Мёртвые душат - Александр Бреусенко-Кузнецов

Призадумавшись, Флютрю пришёл к выводу, что невольно и неразумно подсказанная им вождю версия с диверсантами, нарочно подменивающими кости, никак не выдерживает критики. Куда вероятнее, что посторонними костями досыпали верную кучу сами карлики, стремясь к созданию более яркого впечатления о масштабах трагедии у посетителей Костехранилища. Но вряд ли с этой более логичной версией согласятся присутствующие; скорее, они примутся искать иноплеменных диверсантов…

Взволнованная толпа, которая во всё время беседы вождя с некромантом восторженно скандировала: «Ун-ди-кравн!», — приметив, наконец, чуждые костяки, несколько поутихла.

Внятного объяснения присутствия чужаков среди жертв карличьего голода вождь дать не мог. Поэтому он разразился зажигательной (но слишком уж долгой) отвлекающей речью.

И вновь (как это уже было в случае со Штонгом), Флютрю несколько струсил и почувствовал, что подвёл своего вождя. Обнаружив, причём публично, перед всеми собравшимися, что далеко не все костяки здесь принадлежат карликам, он подвёл Занз-Ундикравна столь сильно, что тот имеет полное право выдать его толпе в качестве виновника подмены. Ведь кто будет разбираться? Флютрю — далеко не карлик, это хорошо заметно по росту…

Ему было просто-таки неудобно за рост некоторых жертв катастрофы Великого народа. Такое же неудобство им читалось и на лице вождя, а также на лицах очень многих из собравшихся. Лица словно шептали этим скелетам-переросткам: ну как вам не стыдно, кости, принадлежать иной расе? Вы же — достояние нашего народа! Пригнулись бы хоть, что ли? Но кости не подчинялись мысленным командам, данным исподтишка.

Вождь так и не стал жертвовать своим придворным некромантом. И не из какого-то там благородства (он же не посланник Смерти, в самом-то деле), просто этот некромант был ему ещё нужен, а другого ему, похоже, было не достать. Потому-то вместо того, чтобы открыть охоту за инородцами, покусившимися на самое святое — на подлинный материал Костехранилища, Занз-Ундикравн предпочёл и сам «не заметить» скелетов-переростков, и других присутствующих склонить к тому же. Он проигрывал в искренности своего предприятия, но кто сказал, что она обязательна в исторических событиях такого масштаба?

Флютрю, выполнив свою — некромантскую — часть общей задачи вождя, поспешно ушёл в тень. Он протолкался к оцеплению, что стояло у серых скал, и здесь сел на землю, чтобы не слишком выделяться ростом. Он был на подхвате — на тот случай, если вдруг зачем-то понадобится вождю, но уже вышел из всеобщего фокуса внимания.

С поднятыми скелетами теперь говорил вождь. Надеясь подпитаться их давней ненавистью к виновникам их мучений, Врод Занз-Ундикравн вызывал их на диалог, но собеседники внимали ему с полным равнодушием.

— Помогите мне, кости, и я отомщу за вашу смерть всем ныне живущим врагам Великого народа! — восклицал вождь.

— Как скажешь! — безразлично отвечали далёкие от его проблем кости…

Чем далее, тем яснее становилось, что затея вождя грозит обернуться фарсом. Обитатели Костехранилища, казалось, растеряли всю ту злобу, которую должны были затаить и передать потомкам. Они с готовностью отвечали на вопросы, и по их ответам становилось ясно, что пусть и не все из них, но многие — действительно жертвы того памятного голода.

Оказалось, причём, что голод покосил не одних лишь карликов, и присутствие в Костехранилище человеческих костяков можно признать оправданным. Вот о виновниках своего голода поднятые карличьи костяки единого мнения не имели. Идея о виновности Живого Императора, настойчиво внушаемая им вождём, вызывала уклончивый ответ: «Как скажешь!», зато куда непримиримее жертвы высказывались о своих соплеменниках, которые им вовремя не протянули руку помощи.

Когда Занз-Ундикравн выбился из сил с его разрешения к диалогу с предками подключились вожди и старейшины рангом пониже, имён которых Флютрю не знал. Они тоже задавали вопросы, наводящие на актуальные темы мести, и тоже очень быстро теряли весь свой пыл.

— Чёрт знает что! Зачем мне такие предки, которые меня не поддерживают! — рявкнул какой-то молодой и горячий вождь с Юго-Западного Серогорья, и, кулаком вмяв своему собеседнику костную ткань промеж глазниц, в великом расстройстве удалился.

Сказать, что поднятые кости пострадавших предков разочаровали их незадачливых потомков — значит, ничего не сказать. Они просто уничтожили этих потомков, выпотрошили их идеалы, поставили костяной ногой подножку на самом взлёте. Карлики-то, отправляясь к Дыбру, брали с собой лучшее оружие и мешки для вероятной добычи. Никто из них не думал, что после сегодняшнего дня отшибинские поселения ненавистных им живых людей вновь уцелеют!

Занз-Ундикравна делегаты, призванные им на этот злополучный обряд со всей Отшибины, как правило, не винили: они его жалели. Они верили: он-то хотел как лучше. Ему выражали соболезнования даже жители родного Дыбра, с лёгкостью забывшие смерть Штонга перед лицом более мощной катастрофы.

Вождь в белой рубахе, надетой, чтобы подчёркнуть его простоту и доступность для простых отшибинцев, сидел под единственной елью, чудом избежавшей вырубки, и, горестно закрывая голову руками, молча принимал соболезнования.

Произошедшее потрясение примирило его с Дыбром — это он чувствовал наверняка. И всё же этот тактический успех обращался в ничто по сравнению с нравственным поражением, нанесённым сегодня всему Великому народу Отшибины. Ему казалось, что ничего хуже и быть не может! Зря ему так казалось.

Спустился вечер. Гости и жители Дыбра понемногу разошлись. Подходил дурак Флютрю, спрашивая, куда ему загонять поднятых им скелетов («А куда хочешь!» — махнул рукой вождь, и дурак отвёл часть скелетов в Костехранилище, а другую часть оставил загорать под дождём). Вокруг Занз-Ундикравна, как будто бы, кроме поднятых скелетов да ещё разрозненных костей, не нашедших себе применения, остались одни телохранители. Никто не нарушал тишины. Это до тех пор, пока не зазвучали два голоса с издевательскими интонациями.

— Ну, что поделывает наш говнюк?

— Наш говнюк страдает. Жалко говнюка…

— Не жалей говнюка — говнюк вонючий!

— Он старался не вонять: вон, чистую рубаху надел…

— Так всю её и провонял!

— Так ведь говнюк же!

Врод Занз-Ундикравн вскочил на ноги и стал озираться в поисках неизвестных зубоскалов. Голоса ему были незнакомы.

— Как уморительно он озирается!

— Он уморил своего разведчика Штонга, если ты об этом. Тогда он тоже, видать, сперва озирался, а потом р-раз — и уморил. Или наоборот.