Люби себя, как я тебя (сборник) - Юлия Добровольская

Тогда он сказал, что во многом она, конечно, права, но есть более короткая и вполне исчерпывающая формула. А именно: любовью называется интеллектуальное, эстетическое и физиологическое влечение двух личностей. Вовсе не обязательно разнополых, добавил искушенный старец. Под интеллектуальным влечением он понимает постоянную жажду общения и неиссякающий интерес к внутреннему миру партнера; под эстетическим — обоюдную внешнюю привлекательность, когда одно созерцание возлюбленного приводит в упоение и заставляет звенеть все струны твоей души. Физиологическая сторона, думаю, не нуждается в комментариях, добавил он.

«Как сказать, — подумала Лера. — И все же, — решила она, — теперь мне есть над чем поразмыслить».

Она поняла, что это был перст судьбы.

Придя домой, Лера почти знала конец своей истории с воздыхателем-переростком, но решила дать ему и себе последний шанс и попыталась произвести анализ по предложенной формуле.

Да, вместе им нескучно. И хотя во многом их взгляды расходятся, они с интересом слушают друг друга. Пять баллов, как говорит Катька.

Что касается эстетики… У него красивые волосы… Фигура — невнятная какая-то. Глаза? Не заметила. И это за год общения! Губы… губы — не мужские какие-то… Под расстегнутым воротом — голая кожа… Моя внешность ему, похоже, вообще до лампочки — он ни разу не заметил ни одежды, ни прически… Кол с минусом.

Физиология?.. Это мы еще не проходили, подумала Лера и представила себе… ну то, что ей доводилось видеть в кино, заменив мысленно участников событий на себя и… Его Лере никак не удавалось расположить рядом с собой…

На протяжении еще нескольких недель ничего не менялось, кроме названий фильмов, на которые они ходили.

Баба Марина посоветовала спровоцировать ухажера на определенные действия.

Лера поразмыслила и прекратила непонятную связь.

Конечно, потом были и другие предложения. Но Лера… Да, пожалуй, она именно боялась заводить новую «дружбу». А постельные отношения не интересовали ее без любви — настоящей, прошедшей через душу, глубокой любви.

Она замолчала. Гарри серьезно смотрел на нее и тоже молчал.

— Почему вы не смеетесь? — сказала Лера.

— Зачем вы так?

— Ну, это же смешная история. — Лера снова почувствовала пресс глубинных механизмов самозащиты. Это раздражало, поскольку она сознавала ее абсолютную ненужность здесь и сейчас, с этим человеком. — Простите…

— Вы устали. Уже поздно. Не хотите спать?

— Пожалуй, — сказала она.

Гарри уложил Леру здесь, наверху, на свою широкую низкую лежанку, а сам пошел вниз, в «кабинет».

Иногда у меня хватает сил, сказал он, только на то, чтобы вывалиться из-за письменного стола, поэтому-то рядом с ним и стоит тахта.

Он пожелал Лере спокойной ночи. Положил в ногах свернутый плед: если под утро замерзнете вдруг.

Проснулась Лера от ощущения, что она не одна. Она открыла глаза. Комната была залита ярким солнцем. Рядом с постелью сидел на корточках Гарри и, улыбаясь, смотрел на Леру. На придвинутом столике дымились большие кружки с какао и гора оладий на тарелке.

Лера невольно улыбнулась и почувствовала такое тепло, что у нее перехватило горло.

— Лабас ритас. Доброе утро.

— Доброе утро. — Она села.

— Я пятнадцать лет не видел спящей женщины.

— А мне сорок лет не приносили завтрак в постель.

Целыми днями они гуляли по лесу. Было тепло. Пригорки уже высохли, и сквозь старую листву пробивались первые зеленые ростки. Птицы галдели, наперебой рассказывая о том, что пришла весна, что скоро лето, что у них масса забот и что жизнь прекрасна.

Лера и Гарри были словно отрезаны от мира, а вместе с ним — и от постигшего их горя. Они вспоминали своих сестру и сына, будто ничего не произошло, будто они где-то рядом и вот-вот появятся, чтобы порадовать родных своим счастьем.

Только однажды Гарри попросил Леру еще раз рассказать о последних минутах сына.

Когда Лера закончила, он повторил:

— Любите… Это выстраданное… — Помолчал и добавил: — Серьезное завещание оставил мне сын.

Они сидели на поваленном стволе дерева у журчащего ручья, в теплых лучах солнца, и рассказ о чьей-то смерти показался нелепостью, а сама смерть — недоразумением, которое вполне поправимо, надо только очень захотеть. Любите — и все будет по-другому, все будет хорошо… Только любите.

В воскресенье Гарри отвез Леру в город, поблагодарил за чудесно проведенное время и попрощался.

Когда Лера осталась одна в своей квартире, на нее вдруг обрушилось одиночество. Беспросветное, безнадежное одиночество, которое уже никогда не кончится. Она села на Катькину постель и зарыдала. Она рыдала в голос, раскачиваясь и утираясь подушкой. Рыдала о Катьке, о Гарри Анатольевиче, чей портрет стоял перед ее глазами, о его отце. О том, как нелепо устроены отношения между людьми: вместо любви — вражда, вместо единства — противостояние.

Если бы она раньше знала историю Гарри… Гарри Анатольевича! Она стала бы ему тем, кем была Катьке, — матерью, сестрой. Она так много могла бы ему дать!..

Но почему — она опомнилась — почему для того, чтобы любить и отдавать себя, нужно что-то знать?! Почему не любить просто так?!

Глупо! Как глупо все в этом мире!..

А в ней так много еще нерастраченной любви… И вот теперь ее некому отдавать…

Она плакала о своей опустевшей жизни. О том, чего она не знала и уже не узнает, — что знали мама, Катька… Что такое любить и быть любимой… не родственниками и друзьями, а единственным и желанным мужчиной, который был бы твоей отрадой…

Не узнать ей, что такое лететь, бежать к тому, кого не могут затмить тысячи других… Что такое засыпать на плече любимого, которое мягче всех на свете подушек, и просыпаться от прикосновения его губ…

Впервые ей захотелось умереть — здесь ее больше ничто не держит. Только любовь имеет смысл, сказал Гарри Анатольевич, только любовь… Но ей больше некого любить.

Утром она собралась на работу, включившись в обычный ритм. Был понедельник, впереди — трудовая неделя, неоконченные дела. Лера была дисциплинированным человеком, каким ее воспитали мама с папой, поэтому ей не составило труда настроиться на выполнение своих обязанностей, несмотря на то что теперь смерть Катьки стала для нее реальностью, а жизнь потеряла смысл.

Идя по улице, она думала о том, что ездит же где-то сейчас та машина, которая могла бы помочь ей встретиться с любимой сестрой и родителями. Иногда ее брала оторопь от таких мыслей. Но потом они снова возвращались. Конечно, она не сделает первого шага, но как было бы хорошо, чтобы это произошло само и поскорей…