Бразилия и бразильцы - Игорь Фесуненко

Постояв две-три минуты, я собираюсь отойти, но вдруг за моей спиной раздается вежливое покашливание. Оно исходит от белобрысого юного толстяка с тремя рыжими волосками на никогда еще не бритом тройном подбородке. Его голубые глаза излучают доброжелательство и сиюминутную готовность ответить на все обуревающие меня вопросы. Поймав мой взгляд, толстяк учтиво кланяется, улыбается и вежливо осведомляется.

— Какую веру исповедует сеньор: католическую?

Я отрицательно качаю головой.

— Значит, сеньор — баптист?

— Нет.

— Мусульманин?

— Нет.

— Да, понимаю: сеньор, вероятно, иудей?

— Нет, и не иудей.

Его глаза удивленно вылезают из орбит.

— Но кто же тогда сеньор?

— Неверующий.

Он с сожалением смотрит на меня и сочувственно вздыхает.

— Ничего… Я тоже был неверующим в детстве.

Это звучит, как если бы он сказал: «Не волнуйтесь: я тоже болел раком, но все обошлось».

— А вы — что: зарабатываете этим на жизнь? — спрашиваю я, кивая головой на магнитофон.

— Нет, что вы?! — на его пухлом лице появляется порыв благородного протеста. — Я это делаю из самых чистых побуждений.

— Для чего?

— Во имя служения господу нашему.

— Ну, а живете чем?

— О, мой папа — один из самых богатых людей нашего города. Может быть, вы видели вывески ювелирной фирмы «Джина»? Так вот это — наше «дело». То есть папино. Но потом, конечно, станет и моим.

— Понятно, — отвечаю я.

— А этим, — он кивает головой на магнитофон, — мы занимаемся здесь по субботам, а также по вторникам и четвергам.

— С какой целью?

— Оказать людям помощь. Духовную помощь.

— И много находится таких, кто просит вас об этом?

— Да, конечно, — говорит он и добавляет: — Но сегодня, правда, день какой-то не очень бойкий. А вообще-то, бывает, и откликаются на наш зов.

— И что вы делаете с теми, кто откликается?

— Направляем их к нашему падре. Он может исповедовать, отпустить грехи. И вообще… помочь человеку. Кстати, а вы не хотите посетить нашего падре?

— Спасибо, но я здесь проездом, завтра рано утром уезжаю, — говорю я.

— Ну, ничего. Когда-нибудь приедете еще, тогда и заглянете к нам, правда? — он протягивает визитную карточку с адресом. — Кстати, вы не хотели бы взять нашу брошюрку?

— С удовольствием.

Он дает мне крохотную книжицу, размером с пачку сигарет, отпечатанную на тонкой желтой бумаге. На обложке слова: «Путь к спасению». Чуть ниже напечатано: «Ты хочешь найти путь к спасению? Обратись к господу. Ибо слова господа — самое действенное, самое живое и проникновенное!»

Поблагодарив за подарок, я прячу брошюрку в карман.

— Простите, — говорит он, — сеньор случайно не аргентинец?

— Нет, не аргентинец.

— Я подумал, что сеньор аргентинец, потому что у сеньора чувствуется южный акцент в речи.

Мы помолчали.

— Тогда, вероятно, сеньор парагваец?

— Нет, не парагваец.

— Колумбиец?

— Нет, я из Европы.

— А… — он подтягивается, словно солдат, выходящий в караул, — стало быть, сеньор — немец?

— Нет, и не немец. Я — русский.

— Простите, как вы сказали?

— Русский.

Он растерянно замолкает, воззрившись на меня с недоверием и любопытством. Потом шевелит кадыком и, облизнув губы, спрашивает:

— Простите, а на каком языке говорят в вашей стране?

— На русском.

— Ах да, на русском. Понимаю…

Мне становится жалко его. Вид у него такой, словно он только что увидел своего почитаемого падре танцующим твист со «звездой» стриптиза в местном кабаке «Кондор».

— А откуда вы берете эти брошюрки? — спрашиваю я, доставая из кармана «Путь к спасению».

— Нам их дает наш друг. Миссионер.

— Из какой миссии?

— «Новас трибос». Американской. Слышали?

Да, конечно, я слышал об этой миссии. Именно о ней с возмущением писали бразильские газеты, обвиняя «Новас трибос» в том, что, обосновавшись в джунглях Амазонии, она ведет нелегальную разведку полезных ископаемых и вывозит образцы породы и руд на собственных самолетах в США. Издание душеспасительных брошюр, одну из которых вручил мне этот наивный юнец, являлось, видимо, чем-то вроде дымовой завесы, прикрывающей основные интересы святых отцов.

Мы вежливо прощаемся. Я желаю юному наследнику хозяина фирмы с красивым именем «Джина» всего наилучшего и отправляюсь дальше осматривать город.

Рядом с рынком на горбатом холме расположилась достопримечательность Белена: Форт Кастело. Здесь тихо и торжественно. Несколько старых пушек уткнулись черными стволами в реку. На скамейках в тени цветущих фламбоянтов сидят, обнявшись, влюбленные. Когда-то Форт прикрывал доступ к городу. Часовые с утра до ночи всматривались в свинцовую гладь залива, откуда могли неожиданно нагрянуть челны индейцев тупинамба, безуспешно пытавшихся отстоять свои земли от нашествия конкистадоров. Форт стал первым португальским форпостом в Амазонии. Первой заявкой на овладение этим краем и этой рекой.

В начале 1616 года португальский капитан Франсиско Калдейра Костело Бранко построил у подножия холма сторожевой пост «Фелис-Лузитания». Несколько десятилетий после этого продолжались кровопролитные схватки португальцев с аборигенами этих мест — индейцами тупинамба и пакажа, не желавшими сдавать без боя свои земли, и с конкурентами — английскими, французскими и голландскими пиратами, заглядывавшими в устье Пары и Амазонки. Фелис-Лузитании была уготована беспокойная судьба.

Постепенно крепость разрасталась, и невыразительное имя «Фелис-Лузитания» было заменено на «Муй-амада-сидаде-де-Санта-Марта-де-Назаре-де-Белен-де-Грао-Пара-до-Амазонас». Полновесность названия вполне соответствовала стратегическому значению нового города. К 1650 году численность его населения достигла уже весьма впечатляющей по тем временам величины: восьмидесяти человек, без учета священников, солдат, а также индейцев, которых завоеватели людьми не считали. Все восемьдесят новоселов амазонской целины были охвачены честолюбивыми стремлениями прославить любимый город. Благодаря их патриотическим усилиям к концу XVII века в Белене появились такие необходимые каждому цивилизованному городу объекты, как, во-первых, церковь, во-вторых, таможня, в-третьих, тюрьма.

«Муй амада сидаде» стала трамплином для проникновения португальцев в Амазонию. Оно сопровождалось массовым уничтожением индейцев, которых здесь, по словам летописца XVII века, было так много, что «каждая пущенная вверх стрела обязательно падает на голову какому-нибудь из них».