Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья - Николай Борисов

«Смотритель на одной из станций был пьян и несколько раз просил прибавки. Его жена подошла ко мне, игриво взяла за руку и предложила согреться, выпив стакан водки в ее комнате. Чтобы доставить ей удовольствие, я пригубил водку. На этой станции я еще раз убедился в преимуществе офицерских эполет, поскольку получил лошадей раньше немецкого купца, который приехал передо мной» (6, 147).

Свернув с проторенной дороги сарказмов, Пушкин в «Повестях Белкина» создал трогательный, вызывающий уважение и сочувствие образ станционного смотрителя Самсона Вырина. Как не вспомнить шутливого и вместе грустного начала этой знаменитой повести…

«Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подьячим или, по крайней мере, муромским разбойникам? Будем, однако, справедливы, постараемся войти в их положение и, может быть, станем судить о них гораздо снисходительнее. Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей). Какова должность сего диктатора, как называет его шутливо князь Вяземский? Не настоящая ли каторга? Покою ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут — а виноват смотритель. Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него как на врага; хорошо, если удастся ему скоро избавиться от непрошеного гостя; но если не случится лошадей?.. Боже! какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову! В дождь и слякоть принужден он бегать по дворам; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от крика и толчков раздраженного постояльца. Приезжает генерал; дрожащий смотритель отдает ему две последние тройки, в том числе курьерскую. Генерал едет, не сказав ему спасибо. Через пять минут — колокольчик! и фельдъегерь бросает ему на стол свою подорожную!.. Вникнем во все это хорошенько, и вместо негодования сердце наше исполнится искренним состраданием. Еще несколько слов: в течение двадцати лет сряду изъездил я Россию по всем направлениям; почти все почтовые тракты мне известны; несколько поколений ямщиков мне знакомы; редкого смотрителя не знаю я в лицо, с редким не имел я дела; любопытный запас путевых моих наблюдений надеюсь издать в непродолжительном времени; покамест скажу только, что сословие станционных смотрителей представлено общему мнению в самом ложном виде. Сии столь оклеветанные смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые, склонные к общежитию, скромные в притязаниях на почести и не слишком сребролюбивые. Из их разговоров (коими некстати пренебрегают господа проезжающие) можно почерпнуть много любопытного и поучительного. Что касается до меня, то, признаюсь, я предпочитаю их беседу речам какого-нибудь чиновника 6-го класса, следующего по казенной надобности.

Легко можно догадаться, что есть у меня приятели из почтенного сословия смотрителей. В самом деле, память одного из них мне драгоценна. Обстоятельства некогда сблизили нас, и об нем-то намерен я теперь побеседовать с любезными читателями…» (153, 978).

Глава шестнадцатая.

Проезд знатных особ

Кто не видел кортеж черных лимузинов, предводительствуемый милицейской машиной с пылающими красно-синими огнями и оглушительной сиреной?

Сколько сильных слов произносится стоящими в пробках водителями вослед торопливым «слугам народа»… Некоторым утешением для негодующих автомобилистов — ничто не ново под луной! — может послужить описание проезда вельможи в бессмертной книге Радищева.

«Лошади были уже впряжены в кибитку, и я приготовлялся к отъезду, как вдруг сделался на улице великий шум. Люди начали бегать из краю в край по деревне. На улице видел я воина в гранодерской шапке, гордо расхаживающего и, держа поднятую плеть, кричащего:

— Лошадей скорее; где староста? Его превосходительство будет здесь через минуту; подай мне старосту… — Сняв шляпу за сто шагов, староста бежал во всю прыть на сделанный ему позыв. — Лошадей скорее! — Тотчас, батюшка: пожалуйте подорожную. — На. Да скорее же, а то я тебя… — говорил он, подняв плеть над головою дрожащего старосты…

…Еще издали слышен был крик повозчиков и топот лошадей, скачущих во всю мочь. Частое биение копыт и зрению уже неприметное обращение колес подымающеюся пылью толико сгустили воздух, что колесница его превосходительства закрыта была непроницаемым облаком от взоров ожидающих его, аки громовой тучи, ямщиков. Дон Кишот, конечно, нечто чудесное бы тут увидел; ибо несущееся пыльное облако под знатною его превосходительства особою, вдруг остановясь, разверзлося, и он предстал нам среди от пыли серовиден, отродию черных подобным» (154, 183).

Прошло полвека после Радищева, а чиновные путешественники вели себя на почтовых станциях всё так же. Особенно если они ехали «с особым поручением». Сопровождавший немецкого художника Петера Хесса генерал-майор императорской свиты добывал лошадей решительными мерами.

«Роскошно восходящее солнце разбудило нас ранним утром в наших распряженных колясках на почтовой станции в Гриднево, — вспоминал сын художника Эуген Хесс. — К нашему неудовольствию, выяснилось, что из-за плохой дороги ночью мы больше простояли, чем проехали, а в довершение всего оказалось, что из-за нехватки лошадей мы преспокойно стоим здесь уже пять часов.

После того как мы позавтракали, генерал Киль конфисковал всех лошадей в деревне, да и то их едва хватило. Ведь нам требовалось восемнадцать лошадей, а все Гриднево состояло всего лишь из четырех-пяти изб!

Однако русские крестьяне, которые живут в деревнях при почтовых станциях, всегда предвидят подобные случаи, так как станционный смотритель по большей части не делает ничего другого, как забирает у них лошадей. Но зато они не платят никаких податей.

Скоро мы помчались оттуда галопом, да так быстро, что уже около девяти часов оказались в Бородине» (203, 66).

Всеобщее волнение при проезде вельмож превращалось в настоящее умопомрачение, когда в путь пускался сам монарх.

Императрица Елизавета не любила спешки и быстрой езды. Путешествуя из Москвы в Петербург в мае — июне 1754 года, она распорядилась проезжать в день не более одной станции.

«Было установлено, что мы проведем двадцать девять дней в дороге, то есть что мы будем проезжать ежедневно только по одной почтовой станции», — вспоминала участница этого путешествия великая княгиня Екатерина Алексеевна — будущая императрица Екатерина II (59, 183).

При таком темпе путешествие монархини на целый месяц парализовало всё движение по Петербургскому тракту. Даже знатные особы не могли получить лошадей на станциях, так как лошади были заняты обслуживанием императрицы и ее двора.

При поездке Екатерины II в 1787 году новый мост в Твери был закрыт на неопределенный срок до прибытия императрицы. Ближе к Петербургу одна сторона дороги была приведена в порядок, но простым путникам ехать по ней воспрещалось до того же события (116, 70).

Кюстин рассказывает, что при проезде кортежа императора Николая или его родственников по шоссе из Петербурга в Москву все прочие экипажи и повозки съезжали с тракта на параллельно идущую запасную дорогу по которой в обычное время гнали скот из Новгорода в Северную столицу (92, 197). Во время путешествия царской фамилии в Москву на торжества по случаю юбилея Бородинской битвы никто не мог проехать по Петербургскому тракту, так как все лошади были заняты под это мероприятие (92, 279). Даже пользовавшийся привилегиями французский путешественник добирался из Москвы в Петербург четыре дня вместо обычных двух.

Царские путешествия по России — особая тема, имеющая различные аспекты.

Личность царя занимала совершенно особое место в представлениях русского народа. Глава государства и глава церкви, помазанник Божий, земной Бог и вместе с тем — высшая инстанция во всех земных делах… Понятно, что при таких взглядах на монарха уже сама возможность увидеть его составляла заветную и, как правило, неосуществимую мечту русского человека. Старые русские цари появлялись перед народом лишь по большим церковным праздникам либо во время поездок по монастырям. Петр и здесь, как и во всем остальном, сломал старую традицию. Он стремительно перемещался по России, решая самые различные вопросы. В народной памяти остались смутные воспоминания о посещении Петром тех или иных мест. Потомки почтительно хранили не только личные вещи Петра, собственноручно изготовленные им предметы, но и дома, в которых он останавливался. «Домик Петра» превращен в музей в Вологде. Деревянная церковь, поставленная Петром и его свитой, привлекает приезжих на Соловецких островах. Дом, в котором, по преданию, останавливался Петр, уцелел в селе Великом под Ярославлем. А на утесе над Волгой, в Жигулевских горах, местные жители показывали любознательным путникам какую-то полустертую временем надпись, уверяя, что она вырезана по камню лично Петром Великим, побывавшим в этих краях (208, 108).