Пёрышко (СИ) - Иванова Ксюша

Устал я. Покоя хочу. Сел на лавку рядом с шаром волшебным, голову обхватил ладонями.

- Мира, сколько можно?  Что ж ты никак не поймёшь,  насильно-то мил не будешь! Ну, не люблю я тебя, ни в каком обличье не люблю! Может, другой кто полюбит? Оглянись вокруг, сколько мужей вокруг - такую-то красавицу, какой ты сейчас выглядишь, многие на руках носить всю жизнь готовы! Ну, зачем я тебе? Отпусти меня, прошу! Плохо мне с тобой! 

- А с ней хорошо будет? 

- Не знаю. Не помню. Твоих рук дело? 

Принял решение.  Понял,  как поступить должно.    - Только все равно к ней поеду! Пусть с Милорадом... Увижу наяву это, может, отпустит тоска меня.

- Не пущу!

- Что сделаешь-то? Убьешь? Памяти лишишь? Мне все равно теперь. Не живу я, так существую... Никогда твоим не был. Кто такая ты, чтобы не пустить? 

Заплакала она, да так горько, безнадёжно, так, что пожалел, обнял, стал по волосам гладить:

- Бедная, моя. Прости меня. Ты - хорошая... Это я - дурак, оценить такие чувства не смог. Ну, как ты понять не можешь - чем крепче ты меня держишь, тем рвусь прочь яростнее! Прости меня, прости, если можешь! 

Отстранилась она. В глаза смотрела, лицо ладонями обхватив. 

- За что прощения просишь, не понимаю. Я всего лишила тебя: памяти, жены, ребенка. А ты... 

Потом целовать лицо мое стала. Целовала и приговаривала: 

- Отпущу тебя. Отпущу, коли так... Чем я лучше Драгомира, если тоже силой взять пытаюсь? А дочь моя отомщена уже - Ладислав-то помер. Надеялась, до последнего надеялась,  что моим станешь. Почему? Объясни, подскажи мне?

- Я и сам не знаю. Чувствовал я... Снилась она мне... Судьба, наверное, судьба, Мира.... Жизнь... она так быстро летит... Как же хочется с любимой... хоть немного... А ребенок? Ты сказала, у меня есть ребенок! Я не видел его... Я хотел бы... Когда он родился, меня не было рядом. Я столько пропустил...

- По моей вине...

Утром мать разбудила меня криками. Как же, Весняна пропала! Ушла девка! Не иначе, я её обидел! Больше некому. Заставляла искать ее, плакала даже, уверяя, что привыкла к ней. А я лежал на постели своей, подложив под голову руки и улыбался в потолок! Отпустила! Оставила! 

Лето на исходе уже. За данью скоро в Изборск ехать. Правда, теперь не по чину мне, да зато повод имеется. 

Бажен, конечно,  воспротивился - мол, без главного воеводы Муром останется!  А что, если вятичи напасть решат? Да удержать все равно не мог.  

А тут ещё происшествие случилось. Со стороны изборской человек пришел. С семьёй.  В Муроме решил поселиться. Рассказал, что в Изборске якобы слух идет о том, что скоро воины чужеземные, что половцами прозваны, на земли чудские нападут! Что сила собрана большая и горе тому, кто уйти, спастись вовремя не успеет! 

После этого известия я еще более укрепился в мысли ехать в Изборск. Думал бессонныйми ночами. Размышлял. Даже если Милорад и Ясна... Если вместе они. Ребенок. Чей он? Если мой, то посмотреть, убедиться в этом я должен? Милорад, конечно, воин бывалый. О своей семье позаботиться сможет. Пытался убедить себя, что лишний я... Да только сердце звало в дорогу. 

Урожай в Муроме был собран, а значит, в Изборске дань готова. Пора ехать. 

24. Ясна

- Скоро дедушка придёт,  калач Ладе принесёт! - напевала-приговаривала, сама кашу варила, да хлебы пекла. Ладушка рядом в колыске лежала, гулила, агукала и пузыри пускала. 

Между делом, иногда, проходя мимо моей малышки, не могла удержаться, чтобы на минутку хотя бы не взглянуть на ее милое личико с пухлыми щечками. 

- Милая моя, сладкая! Как же ты на отца похожа  - глазки голубые, точно у него! И носик, и губки - ты самая красивая в мире! Как жаль, что он не может увидеть тебя! 

Улыбалась своей девочке, забыв о делах. Вкладывала в ее розовые цепкие пальчики выструганные дедушкой погремушки. Любовалась ею. Никогда не ревела днем - некогда было! Дел невпроворот, да и дочка внимания требовала. 

А вот ночью... Все также, как и год назад тихо плакала, уткнувшись в подушку, чтобы не потревожить чуткий бабушкин сон. От тоски, от любви, которая не стала меньше, а, наоборот, росла и крепла в моем сердце с каждым днем. Стоило только глаза закрыть, и видела его лицо, его сильные большие, но такие нежные и ласковые руки. 

И тело помнило его. Особенно ту ночь в Ратиборовой бане... Вспоминала, как и что делал Богдан, как сама бесстыдно отвечала ему, и в пустой холодной постели огнём горела. 

Неужели никогда больше? Неужели не увижу, не поцелую? И снова плакала, закусив ладонь...

Но днем - ни за что! Дочка должна видеть мать веселой и счастливой! Вот сегодня дедушка в Изборск уехал, сапоги продавать. Хорошо выручит за них! Мало кто мог себе позволить носить настоящую хорошую обувь, делать которую мой дед был мастер. Все больше босиком или в лаптях... Но, несмотря на высокую цену, вмиг раскупались дедовы сапоги в городе. Гостинцев привезет. Правда, ждать его только завтра нужно... Бабушка за травами к реке ушла. Мы с Ладушкой на хозяйстве. Может, к вечеру Любава заглянет? Она часто приходит, почти каждый день. Иногда с Милорадом. Он Ладушку на ручки взять боится, только издали посмотрит, улыбнется - и вон из хаты! Но ничего, скоро и ему придется к дитю привыкать. Недолго осталось - к зиме точно отцом станет! 

Пока на девочку свою смотрела, каша пригорать стала! К печи подскочила, давай вынимать!

А тут возле хаты шум раздался. Кашу достала, на стол поставила, вышла на крылечко. Дедушка вернулся! Не успел бы точно до города доехать! 

- Дедушка, что случилось? Почему вернулся?

Дед соскочил с повозки и кинулся ко мне настолько быстро, насколько позволяла его больная спина.

- Ясна, собирайся! Бери самое необходимое! Быстро! Где бабушка? Милораду нужно сказать - я к ним побегу!

Дед был непохож на себя самого: взволнован сверх меры, и даже - напуган! 

- Бабушка к реке за травами пошла! Что случилось-то, скажи толком!

- Изборск захвачен половцами! Горит город! Я много людей встретил, что оттуда сбежать смогли. Да, только говорят они, что враги скоро по окрестностям пойдут. В Муром ехать надо! Собирайся в дорогу! Одежду там какую себе да Ладушке, еды побольше. Сейчас к Милораду сбегаю и помогу тебе!

- Ой, а бабушка как же?

- Если не вернется, к реке придется круг делать. Ждать нельзя.

Метнулась в дом. В корзину большую, дедом плетеную стала бросать вещи, что в пути понадобиться могут - одеяла, одежду. Ладушка в колыске заплакала - чувствует мое волнение! 

- Ничего, ничего, моя хорошая, не дам тебя в обиду! Сейчас-сейчас на ручки возьму, потерпи немного!

В другую корзину горячий хлеб положила, рушником завернула. В ледник за салом, да мясом вяленым побежала, оставив ребенка одного.

Когда из ледника выскочила с полными руками съестного, буквально врезалась в него... Глаза подняла - огромный, смуглый, с длинными черными грязными волосами, собранными на затылке и заплетенными в косу. В засаленном халате, одетом поверх шаровар непонятного цвета. К поясу кривая сабля привязана, рука на рукоятке лежит! А лицо! Необычное - круглое, с узкими глазами-щелочками, с высокими скулами. Попыталась обогнуть, обойти его, спиной прижимаясь к стене избы. Но не тут-то было. Схватил за плечо, к стене прижал - улыбается. А улыбка его - страшная, зубы черные, дыханием зловонным обдает! Что-то по-своему спрашивает. Ничего не понимаю.

- Не знаю ничего, - отвечаю. - Отпусти меня!

Может, обойдется? Вон, вроде, не злой! Опять что-то курлыкает на своем языке, вокруг показывает - на дом, баню. Киваю ему утвердительно:

- Да, моя изба, я здесь живу.

И тут лицо его меняется, улыбка в оскал превращается, за талию рукой обхватывает и в сторону бани тянет! Что делать будет? Неужто насиловать? Роняю все, что в руках было, стараюсь упираться ногами - может, дедушка сейчас прийдет, спасет меня? 

- Нет-нет, отпусти меня! Оставь!