Все мы только гости - Евгения Горская

Или там, в темноте, никого нет, и ему просто почудилось движение у стены сарая?

Старческие страхи? Он просто беспокоится о Лине и придумывает себе несуществующую опасность?

Ему хотелось верить, что это так, но он не верил. Он верил только собственному чутью.

Ну, Лина, ну, паршивка, злился он, медленно отступая в глубь дома. Попадись мне только… Во что же такое она вляпалась, что теперь ей приходится скрываться, а его машиной интересуется профессионал?

Почему он однозначно связал Линины проблемы с появлением ночного гостя, Николай Иванович и сам не мог бы объяснить, линия «Лина – машина – шорох в темноте» выстроилась сама собой. Шаря на ощупь в темной комнате, он боялся только одного: что не успеет, не сможет одолеть непрошеного гостя и защитить Лину.

Он никогда не считал себя несчастным человеком. С какой стати? Семьи он не создал, это верно, зато в его жизни была работа, людская благодарность, были женщины, которых он, может быть, и не безумно любил, но которым искренне радовался. И главная – Полина.

Полина была рядом, сколько он себя помнил. Из детства он всегда отчетливо вспоминал яркое зимнее солнце, санки на крутом спуске к реке, долгие зимние вечера с книжкой под оранжевым абажуром и девочку с розовым бантом в кудрявых волосах. Сейчас ему казалось, что она всегда была для него как сестра. На самом деле, конечно, это не так, он помнил свое отчаянье, когда она вышла замуж.

Он собирался стать летчиком, тогда все мальчишки мечтали летать. Он поступил в летное училище, Полина уехала учиться в Москву, и он почти о ней не вспоминал, только почему-то думал, что когда-нибудь она обязательно станет его женой.

Он приехал домой в отпуск и сразу помчался к Полине, ему казалось, что она очень ему обрадовалась, и тогда он выпалил совершенно неожиданно для себя:

– Поля, выходи за меня замуж.

– Коленька, – смутилась Поля. – Спасибо, но… У меня есть жених в Москве.

Ему показалось, что он ослышался. Этого не могло быть.

Он помнил, как долго шел по берегу реки и все жалел, что не сказал ей раньше, чтобы его ждала. Он не сказал, и она не стала ждать.

Он бы уехал сразу, но нужно было помочь матери по хозяйству, и он окучивал картошку, чинил крыльцо, а потом стал латать текущую крышу. С крыши он и упал столь неудачно, что сложный перелом ноги сразу уничтожил его детскую мечту о небе. Он тогда об этом не жалел, ему было все равно. Его взяли в милицию, и он стал милиционером.

Это уже потом он понял, что его грязная изматывающая работа есть смысл всей его жизни.

А сломанная нога изредка напоминала о себе тупой внезапной болью. И всегда не вовремя, вот и сейчас заболела.

Николай Иванович, выдвинув ящик старого комода, нашарил пистолет.

Владислав появился в час, как договаривались, с точностью короля. Тамара к этому времени вовсю клевала носом, Сергей уговаривал ее пойти спать, но она мужественно сидела рядом, глядя на него сияющими глазами, отчего он чувствовал себя ужасно неловко.

Владислав устроился за столом, Тамара наконец легла и затихла. Сергей тоже лег, но сон не шел.

Вообще-то Тамара всегда ему нравилась, он любил людей легких и неунывающих. Кроме того, она по-настоящему красива, а красивых женщин Сергей не пропускал. Не нравилось ему только одно – она смотрела на него с обожанием.

К сорока годам к повышенному вниманию женщин он привык. И денег у него хватало, и мышцы по-прежнему были упругими, даже живот, который в последнее время стал больше, чем этого хотелось, совсем не выглядел уродливым. Сережа и в молодости не страдал от отсутствия девичьего внимания, сейчас же стал на редкость завидным женихом и отлично это понимал. Иногда ему приходила в голову мысль, что пора жениться, но надолго эта мысль в сознании не застревала. Может быть, оттого, что не находилось подходящей кандидатуры на роль жены, а может, еще почему-то.

Впрочем, нет, когда он жил с Ириной, мысль эта в голову ему приходила, правда, очень недолго. Ира была единственной женщиной, с которой Сергей жил как с женой, она хозяйничала в его доме, ждала его с работы, и ей принадлежало все его свободное время. Очень недолго ему казалось, что он нашел свою избранницу, он вместе с Ирой смотрел каталоги мебели – в доме тогда еще почти ничего не было, покупал в Москве шторы и посуду, а однажды даже пошел на выставку цветов, представляя себе будущий ухоженный участок.

Очень скоро ему надоело размышлять над оттенком мебели, на цветы он, как и раньше, перестал обращать внимание, а больше всего хотел тишины после суматошных рабочих дней. Ира была тактичной и умной, она не пропустила изменений в его настроении, перестала включать телевизор по вечерам, Сергей был ей очень благодарен, но не мог изменить главного – ему было с ней смертельно скучно. Расстались они вполне мирно и по ее инициативе, конечно. Ему бы не пришло в голову выгнать ее из дома. Он только трусливо спрятался за ее «ты очень изменился, Сережа» и предоставил все решать ей. Она сначала переехала к матери, а потом совсем уехала из города, и он до сих пор чувствовал себя виноватым.

Отца Сергей почти не помнил, тот уехал куда-то на заработки, когда сыну было всего пять лет, первое время присылал деньги, а потом перестал, навсегда и полностью исчезнув из их с матерью жизни. Поэтому настоящей семьи Сергей не знал. Настоящей семьей ему всегда казалась соседская. В доме Полины Васильевны встречались разбросанные вещи, чего в доме матери не было никогда, и пироги Полина Васильевна пекла нечасто, и участок Иван Ильич не содержал в безукоризненном порядке, как другие, но присутствовало в их доме что-то такое, что ясно объясняло – здесь живут родные близкие люди. Люди, прощающие друг другу слабости и абсолютно друг другу доверяющие.

– Иван, а хлеб? – спрашивала Полина Васильевна мужа, приносящего из магазина сумки с продуктами.

– Забыл, Поленька, – сокрушался Иван Ильич. – Чайку попью и схожу.

– Обойдемся, – решала Полина Васильевна. – Сейчас блинов нажарю.

Мать всегда обижалась, если Сережа забывал что-то купить.

– Тебе ни до чего дела нет, – зло выговаривала она. – Тебе на все наплевать. Я колочусь, колочусь, а тебе хоть бы что…

Она говорила и говорила, накручивая себя. В такие моменты Сереже становилось ее отчаянно жалко. Совсем маленький, он даже начинал плакать, не оттого, что мама ругается, а оттого, что она такая несчастная. Он вообще всегда очень жалел мать, сколько себя помнил.

Он и Иру очень жалел. И красавицу Тамару, весь вечер не сводящую с него глаз.

Он не представлял себе жизни ни с той, ни с другой.

С матерью ему тоже было очень тяжело. Не раньше, теперь. После того страшного, что случилось восемь лет назад.

Выстрел раздался неожиданно, Филин не слышал даже малейшего шороха. Он скорее почувствовал, чем увидел, как над головой пуля оторвала от стены сарая небольшую щепку.

Времени на размышления не было. Филин нырнул за угол сарая, перекатился к забору, перемахнул через высокий штакетник и легко пробежал по узкой дорожке между участками. Его никто не преследовал, никто даже не выскочил на грохот выстрела, то ли соседи такие пугливые, то ли к выстрелам привыкли. Впрочем, последнее маловероятно, городок казался на редкость тихим.

Недооценил он старика. Филин сокрушенно покачал головой, усаживаясь на удобное сиденье «Тойоты». Прокол за проколом, сначала Томка, потом старик. Как ни странно, неожиданный поворот его не столько разозлил, сколько позабавил. Он не сомневался, что, добравшись до оружия, справится с десятком таких стариков и работу свою выполнит несмотря ни на что, но не оценить чужого мастерства не мог. Молодец старикан, даже его, Филина, чуть не зацепил. А он спец очень высокого уровня. Очень.

Выбираясь из города мимо серого заводского забора, он наконец осознал, что его по-настоящему смущало в этом деле, смущало с тех самых пор, когда он появился в этом забытом богом месте, – ненужность его, Филина, работы. Он занимался своим делом давно, получал отличные деньги за него, и к нему относился именно как к работе – к хорошо оплачиваемым продуманным действиям, требующим определенных знаний, решительности, ума и даже таланта. Но было и нечто другое. Люди, которых Филину приходилось убирать, в какой-то момент своей жизни осознанно ступали на дорогу, которая в конце концов и приводила их к встрече с ним. Если честно, дрянь были людишки, никого не жалко. Бандиты.

Лет десять назад он убирал бандитов, которые не стремились казаться лучше, чем они есть. Они убивали, били, отнимали и не умели связно произнести больше десяти слов. Потом пошли бандиты другие. Эти тоже убивали, били и отнимали, но при этом ухитрялись иметь вполне респектабельный вид и даже гладко говорить. Эти были ему еще более противны.

Овсянников от привычных бандитов чем-то отличался. Это Филин заметил, еще наводя предварительные справки. На Овсянникове нет никакой крови. Поговаривали о каком-то Ковше, но твердой уверенности ни у кого не было. Но дело даже не в этом. Этот захолустный городишко здорово отличался от многих таких же, затерянных на бескрайних русских просторах. Не то чтобы жизнь здесь безопасная и сытая, как в какой-нибудь Америке, но и беспросветной ее нельзя назвать благодаря умению и совести Сергея Михайловича. И Филину было жалко ни в чем не повинных людей, которые еще не знают, что скоро останутся без работы, без участков земли, которые каждый горожанин может взять в аренду, без дешевого кинотеатра и библиотеки. Новым хозяевам – Филин в этом не сомневался – будет не до завода, не до земельных участков и не до досуга граждан. Без Овсянникова производство заглохнет само собой, потому что наладить производство в нашей печальной реальности под силу только единицам, а второго Овсянникова город едва ли получит. На ничейной земле вырастут коттеджные поселки, а вместо библиотеки какой-нибудь новый хозяин откроет сауну. Или массажный салон. Грустно.