Копьё царя Соломона (СИ) - Тегюль Мари

Вот теперь самое интересное. Смотрите, это подлинное письмо Павла Дмитриевича Цицианова императору Александру Первому.

Елена Дмитриевна осторожно достала из папки вчетверо сложенный пожелтевший от времени лист плотной бумаги.

«Его Императорскому Величеству генерала от инфантерии князя Цицианова рапорт:

К прежде взятым мною при возвращении из-под Еривани из Ечмиадзинского Армянского монастыря сокровищам в наибогатейших иконах, мощах, ризнице, украшенной драгоценными камнями, как для сбережения от лжепатриарха Давида, который все оное хотел увезти в турецкие области, так и по просьбе архиереев той нации, генерал-майор Несветаев нечаянным захватом оного монастыря сделался властителем и остальных сокровищ, большой важности по святости христианской, а именно: Святое Копие, коим прободен был Христос Спаситель наш; рука святого Григория, Просветителя армянской нации, — все сие найдено между рогож и нечистых тряпок для утаения; богатейшая ризница и иконы, и все то доставлено сказанным генерал-майором Несветаевым в Тифлис, куда мощи и Святое Копие армянскими архиереями вносимы были с довлеемою (достаточной) церемониею. Ныне же генерал-майор Портнягин занимается переписью всего того с армянским духовенством, по совершении чего для успокоения той нации, имеющей большую веру к оному святому Копию и мощам, не оставлю я обвестить, как и о прежде привезенных, что они забраны единственно для сбережения от лжепатриарха Давида, расхитившего уже сокровища Ечмиадзинского монастыря, но что, когда Богу угодно будет восстановить на патриарший престол патриарха Даниила или Ечмиадзин будет под российским правлением, тогда все сие возвращено будет в целости тому монастырю, яко собственность никем не отъемлемая. О всем сем имею счастье всеподданнейше донести Вашему Императорскому Величеству; имею таковое поднести рисунок того святого Копья.

Генерал от инфантерии князь Цицианов. Елисаветполь. Июня 17 дня. 1805 года».

Внимательно слушавшие княгиню Ник и Аполлинарий переглянулись. Они были ошеломлены. Перед ними открылись совершенно новые страницы истории.

— А вот, — продолжала она, — и рисунок, видимо, копия того рисунка, который был отправлен императору. Рисунок пером, конечно, гусиным, по прекрасной бумаге. Тут сказано следующее: «Точная мера со священного копья с крестиками посредине копья — нерукотворным и другим, прикованным к нему апостолом Фомою. Им же, апостолом, сие копье спаено двумя накладками. Печать красная прежнего патриарха и желтая лжепатриарха. Мая 25 дня 1803 года. Селение Караклис».

Ник и Аполлинарий склонились над рисунком. Да, совершенно очевидно, что это было навершие копья. Конечно, описание копья были не совсем понятными. И апостол Фома был, видимо, спутан с Фаддеем, но все это были мелочи по сравнению с тем, что им открылось. Навершие складывалось из двух частей и между ними был еще кусочек, скрепляющий обе части.

Копье это, — рассказывала Елена Дмитриевна, — еще раз побывало в Грузии. Когда в XVIII веке в Грузии разразилась эпидемия холеры, православные грузины, зная о чудотворной целительной силе копья, обратились к армянскому католикосу с просьбой пронести святыню по охваченным мором городам и селениям. Пронесенная крестным ходом почти по всей территории Грузии копье избавило народ от смертной болезни. А в Тифлисе оно было выставлено в Крцанисских садах, в Крцанисской церкви. Это там, где была знаменитая битва между персами и Ираклием II. Ну вот, больше про копье ничего не сказано. А конец Павла Дмитриевича был трагическим. Об этом много сказано и написано. Вот, прочту я вам записки генерала Василия Александровича Потто. Его внучка, Ирина Берхман, моя крестница, дала мне их в мою коллекцию. «Наступил день, назначенный для сдачи Баку. Утром восьмого февраля 1806 года главнокомандующий в полной парадной форме и в сопровождении лишь небольшого караула, назначенного для занятия крепости, приблизился к колодцу, отстоявшему на полуверсту от города. Здесь ожидали его бакинские старшины, которые подали ему ключи от городских порот и просили лично успокоить хана насчет его участи. Главнокомандующий ответил, что рад увидеть старого знакомого, и возвратил ключи с тем, чтобы Гуссейн вручил ему их лично. Хан не замедлил выехать из крепости, и Цицианов доверчиво пошел к нему навстречу без свиты, сопровождаемый только своим адъютантом, подполковником Эристовым, и одним казаком. Но едва Цицианов приблизился к хану, спутники последнего, бывшие верхом, вдруг бросились на него — и он упал, убитый наповал выстрелом из пистолета. Та же участь постигла и Эристова. Бакинцы с крепостной стены приветствовали убийство радостным криком и залпом из всех орудий по отряду, стоявшему у колодца. Между тем убийцы подхватили тела и умчали их с собой. Наступила критическая минута, в которую решался вопрос о достоинстве, чести и славе русского имени. К сожалению, оставшийся старшим в отряде генерал-майор Завалишин оказался ниже своей задачи и малодушно, под предлогом недостатка провианта и большого числа больных — как будто бы этих обстоятельств не существовало при Цицианове, — поспешно отступил от крепости вместо того, чтобы немедленным и грозным штурмом отомстить за смерть главнокомандующего. Он посадил войска на суда и, бросив Закавказье, отплыл с ними в Дагестан, в шамхальские владения, откуда с трудом пробрался на Линию. Так кончился этот несчастный поход, в котором восточное вероломство погубило одного из лучших русских людей и военачальников».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«Голова генерала Цицианова, полная отваги и предприимчивости, и руки его, крепкие мышцами, распространявшие власть, — говорит персидский историк, — были отсечены от трупа и отправлены в Ардебиль, а оттуда с большим торжеством препровождены в столицу, Тегеран, к персидскому шаху». Тело же его было зарыто у ворот самой Бакинской крепости, где долгое время виднелась могила грозного русского главнокомандующего.

Впоследствии, когда Баку был взят генералом Булгаковым, прах знаменитого кавказского героя был предан погребению в тамошней армянской церкви, а спустя еще шесть лет новый главнокомандующий маркиз Паулуччи перенес его в столицу Грузии, и тело князя Цицианова покоится ныне в тифлисском Сионском соборе.

Так вот, милые мои, а мы-то по Головинскому прогуливаемся и знать не знаем, какой кровью все тут полито, — назидательно закончила Елена Дмитриевна свой рассказ, внимательно взглянув на внуков. — Ну, что, то дела давно прошедших дней, преданья старины глубокой… Пойдемте-ка пить чай, наши уже нас ждут и гостей хотят видеть.

* * *

Возвращаясь поздним вечером от Елены Дмитриевны, Ник и Аполлинарий тихо переговарились, переполненные впечатлениями.

— Мне, наверное, придется ехать послезавтра в Батум, захватив все материалы по делу, и оттуда в Лондон, — тихо сказал Аполлинарий. — Я не успею заехать снова в Армению. Из Лондона я дам депешу, когда меня ждать обратно. И к тому времени назначить помолвку с Лизой. Ник, я рассчитываю, как всегда, на вас.

— Конечно, Аполлинарий, — поспешил успокоить его Ник. — Все же надо как-то до конца разобраться с копьем Лонгина. По рассказу Натроева, истоки всей этой истории лежат у тех евреев, которые переселились в Грузию, гонимые Навуходоносором. Хорошо бы узнать, что они сами знают обо всех этих делах. Что-то я припоминаю, Елизавета Алексеевна как-то обмолвилась, что у нее есть хорошие знакомые среди грузинских евреев.

— Ну, наверняка, — ответил Аполлинарий, — у нее такой круг знакомых, от йезидского шейха до великих князей. Но вот я уже не успеваю заняться этим с вами, Ник. Мне надо готовиться в дорогу и уезжать. Очень жаль. Но время не терпит.

Через два дня, проводив Аполлинария в Батум, откуда он должен был морем отплыть в Лондон, Ник и Лили, прийдя домой, поднялись к Елизавете Алексеевне. Она ждала их. Как всегда, у нее в столовой был сервирован чай, стояли ее любимые китайские чашки. А чай был тот самый, знаменитый цейлонский, присланный ее другом, британским консулом. Миндальные пирожные принесли из кафетерия «Берлин». Стоял теплый весенний вечер, дверь на балкон была открыта, в комнату доносились голоса с улицы и нараставший к вечеру шум Куры.