Наследник императора - Александр Старшинов

На другой день Асклепий, выходивший один из дома за травами для господина, принес не только травы, но и пару отличные прочных веревок, и небольшой нож – щедрый подарок Марка, с которым лекарь встретился в крепости. Кинжал и веревки Асклепий припрятал, а травы долго вываривал, настои смешивал, после чего слил черную густую настойку в пузырек. Ближе к вечеру Лонгин продиктовал окончательный текст письма – вполне себе убедительное и достаточно длинное послание, в котором доказывал, что Децебал будет прекрасным управителем Дакийского царства, искренним союзником и другом римского народа, оккупация же низинных земель и гарнизоны в горах – слишком унизительны для дакийского царя, а Риму невыгодны. Посему легионы надо вывести из Дакии, земли вернуть и помочь дакийскому владыке восстановить разрушенное. Лонгин сравнивал Дакию с Арменией, этим форпостом Рима на востоке. Только даки, в отличие от армян, могли сами оборонять свое царство и сделаться огромной и неприступной крепостью на пути постоянно являвшихся из степей кочевников. Слова Лонгина были настолько убедительны, что Приск невольно начал кивать в такт зачитываемому посланию. Все так, именно так: Дакия – союзник, а не разрушенный и уничтоженный мир. Он на миг даже поверил, что Лонгин именно этого и хочет. А их странная поездка и еще более нелепое пленение – первый и неожиданный шаг к долгому и прочному миру. Кто знает, быть может, Лонгин хотел подтолкнуть Траяна к этому решению, рискуя своей жизнью. Он – не предатель, а умный и дальновидный политик.

О болезни своей Лонгин ничего не писал, об угрозах сжечь живьем, чтобы добыть важные сведения, – тоже. Казалось со стороны, доверенное лицо хочет помирить двух влиятельных граждан империи. Письмо понравилось Децебалу (да и не могло не понравиться), Диег, Скориллон, Везина, присутствовавшие на чтении, одобрительно кивали. Никто не усмотрел в послании подвоха, напротив, все хвалили слог (ничего в этом, разумеется, не понимая) и восхищались доводами Лонгина.

На другое утро Асклепий отправился в путь в сопровождении небольшого отряда верховых. После отъезда вольноотпущенника Лонгин вдруг пришел в радостное расположение духа, принялся цитировать на память Овидия, его письма с Понта вперемежку со строфами из «Искусства любви» и отпускать по поводу отдельных строк легкомысленные замечания. Ближе к вечеру легат раскапризничался, как девица, стал просить меда и к мясу кисло-сладкий соус – но раздобыть абрикосы и гранаты для приправы было делом немыслимым в зимних дакийских горах. Мед принес Рысь, но Лонгин попробовал буквально каплю и более не захотел.

Так миновало четыре дня. На пятый Лонгин проснулся поздно, выпил заготовленное Асклепием лекарство и сказал Приску:

– Сделай обед сегодня пораньше и ложись спать еще до заката. Я тоже лягу. В полночь мы освободимся. Тебе понадобится много сил.

– Побег? – одними губами спросил Приск.

– Точно.

За обедом легат ничего не ел, только выпил немного горячей воды. Всю оставшуюся еду велел спрятать. После чего Лонгин вытянулся на койке и закрыл глаза. Кажется, давно легат не спал так спокойно. Приск тоже лег, но сон, вопреки привычке, поначалу не шел к нему. Побег… Идти зимой пешком через горы с больным легатом – это напоминало безумие. Да они и не готовились к побегу – вся надежда была на Марка. Но бывший фабр обещал вывести из Сармизегетузы одного Приска. В принципе, идти не так далеко – до римского лагеря на Бистре. Но все равно у погони будет десять шансов из десяти догнать их и захватить. Как заставить Марка помочь обоим? И где взять настоящее оружие? Напасть на охрану?

– Не надо, – вдруг сказал Лонгин, не открывая глаз.

– Что не надо?

– Не надо разоружать охрану. В полночь иди в дом Марка, как собирался, у него будет оружие. Ты должен его отблагодарить, не забудь.

Приск сразу заснул после этих слов Лонгина, успокоившись. Значит, Марк передумал и сказал об этом Асклепию, а тот – легату – решил центурион. Но какое-то смутное подозрение точило Приска даже во сне. В сновидениях он бродил меж камней разрушенной крепости, переворачивал их, искал… что? Неведомо. А потом ему стали сниться умершие женщины и дети… Кровь.

Он проснулся и понял, что час побега настал.

– Гай… – кажется, впервые Лонгин позвал его по имени. – Посмотри, что делают даки.

– Мы уходим?

– Да… – донеслось едва слышное.

Приск оделся и подошел к двери в перегородке, приоткрыл. В темноте слышались ровное дыхание одного охранника и храп другого: с некоторых пор охранники совершенно утратили бдительность, Рысь вообще держался как старый приятель, а второй дак больше занимался своими делами, нежели приглядывал за пленными. Приск ощупал наружную дверь. Она была, как всегда, заперта на хитроумный железный замок, и ключ спрятан – это Приск тоже проверил.

Центурион вернулся.

– Все тихо. Мы можем уходить… Окно…

– Погоди… – услышал он шепот Лонгина. – Сядь рядом.

Приск нащупал ложе легата и сел в изножье.

– Ближе… – попросил Лонгин.

Приск передвинулся.

– У меня была слабая надежда освободиться, но она быстро умерла… – шепотом на грани слышимости проговорил Лонгин. – Я слишком стар и слишком болен для такого побега. Ты уйдешь один. Уйдешь в эту ночь. Это приказ. Я сам назначил срок. Я скоро умру. Вот письмо… – Приск почувствовал, что легат вложил ему в руку запечатанные таблички.

На них Лонгин прежде писал черновик своего послания Траяну. Стиль даки забрали, а таблички оставили.

– Я процарапал воск ножом, – продолжал легат, – когда ты выходил с охраной за хлебом. Там всего несколько строк. Но они важны. Расскажешь, как все было, императору. И отдашь таблички.

– Мы уйдем вместе… – сказал Приск. Хотя отчетливо расслышал: «Я скоро умру».

Теперь он уже точно знал, что за «лекарство» смешал перед своим уходом для господина Асклепий.

– Яд уже действует… – сказал Лонгин чуть громче.

Приск взял его за руку. Она была холодной и липкой от пота. Приску показалось, что он держит в руках давно выловленную и уже изрядно полежавшую рыбину. Лонгин дернулся, будто хотел куда-то шагнуть.

– Скоро яд будет в сердце… болезнь помогает…

Он дышал часто-часто и тяжело.

– Зажечь свет? – спросил Приск.

Он считал, что покидать этот мир при свете не так страшно. Помнится, в Тапае он глядел на заходящее солнце, когда думал, что умирает. Тогда ему казалось, что он растворяется в закатном угасающем золоте. Или он придумал это позже, когда оправился от опасной раны? В темноте человек уходит в ночь.

Где-то подле соседнего дома брехала собака. Псы Гекаты были уже на подходе.

– Самое важное… вот что… – продолжал Лонгин прерывающимся голосом. – Я всё думал… У Децебала много крепостей, но они разрушены.

– Он их восстанавливает, – напомнил Приск.

– Не успеет. Сто лет строили… Восстановить за год не смогут. Союзники прежние Децебала предали, другие притихли, многие с нами… Децебал слабее, чем три года назад… много слабее… Но он хочет войны. Подумай – зачем? Он уверен, что победит. Почему он так может… думать?..

– У него новый сильный союзник, – предположил Приск.

– Возможно. Я тоже полагал так… Такой союзник один во всей ойкумене. Пакор. Царь Парфии. Но в Парфии смуты…

Лонгин помолчал, перемогая боль и навалившуюся слабость. Приск, державший умирающего за руку, чувствовал, как подрагивают холодные пальцы.

– Возможно… Но не думаю… что Децебал надеется только на Пакора. У него есть тайный план. И мы – часть его замысла.

– Часть замысла? – переспросил Приск. – Траян вряд ли уступит лишь потому, что мы попали в плен.

– Нет, не это. Другая часть замысла… Траян не стерпит такого… Он прибудет на Данубий ранней весной, с армией не готовой воевать. Слишком рано… Тогда Децебал может победить. Он заставит ближние племена ему подчиниться. Как подчинил языгов. Если я умру… Траян выступит, лишь когда хорошо подготовится к войне. Так что я умираю… Освобождаю его от бремени выбирать… От необходимости торопиться. Теперь главное – чтобы ты сумел спастись и доставить письмо. Я не хочу, чтобы твоя смерть была на мне…

– Но мы могли еще что-то придумать… – У Приска сдавило горло, и он замолчал.

– Мне не страшно, – сказал Лонгин. И добавил: – Почти.

– Прости… – попросил Приск. Хотел добавить: за то, что подозревал тебя в предательстве. Но не произнес.

– Глупости… – отрезал Лонгин. – Не мешай.

В комнатке было по-прежнему темно, но Приску вдруг стало казаться, что он отчетливо видит лицо Лонгина. Плотно сжатые губы – будто удерживающие последний вздох, и стекленеющие глаза, которые смотрели прямо перед собой и видели уже не видимое живым. Приск сполз с ложа и встал на колени. Лонгин стал дышать иначе – коротко, отрывисто, редко. За пятым выдохом наступила пауза.

Приск сидел на полу рядом с кроватью и смотрел на неподвижное лицо легата. Никакого чуда в освещении комнатки не было: сквозь косо летящий снег на миг ярко проступил диск Селены.