В моей смерти винить президента... (сборник) - Ольга Степнова

Виктор Сергеевич (хватаясь за сердце и падая на диван): – Уволю! Всех к чёрту уволю и найму новых людей! Хоть месяц, да поживу с адвокатом!

Доктор, присаживаясь на край дивана, считает Виктору Сергеевичу пульс.

Виктор Сергеевич : – Как там мои метастазы?

Доктор : – Хреново. Пульсируют со скоростью сто ударов в минуту.

Янина садится за стол, открывает фотоальбом, начинает рассматривать фотографии.

Руфина по-прежнему трёт мебель, словно стараясь уничтожить её своей уборкой.

Звонит телефон.

Виктор Сергеевич подскакивает с дивана, хватает трубку.

Виктор Сергеевич : – Да! А-а, Мишаня! Рад тебя слышать, дружище. Рад, что ты обо мне помнишь. Понимаешь, она мне отдалась, но я её в тот момент не хотел, а когда захотел, в гостиной было много народу и я опять расхотел, потому что мне коллективно намекнули, что это безнравственно. Да, безобразие, я тоже так считаю. Какая им разница, а мне удовольствие. Мишань. Я боюсь умирать. Даже через семьсот двадцать часов. Может, мне отравиться, Мишань? Существует же эта... как её... ухты... вахты...

Доктор : – Эвтаназия.

Виктор Сергеевич : – Да, эвтаназия. Пьёшь снотворное и засыпаешь. Навсегда. Мишань, ты можешь представить, что мы с тобой по пятницам никогда не накатим коньячка и не сыграем в покер? Я тоже не могу. Но мои метастазы пульсируют со скоростью сто ударов в минуту! Сто! Ударов! В минуту! Это танго какое-то, а не рак! Миша-аня, я умру своей смертью, я не хочу засыпать от таблето-ок! Не хочу! Я хочу пройти весь свой путь до конца, ощутить всё, до последнего удара сердца, до последнего трепыхания каждой клеточки. И потом, кажется, самоубийцы не попадают в рай. А я хочу непременно в рай, Мишань! Я уже даже кое-что для этого сделал. (Улыбается). Что сделал?! Я знаю, кому всё завещать! (Шёпотом). Ну, этой, которую я не мог захотеть, а потом выпил таблетки и захотел, но в гостиной было много народу, и... Нет, я не сумасшедший. Нет, мозг не задет. Это доброе дело, Мишаня! Очень доброе! Девчонка сойдёт с кривой дорожки, поселится на Рублёвке, займётся бизнесом, выйдет замуж и нарожает детей. А мне местечко в раю гарантировано! Гарантировано! Может быть, даже полтора местечка, в виду особого благородства моего поступка.

Янина (отрываясь от фотографий): – О какой такой кривой дорожке, с которой я должна сойти, он говорит?!

Руфина стучит себя по лбу.

Доктор пожимает плечами и начинает мерить себе давление.

Виктор Сергеевич : – Мишань, ты принесёшь мне на могилу букет белых роз? Спасибо. Ты настоящий друг. Только никаких поминок, я тебя умоляю! Выпьешь с моим персоналом шампанского под музыку Гершвина и расскажешь пару изысканных анекдотов. Кто не засмеётся, того уволишь. Такова моя воля. Нет, совсем не рано мне говорить об этом. Всего месяц остался, всего тридцать дней, всего семьсот двадцать часов... Я и памятник уже заказал, фотографию только не могу выбрать. Слушай, а пришли мне своего адвоката, мы моего не можем найти. Спасибо. Ты настоящий друг. (Кладёт трубку). Оставьте меня одного.

Доктор выходит.

Янина тоже.

Руфина остаётся, упрямо поджав губы.

Сцена вторая

Виктор Сергеевич (мрачно): – Руфина, я просил оставить меня одного.

Руфина : – А вот не оставлю! Вы, Виктор Сергеевич, руки на себя собираетесь наложить. Эту, как её... эхтоназию совершить! Не уйду, хоть режьте!

Виктор Сергеевич (усмехаясь): – Да я никак тебе дорог, Руфина! Ты обо мне беспокоишься?

Руфина : – Я к вам привыкла, Виктор Сергеевич. А беспокойство – это обычное человеческое чувство без претензии на место в раю.

Виктор Сергеевич : – Это ты на что намекаешь?

Руфина : – Ни на что.

Виктор Сергеевич : – Нет, это ты намекаешь, что я место в раю покупаю, а ты зарабатываешь его честным ежедневным душевным трудом.

Руфина : – Ни на что я не намекаю! Я вообще в загробную жизнь не верю!

Виктор Сергеевич : – Ка-а-ак?!!

Руфина : – Вот так. Умер и умер. Никакого рая и никакого ада.

Виктор Сергеевич (хватаясь за голову): – Ты хочешь сказать, что от меня останется только прах и никакой тонкой субстанции?! Никакого энергетического поля?!

Руфина (топая ногой): Ничего такого я не хочу сказать! Я тут пыль вытираю и караулю, чтобы вы не сделали себе эхтуна... Руки на себя не наложили! Грех это!

Виктор Сергеевич (задумчиво): – Ага, значит, в грех мы верим, а в ад и рай – нет!

Руфина : – Не цепляйтесь к словам, Виктор Сергеевич. Это неинтеллигентно. (Хочет убрать фотоальбом в шкаф).

Виктор Сергеевич : – Стой!

Руфина замирает.

Виктор Сергеевич : – Помоги мне выбрать фотографию на памятник. Я сам не могу. Руки дрожат, слёзы глаза застилают.

Руфина заметно оживляется.

Кладёт фотоальбом на стол, открывает его. Садится рядом с Виктором Сергеевичем.

Вместе листают альбом.

Руфина (берёт фотографию): – Вот эта хорошая. В костюмчике, с галстучком, лицо чисто выбрито, взгляд серьёзный. Красиво смотреться на кладбище будет.

Виктор Сергеевич : – Нет, только не эту. Я тут на члена политбюро похож. И потом, у меня тут взгляд не серьёзный, а злой. Я тогда с Надеждой Викторовной развёлся, и она у меня чего только не отсудила: и ложки, и вилки, и телевизор, и два кресла Викторианской эпохи и китайскую вазу семнадцатого века... Кошмар! Нет, нет, только не эту. Не хочу взирать на мир с памятника глазами обобранного мужа.

Руфина : – Тогда вот эту. Посмотрите-ка, вы тут так светло и лучисто улыбаетесь.

Виктор Сергеевич (строго): – А это прилично – улыбаться с памятника на кладбище?

Руфина : – А почему нет? Вы ж не всегда покойником были. Улыбались вот иногда. (Отводит руку со снимком подальше, наклонив голову, рассматривает его).

Виктор Сергеевич : – Ладно, эту, так эту. (Забирает у Руфины снимок, прячет в карман халата). Тем более, что улыбаюсь я тут оттого, что надул на пять тысяч долларов одного идиота-клиента. Он продал мне старинный шкаф за...

Руфина (махнув рукой, резко встаёт): – Ой, не понимаю я ничего в ваших шкафах! А улыбка хорошая. Кто не знает, отчего вы тут расплылись, подумает, что при жизни вы были добрый, жизнерадостный человек. Вас пожалеют, перекрестятся у могилки, посмотрят, сколько лет вы прожили, головой покачают – вроде бы и немало, но ещё жить бы да жить.

Руфина ещё раз протирает стол. Собирается выйти, но останавливается.

Руфина : – Вы не отравитесь?

Виктор Сергеевич : – Нет.

Руфина : – Не повеситесь?

Виктор Сергеевич : – Нет.

Руфина : – Не застрелитесь?

Виктор Сергеевич : – Руфина, ну какая же это эх... эвтаназия – пуля в лоб?! Какая же это безболезненная смерть?!

Руфина : – Так я могу уйти?

Виктор Сергеевич : – Иди. Нет, стой.

Руфина замирает спиной к нему, у двери.

Виктор Сергеевич : – Скажи, Руфина, если бы тебе через месяц предстояло умереть, что бы ты сделала?

Руфина, не оборачиваясь, минуту думает.

Руфина (тихо): – Ничего бы не сделала. Жила и жила бы, сколько отмерено. Месяц так месяц, неделю так неделю, час так час...

Уходит.

Виктор Сергеевич надевает очки с толстыми стёклами, достаёт из кармана фото и дальнозорко рассматривает его, отведя руку подальше от глаз.

Виктор Сергеевич (бормочет): – Месяц так месяц, неделю так неделю, час так час. Счастливые люди эти слуги! Не нервы у них, а канаты... (Прячет фото в карман, снимает очки). Ведь не сама смерть страшна, а её ожидание. Секунды капают, а ты ждёшь – где они, предвестники скорого конца? Где?! Вот глаз дёрнуло, или в боку защемило, или ногу свело, это что – ВСЁ? Конец твоей жизни? Смерть?! (Вскакивает, и, приложив руки рупором ко рту, орёт). Я не хочу умирать! Ни через месяц, ни через день, ни через час! Я хочу жить вечно! Кому заплатить за это?! Кому?! У меня есть деньги! У меня много денег! Я не хо-чу умирать! Мне тут нравится!!! Я доволен собой! Я доволен своим домом, своими картинами, своими шкафами, своими стульями, своей яхтой и своей жизнью!!! Я не хочу на кладбище! Я не хочу улыбаться с памятника улыбкой пройдохи, обманувшего своего клиента на пять тысяч долларов! Я хочу жить! Где мой горящий самолёт?! Где мой орущий ребёнок?! Где моя проститутка?!!