Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья - Николай Борисов

Не найдя «экскурсовода», путешественник нового времени желал купить путеводитель. Но это оказывалось почти неразрешимой задачей. Печально известное русское невежество, пренебрежение к своей истории проявлялось, в частности, и в том, что даже в больших городах нельзя было (как нельзя и ныне) найти хороший «guidebook».

«Ни один книгопродавец не продает здесь какого-либо указателя достопримечательностей Петербурга, — замечает маркиз де Кюстин. — Знающие местные люди, которых вы спросите об этом, либо заинтересованы в том, чтобы не давать иностранцу исчерпывающих сведений, либо слишком заняты, чтобы вообще ему что-либо ответить» (92, 77).

В таком же положении оказался и герой повести В. А. Соллогуба «Тарантас», пожелавший купить во Владимире путеводитель по святыням древнего города.

«Прежде всего он отправился в книжную лавку и, полагая, что и у нас, как за границей, ученость продается задешево, потребовал “указателя городских древностей и достопримечательностей”. На такое требование книгопродавец предложил ему новый перевод “Монфермельской молочницы”, сочинение Поль-де-Кока, важнейшую, по его словам, книгу, а если не угодно, так “Пещеру разбойников”, “Кровавое привидение” и прочие ужасы новейшей русской словесности.

Не удовлетворенный таким заменом, Иван Васильевич потребовал по крайней мере “Виды губернского города”. На это книгопродавец отвечал, что виды у него точно есть, и что он их дешево уступит, и что ими останутся довольны, но только они изображают не Владимир, а Царьград. Иван Васильевич пожал плечами и вышел из лавки» (172, 29).

Прошло полстолетия — но путеводителей по русским городам как не было, так и не появилось. Путешествовавший по Волге профессор А. П. Субботин рассказывает: «Книги (в Ярославле. — Н. Б.) продаются только в двух магазинах, но ни в одном не оказалось путеводителя по городу Ярославлю, что показывает, как мало здесь бывает туристов, интересующихся местными достопримечательностями» (180, 114).

Оставшись без путеводителя, герой Соллогуба не отказался, конечно, от своего намерения пройти по городу и увидеть его памятники. Как человек творческий, он быстро уяснил для себя некоторые правила поведения культурного паломника.

Приятно первое знакомство с городом, когда открытия ожидают любознательного путешественника за каждым поворотом улицы. Но не менее приятна и вторая прогулка — по уже знакомым в первом приближении местам. Теперь путешественник свободен от обязательных осмотров главных достопримечательностей. Он может бесцельно бродить по лабиринту переулков, вглядываться в детали и делать собственные открытия.

Истинный путешественник, помимо всего прочего, умеет наслаждаться свободой выбора. Он не составляет графиков осмотра достопримечательностей, а действует, так сказать, «по наклонности собственных мыслей».

«Я еще не начинал похождений своих по здешним палацам и церквам, ожидаю, чтобы жар спал. Видел я только кое-что мимоходом. Я наслаждаюсь этой независимостью от повинностей, которым подлежат обыкновенные путешественники» (28, 779).

Глава тринадцатая.

Дорожные звуки

Русская дорога имела свои звуки, свою музыку. Ее лейтмотив — «говор колес непрестанный», ее соло — «однозвучно звенит колокольчик».

Парадоксально, но эта неумолчная песнь колокольчика родилась из весьма прозаического желания властей так или иначе отметить всё, что принадлежит государству. В 70-е годы XVIII века во время очередной реформы почтового ведомства было постановлено, чтобы под дугой курьерских и почтовых лошадей висел колокольчик. Его звон был слышен издалека и предупреждал караульных у городской заставы о приближении почты (21, 135). Частным лицам категорически воспрещалось пользоваться колокольчиком. Таким образом, колокольчик играл примерно ту же роль, что и «спецсигнал» у современных служебных машин.

Одновременно с колокольчиком появилось и другое примечательное новшество. В почтовые повозки стали запрягать по три лошади в ряд (21, 135). Под звон бубенца помчалась по бескрайним просторам знаменитая русская тройка…

Со звоном колокольчика сплеталась и песня ямщика. Под звуки этой песни рождались медленные мысли.

«Лошади меня мчат; извозчик мой затянул песню, по обыкновению заунывную. Кто знает голоса русских народных песен, тот признается, что есть в них нечто, скорбь душевную означающее. Все почти голоса таковых песен суть тону мягкого. — На сем музыкальном расположении народного уха умей учреждать бразды правления. В них найдешь образование души нашего народа» (154, 44).

Радищеву вторит маркиз де Кюстин. «Национальные песни русских отличаются грустью и унынием» (92, 200).

Русский народ любил не только петь, но и играть на своих нехитрых музыкальных инструментах. Это отметил в своих путевых записках Джеймс Александер.

«В пути постоянно можно слышать непривычные звуки пастушьего рожка. Видимо, в игре на подобном инструменте (рожок прямой, с несколькими отверстиями) состязались Лисий и Теокрит. Поистине волшебные звуки издает двойная флейта, или жалейка. Возле изб довольно часто можно видеть мальчиков, играющих на этих своеобразных дудочках. В обеих руках они держат по трубке, каждая с тремя звуковыми отверстиями. Подобные духовые инструменты изображены на некоторых греческих барельефах» (6, 98).

Какие песни и как поют ямщики? «Эти странные сны наяву сопровождались монотонными песнями моих ямщиков. Русский народ, говорят, очень музыкален, но до сих пор я еще ничего достойного внимания не слышал, а певучая беседа, которую вел в ту ночь кучер со своими лошадьми, звучала похоронно: речитатив без ритма, жалобные звуки, которыми человек поверял свои горести животному, единственному верному другу, хватали за душу и наполняли ее невыразимой грустью» (92, 205).

Интересны суждения по этому вопросу такого тонкого наблюдателя, как Иван Аксаков. Отмечая прочное бытование старинных песен в украинском народе, он вспоминает и песни великорусских ямщиков. И сравнение это не в пользу великороссов.

«Вообще песни в народе (украинском. — Н. Б.) хорошо сохранились, и я не думаю, чтобы они могли дойти до такой степени путаницы и нелепицы, как большая часть песен, которые поет великорусский народ. Здесь поющий обращает внимание на содержание и на смысл песни, между тем в России самая протяжность звуков мешает обратить внимание на слова песни. Ямщик проедет семь верст прежде, чем успеет кончить совсем первый стих песни “Не белы то снеги в поле забелелися”. Да и мы обыкновенно знаем только первые начальные стихи русских лучших песен. Никто почти из нас не скажет окончания песни “Лучина-лучинушка”, “Вниз по матушке по Волге” и прочие» (3, 281).

Зачем ямщик поет свои невнятные песни? Кажется, чтобы просто скоротать долгий и однообразный путь. Вот как рассуждал на эту тему один ямщик в разговоре с путешественником и этнографом С. В. Максимовым.

«Опять же наш брат ямщик песню поет оттого, что пять-шесть на голос поднимет да вытянет — гляди, в мыслях-то его перегон на станции и порешился. Тпру! — приехали, значит» (106, 206).

Устав от трезвона колокольчика и заунывной песни ямщика, путник порой пытался вступить с ним в беседу. Однако ямщики обычно не отличались разговорчивостью. Их ответы были лаконичны и неопределенны. В одной из записей князя Вяземского находим ироническое изображение такой беседы.

«Ничего. Я очень люблю это простосердечное русское выражение. Иван, какова погода? “Ничего-с!” Ямщик, какова дорога? “Ничего-с”. Что, каков ваш барин, хорошо ли вами управляет? “Ничего-с”» (28, 770).

Глава четырнадцатая.

Почтовая станция

Создание регулярной системы доставки почты в России является одной из исторических заслуг Петра Великого. Но, как и во многом другом, начинание Петра было вполне осуществлено лишь при Екатерине Великой. В 70-е годы XVIII века сложилась та система почтовой связи и перевозки пассажиров «на почтовых», которая, почти не изменяясь, существовала до середины XIX столетия.

Устроенные за счет казны почтовые станции (станы) отдавались на содержание частным лицам. Они обязаны были иметь на каждом стане по 25 лошадей, по 10 кибиток на колесах или санях, а также всю экипировку, необходимую для почтальонов и перевозки почты (конскую упряжь, чемоданы, сумки, седла, форменные мундиры почтальонов). Наем почтальонов также был заботой станционного смотрителя. На эту утомительную службу разрешалось брать даже крепостных крестьян, отпущенных помещиком на оброк.

Доходы содержателя почтовой станции складывались из законодательно установленной платы проезжающих за прогоны (по 12 копеек за 10 верст), доходов от продажи еды и спиртных напитков на почтовой станции, от размещения путников на ночлег.