она сделала попытку разъяснить свою мысль, что, по совести сказать, получилось у нее не слишком вразумительно.

– У него был такой нарывчик, – сказала она. – На затылке.

– Нарывчик на затылке? – ничего не поняв, повторил Эдвард.

– Да, в самолете. Понимаешь, он сидел впереди меня, капюшон этот свой дурацкий откинул, и я видела. У него зрел фурункул.

– Ну и что? Болезненная, конечно, штука, но мало ли у кого они бывают.