Иван Федоров - Израиль Бас

Эта девка его каждый день смертью стращала и двадцать лет с ним прожила и прижила сына. Стало сыну двадцать лет. Вот раз она уходит в Вавилонское царство, к сестре, а Борму на цепи оставила и говорит сыну: «Я пойду, целый день не буду. Смотри, с цепи отца не отпускай, а то он хитер и мудер. Самого разорву, коли пустишь; а к вечеру и сама вернусь». Она ушла. Борма и подзывает сына: «Сними цепь-то, дай я похожу». Тот снял. Походили. «Чего мы, — говорит Борма, — так-то зря ходим? Пойдем на реку, уток постреля(е)м!» — «Нет, батюшка, ты меня обманешь». — «Нет, зачем? Ты ведь сын мне! Ведь тошно мне: я двадцать лет на цепи сидел!» Пошли уток стрелять на реку, а за эту реку нечисть не перелетала. Убил Борма утку и послал сына за уткой; сам плот сделал на реке и поплыл. «Батюшка! — закричал сын, — что ты дела(е)шь?» А девка уж на берег прибегла, кричит: «А, Борма-ярыжка! Хитер и мудер! На вот тебе твою-то половину, не надо мне!» Разорвала сына, да и кинула ему половину. Одна капля нечистой крови попала на плот, он и стал тонуть. Борма взял да ножом ее и вырезал. Плот опять поплыл и переехал в Русь святую. Девка побесилась, побесилась, а сделать нечего: на ту сторону не перекинешься. Борма посмеялся над ней и дальше пошел. Приходит в такое место, словно вычищенный сад. Местами выбито словно ямами, местами на кустах кровь. «Что бы это было? Дай узнаю». Взял Борма-ярыжка и взлез на дерево и спрятался в ветвях. Немного посидевши, видит: бежит лев и в ту же минуту прилетает змей, и начали они между собой биться; только до того бились, что оба ослабели и упали, а один другого не отпускают. Вот Борма-ярыжка и думает: «Кому помочь? От змеев я много терпел, заступлюсь за льва». Взял да и выстрелил в змея. Змей раненый ослабел, и лев его задушил. Задушил змея и смотрит, глазами ищет, кто это ему помог. А Борма боится слезть с дерева: как бы его лев-то не съел. Лев увидал Борму и говорит: «Слезь! Я тебя не съем. Тебе еще три года идти, а я тебя в три часа домчу, только ты мной не хвались, а то съем!» Борма слез и сел на льва. Тот его мигом довез до города и убежал. Борма пошел прямо во дворец и сказал о себе; а там уж и забыли о нем, потому что тридцать лет как его не было. Стали искать в архивах и нашли, что действительно тридцать лет назад был отправлен корабль за поиском короны, скипетра, рук державы и книжки при них. «Ну что, чем мне тебя наградить?» — спрашивает Борму Иван Васильевич. «Да что? Дозволь мне три года безданно, беспошлинно пить во всех кабаках!» И вот стал Борма пить попивать, пьяниц за ним нетолчены трубы. Напившись раз, он хвалиться стал: «Мне бы еще три года идти, да меня лев подвез в три часа, за то, что я змея убил». Как эти слова выговорил и спохватился, да уж поздно. Сейчас же побежал на царский двор и велел врыть в землю три пивных котла и укрепить их как можно крепче. Только что успели их укрепить и налить в один меду, в другой вина, а в третий самого крепкого спирту, как поднялась буря, и вслед за ней бежит лев и сейчас же к Борме. «А, ты мной похвалился! Так я тебя съем» — «Это не я». — «А кто же?» — «Хмель». — «А где он?» Он ему указал на котел с медом. Лев весь котел выпил и выворотил из земли. «Кто мной хвалился?» — «Хмель». — «А где он?» Он ему указал на котел с вином. Лев его весь выпил и выворотил. «Кто же мной хвалился?» — «Хмель». — «А где он?» Он ему показал на котел со спиртом. Лев выпил котел, выворотил и пьяный тут же растянулся.

Борма велел вбить около льва столб и сковать цепями. Когда лев встряхнулся, хвать — и встать нельзя. Борма подошел и говорит: «Вот видишь, что хмель-то делает? Не я тобой хвалился, а хмель. Я тебе теперь мог голову срубить, да не сделал этого». — «Ну пусти, Борма-ярыжка!» Тот велел его расковать; лев и убежал. После этого Борма недели три пьянствовал и спился в кабаке.

Глава пятая

В Западной Руси

Печатники достигли, наконец, рубежей Литвы и, узнав, что в Вильне как раз происходит литовский сейм, направились туда.

Печатникам повезло. Они нашли там русского человека, богатого вельможу, гетмана Григория Александровича Ходкевича. Тот принял участие в судьбе изгнанников: сочувственно выслушав их печальный рассказ, предложил им устроить свою типографию в его собственном имении.

Еще двести верст проделали наши путешественники и оказались в Заблудове — имении Ходкевича. К своему удивлению, здесь, на чужбине, московский книгопечатник очутился среди таких же русских людей, как он сам. Только одежда и говор немного отличались от привычных Федорову.

Путь Ивана Федорова из Москвы в Галицию.

Тут были русские земли, когда-то удельные княжества Киевской Руси, разоренные и разграбленные сотни лет назад монголо-татарами. Потом пришли литовские князья и захватили ослабевшие русские области. Местное русское, украинское, белорусское население очутилось во власти литовских, а также и польских панов, и уже более двухсот лет длилось владычество последних, жестокое и невыносимое.

Федоров застал в Западной Руси напряженную обстановку. Гнет польско-литовских панов становился нестерпимым. В этом отношении они перещеголяли даже своих учителей — правящие классы тогдашней Западной Европы. Паны любили роскошь и великолепие. Но роскошь и великолепие требовали средств. Кто еще мог дать панам эти средства, как не их крепостные? И паны стали все сильнее прижимать крепостных. У нищих крестьян не было денег. Но они могли производить хлеб.

Когда-то панам не очень много и нужно было хлеба, только на собственные нужды. Крепостные ходили на барщину, но все же оставалось у них время и на себя поработать.

Теперь все изменилось. Западная Европа раскрыла перед панами свои рынки. Паны стали торговать хлебом. Проданный хлеб приносил деньги, а деньги открывали дорогу к блестящей придворной жизни. И теперь, сколько бы крепостные ни производили хлеба для панов, тем все уже было мало. Обнаружив неведомую дотоле денежную выгоду сельского хозяйства, паны накинулись на свои имения, на крепостных, увеличили барщину с одного-двух дней в неделю до трех-четырех, стали бесцеремонно захватывать крестьянскую землю, луга и леса. С русскими, украинскими, белорусскими крестьянами польско-литовские паны стали обращаться особенно нагло и жестоко, как насильники в чужой, завоеванной стране. Паны выкачивали огромные количества хлеба, меда, смолы, поташа и продавали их на западноевропейском рынке. Польские магнаты полностью превратили своих крепостных в рабов. В панских имениях появились виселицы: паны сами чинили суд и расправу над населением.

Русский народ здесь мог противопоставить панскому насилию только свою сплоченность, свое единство. Закрепощенное крестьянство стремилось сбросить с себя гнет феодально-крепостнического строя. Путь к этому лежал в борьбе за освобождение Украины из-под власти панской Польши, в борьбе против национального и религиозного гнета. Крестьяне Западной и Юго-Западной Руси твердо держались своей национальности, языка, обычаев. В чувстве национального достоинства была сила народа, сила русских, украинских, белорусских крестьян, которая позволила им сохранить свою народность в самые тяжелые времена. Угнетенное население тянулось к своей подлинной родине — Русскому государству — и никогда не теряло духовной связи с ним.