Карантин - Сергей Малицкий

— Ты что? — спросила Томка.

— Так,— пожал он плечами.— Показалось. Словно смотрел кто-то знакомый. У меня было такое. В арми и часто случалось, в институте. В детстве особенно. Я лаже подходил к тренеру, спрашивал у него — что это, кто за мной следит, или у меня мания преследования? Он научил меня справляться с головной болью, так что я подумал, что и с этим он справится. Алексей сказал, что у меня очень чувствительное восприятие. Даже провел опыт: я вышел из зала, один из учеников спрятал под кимоно мой пояс, и я угадал кто. Сразу угадал. То есть, если кто-то смотрит на меня, я чувствую.

— Так ты, выходит, эмпат? — удивилась Томка.— А еще какие у тебя таланты?

— Ну как тебе сказать... — сделал серьезное лицо Павел.— О некоторых ты уже знаешь, хотя я бы не стал все подряд причислять к талантам.

— Гордец,— хмыкнула Томка.— Впрочем, основания есть. Еще?

— Неплохо разбираюсь с техникой,— задумался Павел.

— Та же эмпатия, только с механическим уклоном,— отметила Томка.

— Фехтую,— выставил Павел ладонь с тремя загнутыми пальцами.

— Есть такое дело,— согласилась Томка,— Но фехтуешь скупо, не изобретательно. Да и где применить такое умение?

— Метко стреляю,— загнул четвертый палец Павел.

— Есть,— кивнула Томка.— Твой спринг кладет шарики кучно, но дробовик — все-таки не самое лучшее оружие для упражнения в меткости. И опять же вопрос: как применить это умение?

— Разве все умения следует применять? — Павел загнул пятый палец,— Хотя кое-что применять удавалось. На мне все заживает как на собаке. Синяки сходят за сутки. Порезы — дня за два. А однажды я возился с уазиком дяди, рассек палец, боялся, что тренер будет ругаться, так вспомнил бабушкину присказку и заговорил его. За половину дня ранка затянулась!

— Еще колдун и кащей бессмертный.— Томка поймала его ладонь в свои.— Это все?

— Я буду хорошим отцом,— добавил Павел.

— Вот мы и добрались до главного,— стала она серьезной, но тут же прыснула.— Хотя история с синяками мне тоже нравится: если и вправду вздумаешь осесть на диване с толстым пузом, Дюков не так будет издеваться над твоими синяками от моих тумаков.

— Вот я попал,— вздохнул Павел.— Думаю, от толстого живота придется отказаться.

— Правильно думаешь,— прижалась к его плечу Томка.

Две недели на турецком берегу пролетели как один день. Сначала молодые не вылезали из моря, потом ударились в экскурсии, объездили чуть ли не все доступные достопримечательности. Наконец, просто полюбили выбираться в город и бродить по все еще раскаленным солнцем, несмотря на осень, улицам. Уже через пять дней Павел выучил не менее сотни слов по-турецки, чем вызывал у говорливых торговцев фальшивый, но шумный восторг. Томка разглядывала украшения, сувениры, но почти ничего не покупала, разве только какие-то мелочи на кухню. Пряности, серебряные ложечки, душистые травы.

Однажды Павел показал ей серебряное ожерелье явно древней работы. Томка улыбнулась и отказалась:

— Не трать деньги. Я все равно ничего не буду носить, кроме этого.— Она коснулась серебряного диска, которого не снимала,— Это от мамы. Понимаешь, он впитывает добрые эмоции и защищает от злых. С тобой я заряжу его под завязку. А когда у нас родится дочка, он будет защищать и согревать ее. Кстати, ты забыл упомянуть еще одно собственное достоинство — у тебя удивительная способность к языкам.

— Вот если бы у меня еще было и время для их изучения,— улыбнулся Павел и вновь обернулся. Чужой и в то же время словно знакомый внимательный взгляд продолжал преследовать его. Теперь он был почти незаметен, как едва ощутимый ветерок, но Павел продолжал его чувствовать.

— Это уже мания,— засмеялась Томка,— Не дергайся. На меня турки смотрят так, что, кажется, у них сейчас полопаются глаза. Почему ты не думаешь, что так же на тебя могут смотреть турчанки? К тому же многие тут принимают тебя за своего. Слушай, может быть, в тебе есть и турецкая кровь?

— Вот уж чего я не знаю, того не знаю,— вздохнул Павел,— Но турецкий язык учить не стану. Лучше выучу твой. Скажи мне что-нибудь.

— Не скажу,— прошептала она на языке своей матери и побежала в сторону моря.

16

В руках у Павла был газоанализатор. Или что-то еще, но прибор ничем не отличался оттого, который Павел однажды увидел в руках тестя. Мгновение он рассматривал устройство, затем сунул в карман и вскочил на ноги. Хлопья черной гари, которые остались от незнакомца, на глазах светлели, превращаясь в обычную пыль. Павел наклонился, подхватил щепоть пепла, но она тут же растворилась без следа. Преодолевая странное оцепенение, он метнулся к замершим на полу телам и почувствовал, как холод окатывает его с ног до головы. И следователь, и милиционеры были мертвы. Глаза их заливала кровь, ногти посинели, кровяные сгустки висели на ноздрях, на губах, на ушах. Сердце, которое на несколько секунд словно умолкло в ужасе, ожило и забилось в груди гулко и с надрывом.

«Работай,— говорил ему дядя Федор,— Если дурь какая на тебя накатит или беда пришпилит, незадача — работай. Работа — она и успокаивает, и помогает. Я тебе сказки про лягушку в молоке рассказывать не стану, но примерно так все в жизни и происходит. И если даже работа тебя не выручит, так хоть помирать не стыдно будет».

— Так,— пробормотал Павел, взъерошивая волосы.— Так.

Еще мгновение он тупо смотрел на пол, на котором уже вовсе не осталось никаких следов от незнакомца, но решение уже созрело. Он должен был найти Томку, и все прочее имело значение только в связи с поисками Томки. И главным теперь было — остаться на свободе. Все остальное, включая и второе исчезновение человека в сером, случилось это на самом деле или было приступом внезапной шизофрении, теперь отступало на второй план. Павел еще раз окинул взглядом комнату, подхватил со стола шляпу Мартынова, спрятав волосы, надвинул ее на лоб и вышел в коридор отдела. Милиционер у входа сидел на полу, откинувшись головой к стеклянной двери. Он был жив, но оглушен. За стеклом комнаты дежурного по отделу сизыми слоями стоял дым. Лейтенант лежал на столе лицом вниз. Стекло оставалось целым. Еще одно тело лежало у входа в «обезьянник». Из-под дальнего стола тоже торчали ботинки. Павел вспомнил бравого сержанта с тонкими усиками и шагнул в общий коридор. Там он и столкнулся с Бабичем.

— Где дежурный, твою мать?! — начал повышать голос полковник и вдруг узнал Павла.

Глаза Игоря Анатольевича выкатились из орбит, скулы побагровели, словно он через мгновение собирался сбить ревом противника с ног, но полковник не успел издать ни звука. Едва ли не впервые со времен детства Павел ударил человека не во время спарринга, а в быту. Нос Бабича хрустнул, и полковник обрушился на пол скулящей милицейской куклой. Через секунду Павел вышел из отдела, миновал водителей, травящих у входа анекдоты, и смешался с толпой на остановке. Еще через минуту он бросил шляпу Мартынова в урну, затем избавился от собственной ветровки, а еще через недолгое время вытащил из-за бампера «девятки» ключи, сел за руль и выехал из города.