Танцы с медведями - Майкл Суэнвик

— Если ты не сделала зла, — провозгласил Кощей, — то утешься, ибо я уверен, что ты умрешь достойно.

Тем временем узкие коридоры привели путников в просторную пещеру, на дальнем конце которой помещались громадные ворота в три человеческих роста. Их сделали из гладкого и чистого металла, какой ныне нельзя было воспроизвести ни в одной кузнице мира. Проход охранялся очередным бледнокожим существом, не удостоившим их процессию ни словом, ни кивком, но просто отступившим в сторону. А двое Бледнолицых с пленницей, три паломника и их провожатый прошествовали внутрь.

Странник Кощей завершил долгий путь с Байконура.

Своей книжицей Даргер сводил Пепсиколову с ума. Он часто ссылался на нее, хотя и не в качестве научного труда, секретной карты или вдохновляющего произведения типа «Искусства войны» Сунь Цзы или макиавеллиевского «Князя». Даргер открывал ее ненароком, как будто хотел похвастаться обладанием «Generation „П“», «И Цзин» или еще какой-нибудь традиционно гадательной книгой. При этом он добродушно посмеивался над маленькими суевериями Ани, а сам причислял себя к рационалистам. Пепсиколова не могла представить его верующим в подобную мистическую чушь.

— Если бы вы чуть подробнее рассказали о методологии ваших исследований, — пустила она пробный камень, — от меня было бы больше пользы.

— Ой, сейчас нет такой необходимости. У нас все идет прекрасно. — Даргер извлек книгу из внутреннего кармана, быстро пролистал до середины и резко захлопнул. — Осмелюсь доложить, мы опережаем график.

— О чем вы говорите? И что у вас за книга, в которую вы вечно заглядываете?

— Книга? Ничего важного. Проповеди и поучения. — Даргер прижал ладонь плашмя к участку кирпичной стены. — Тебе это место не кажется особенно слабым?

— Нет.

— Но кирпичи рыхлые и крошатся. Попытка определенно не пытка.

— Ладно.

Приказы о разрушении со стороны Даргера сделались столь обычными, что Пепсиколова привыкла таскать с собой лом, словно трость. Она подняла его и с силой ткнула вперед.

Лом прошел прямо сквозь кирпич. Аня вынула его: в стене зияла корявая дыра.

— Увеличь ее! Быстро! — нетерпеливо велел Даргер.

Когда отверстие сделалось больше, он сам начал шатать и тянуть кирпичи, выдергивая их из стены, пока проем не оказался достаточно велик, чтобы он мог пролезть в помещение на другой стороне.

Они пролезли сквозь проем и застыли как вкопанные.

— Глянь сюда… книги, господи!

Даргер кинулся вперед, возбужденно выставив фонарь, чтобы иметь возможность рассмотреть полки с их покоробленным и потускневшим содержимым. Пепсиколова отпрянула. С ужасом смотрела она на мягкое кресло с полусгнившей обивкой и покрытый сеткой трещин читальный столик. Это были не… и она знала, что не… однако они парализовали ее.

Придав голосу невозмутимость, которой не испытывала, Пепсиколова произнесла:

— Мы вломились в чужой подвал, которым долго не пользовались. — Она помолчала и продолжила: — А дверной-то проем заложен.

Она не добавила «слава богу».

— Просто подвал? — Даргер в изумлении озирался, потом рухнул в кресло, уронил голову на руки и замер.

Пепсиколова подождала, не скажет ли он чего-нибудь, но он молчал. Тогда она нетерпеливо спросила:

— Что с вами?

Даргер вздохнул.

— Не обращайте на меня внимания. Это всего лишь мой черный пес.[10]

— О чем вы, черт подери, толкуете?

— Я отличаюсь меланхолическим нравом, и даже маленькая неудача вроде этой ранит меня с особенной силой. Не беспокойтесь обо мне, дорогая. Я посижу здесь и подумаю, пока не почувствую себя лучше.

В глубоком недоумении Пепсиколова вылезла через дыру в стене наружу. Даргер превратился в сгусток тьмы в центре отбрасываемой фонарем лужицы света. Ни дать ни взять согбенная карикатура на уныние. Он явно не собирался в ближайшее время трогаться с места.

Поэтому Пепсиколова с неохотой опустилась на корточки возле бреши, покуривая и вспоминая. Искусство шпионажа и сопутствующие ему опасности служили ей утешением, ибо риск исключал самокопание. Увы, бездействие часто возвращалось, а с ним и мысли о прошлом. Центром ее размышлений являлась именно подвальная комната с мягким креслом и читальным столиком.

Хортенко всегда сохранял безмятежность.

Его люди раздели Аню Пепсиколову догола, сбрили ей все волосы, оставив только ресницы, и затем бросили со связанными за спиной руками в клетку в подвале особняка Хортенко. Клетка — одна из трех, которые шеф тайной полиции называл своими псарнями, — была слишком низкой, чтобы встать, и слишком короткой, чтобы вытянуться в полный рост. Имелось ведро, служившее туалетом. Раз в день сквозь прутья просовывали миску с водой и еще одну — с едой. Поскольку руки у Ани оставались связаны, есть и пить приходилось как зверю.

Если Хортенко ставил целью заставить ее почувствовать себя несчастной и беспомощной, то он победил вчистую. Но не условия, в которых она провела тот месяц в псарнях, сделали ее жизнь адом на земле.

Здесь сработали вещи, проделываемые Хортенко у нее на глазах в подвальной комнате.

Иногда в застенки приводили политзаключенного, которого Хортенко допрашивал еще долго после того момента, когда человек уже выдал все, что знал. Хортенко часто вынуждал искалеченного пленника измышлять все более гротескные формы заговоров и предательств, пока милосердная смерть не забирала беднягу к себе. Иногда там оказывалась проститутка, с которой Хортенко вовсе не разговаривал, но она тоже не покидала комнаты живой.

Аня Пепсиколова видела все.

А когда тела были убраны, подчиненные приносили обитое зеленой кожей мягкое кресло и зажигали на столике читальную лампу. И Хортенко сидел, попыхивая трубкой, и неторопливо читал «Войну и мир» или что-нибудь из Достоевского, а на подставочке у локтя поблескивал стакан бренди.

Однажды в соседнюю клетку бросили человека. Его не потрудились раздеть и обрить, а значит, он был из тех счастливчиков, с которыми разбираются за одну ночь. Когда сторожа ушли, он спросил:

— Сколько ты уже здесь?

Пепсиколова нахохлилась, подтянув колени к подбородку.

— Достаточно долго.

Она не собиралась заводить дружбы с «мясом».

— В чем твое преступление?

— Не важно.

— Я написал трактат по экономике.

Она промолчала.

— Там говорилось о границах политической экспансии. Я доказал, что при нашей экономической системе и с учетом скорости распространения информации Российскую Империю восстановить не удастся. Я думал, князь Московии найдет это полезным добавлением к текущей политической мысли. Нет нужды упоминать, что его люди со мной не согласились. — Пленник издал жалкий смешок, перешедший во всхлип. Затем, внезапно сломавшись, как это свойственно слабым, взмолился: — Прошу тебя, пожалуйста, не молчи. Мы оба узники — если сейчас ты ничего не можешь, то, по крайней мере, помоги мне сохранять присутствие духа.