Подруга волка - Кэтрин Андерсон

И все это по вине Джейка Рэнда. После его приезда все пошло наперекосяк. И вряд ли дела пойдут лучше, пока он не уедет. Если бы он не приезжал, она не осталась бы вчера в хижине Гюнтера, и Лобо сейчас был бы жив. Если бы не он, ее репутация не была бы испорчена. Ма уже предупредила ее, что предстоящие несколько дней, скорее всего, будут трудными для нее, люди будут переглядываться и перешептываться, их отношение к ней будет просто непереносимым.

Она бы хотела, чтобы ей не нужно было ехать с ним на шахту на следующий день. Ей так хотелось, чтобы он никогда больше не попадался ей на глаза.

Первым, кого она увидела на следующее утро, был Джейк Рэнд. Вот тебе и исполнение желаний. Она только что стащила ночную рубашку и начала натягивать через голову сорочку, когда он тихо вышел из-за перегородки, неся ботинки в руке. Резким движением она прикрыла тканью грудь. Он заметил, что она сидит на краешке кровати, и повернулся к ней.

Со взъерошенными от сна черными волосами, распахнутым воротом рубахи, через который была видна бронзовая волосатая грудь, он с минуту стоял перед ней, не отводя взгляда, как будто ничего не ощущая. Она не могла пошевельнуться от удивления.

Взгляд его затуманенных карих глаз упал на розовую ленту, стягивающую ворот ее нижней рубашки. Надо было что-то делать, и она, схватив стеганое одеяло, натянула его на грудь.

Уголок его рта пополз вверх, и в улыбке блеснули белые зубы.

— Доброе утро!

Судя по отблеску восторга в его глазах она решила, что ему удалось увидеть не только ее ленты.

— Не могли бы вы стучать или еще что-нибудь делать, чтобы было понятно, что вы уже встали?

Он провел рукой по волосам.

— Извини. Я не знал, что ты уже встала, я вовсе не хотел тебя беспокоить.

Она втиснула пальцы ног в расщелину между половицами и всем сердцем хотела только одного — чтобы он ушел. Но как много благих желаний не выполнялось. Взгляд его опять остановился на ней.

— А как рука?

Если бы перед ним была полуодетая белая женщина, он бы не стоял вот так перед ней и не расспрашивал о ее здоровье. Индиго отвернулась. Она слышала, как внизу мать готовила завтрак. Запах свежесваренного кофе поднимался до верхнего этажа. Она так хотела, чтобы он ушел… куда-нибудь далеко, далеко. Может быть после этого она перестанет испытывать в груди это удушье. Голосом, ставшим вдруг нетвердым, она ответила:

— Все хорошо.

— Наверное, на нее следует наложить какой-нибудь бальзам.

Это была ее рука. Она не нуждалась в его советах по уходу за ней. Она произнесла нечто нечленораздельное; он понял, что ему надо ретироваться. Индиго смотрела, как он спускается по лестнице — спиной к ступеням. Без башмаков делать так было опасно. У ее брата Чейза один раз пятка поскользнулась, и он проехался на заду до самого низа. Джейк, конечно, не поскользнулся, но картина его падения с лестницы, которую она себе вообразила, значительно улучшила ее настроение. Она услышала, как он поздоровался с ее матерью. Потом хлопнула задняя дверь. Видимо, он направился в уборную.

Дрожа от холода, она натянула свои штаны и куртку из оленьей кожи. Когда она спустилась вниз, то опять вспомнила Лобо. По утрам он всегда выскакивал в окно, подбегал к передней двери и начинал скрестись в нее, чтобы его впустили, пока она еще не спустилась с лестницы. Теперь ее ждала тишина. Острая боль пронзила ей грудь. С минуту она стояла, прислушиваясь, страстно желая, чтобы его смерть оказалась плохим сном.

— Со временем будет легче, — сказала мать нежно.

Повернувшись к ней от кухонного стола, держа в руках огромную миску с тестом, она понимающе улыбнулась. — Постарайся не думать об этом. Если ты будешь все время вспоминать, будет еще хуже.

Индиго глубоко вздохнула. Проблема была в том, что Лобо настолько тесно был связан с ее жизнью, что его присутствие ею просто не воспринималось. Он был, как ее собственная рука или нога, всегда рядом, когда возникала нужда. Он был ее защитником, другом, с которым можно было поговорить. И ей будет так же не хватать его, как ампутированной конечности, как бы она ни старалась забыть о нем.

Дверь в спальню ее родителей была открыта, и ей был виден отец, восседающий среди подушек. Она вошла, чтобы пожелать ему доброго утра. Раньше он всегда умел утешить ее, и она надеялась, что это удастся ему и сейчас.

Он улыбнулся и, когда она приблизилась, взял ее за руку. Теплота, исходящая от его сильных пальцев, передалась ей. Она уселась на матрац и устало вздохнула. К ее удивлению, отец не заговорил. Он, наоборот, закрыл глаза, как бы впитывая в себя ее присутствие и пробуя на вкус те чувства, которые бурлили в ней. На глазах у нее появились слезы. Ей так хотелось спрятаться у него на груди и поплакать, но их народ так не делал.

Они сидели какое-то время в молчании. Желание расплакаться все росло, она заморгала. В своем подсознании она отмечала, что до них доносились обычные утренние звуки, и тот факт, что все шло своим чередом, как будто ничего не произошло, приводил ее в негодование.

Казалось, что он читал ее мысли, потому что сказал:

— Так это и бывает, крошка. Солнце встает, а потом садится. Тогда нам начинает улыбаться Мать Луна. Горе иногда заставляет нас думать, что земля — это небо, а небо — земля. Но когда Отец Солнце восходит и согревает тебя, ты видишь, что это не так. Неплохая это вещь — устойчивость.

Индиго тоже так думала. Она перевела взгляд на окно.

— Слезы тоже неплохая вещь, — сказал он тем же мягким голосом.

Она резко повернулась к нему, не веря своим собственным ушам. Он никогда не одобрял слабости.

— Отец, но только слабые находят утешение в слезах.

Он не открывал глаз.

— Когда ранена плоть, мы очищаем ее, чтобы она быстрее зажила. Раны сердца для нас недоступны, вот Боги и дали нам слезы.

Она неотрывно смотрела на его мужественное лицо, темное и как бы высеченное из камня; траурный шрам на щеке был почти незаметен в морщинах, которые жизнь оставила на его лице. Она не могла представить своего отца плачущим.

— Но ведь когда я была маленькая, ты всегда бранил меня за слезы.

— О да! Чтобы заплакать, тебе достаточно было, чтобы листок упал с дерева, чтобы ветер сменил направление. Я ругал тебя потому, что не стоит плакать из-за пустяков. Слезы следует сохранять для серьезных ударов судьбы.

— А ты сам когда-нибудь плакал?

Он открыл глаза и внимательно посмотрел на дочь.

— Давным-давно, до того, как твоя мать прижимала к груди тебя и твоего брата, она прижимала к груди и меня. Я плакал о тех, кого любил и потерял.

— И тебе не было стыдно плакать?

Он снял ее руки со своих, чтобы пригладить ее спутавшиеся волосы.