Гарсоньерка - Элен Гремийон

И тут я услышал, как в коридоре открылась дверь. Лисандра совсем по-детски приложила палец к губам, показывая, что надо молчать, и встала. Выглянула в приоткрытую дверь спальни. В коридоре послышались шаркающие шаги. Лисандра посмотрела на часы, повернулась ко мне, слегка смущенная, потом села на прежнее место. Несколько минут спустя в дверь позвонили, и она проделала то же самое еще раз: подошла к двери и поглядела в щелочку. Я снова услышал шаги в коридоре, на этот раз быстро простучали женские каблуки. Лисандра закрыла дверь, снова села и заговорила о чем-то пустяковом, словно ничего перед тем такого не делала или, вернее, словно это ничего не значило, не указывало на какое-то несчастье или какие-то неурядицы. Но я видел, как она волнуется. В ходе второго «наблюдения», давайте называть вещи своими именами, она повторяла те же действия, и я понял по ее движениям, что она проделывала их десятки раз. Это и был ее новый танец, танец без всякой музыки и без всякого удовольствия, танец сомнения. Она променяла танго на хоровод, который водила одна с партнером, явно не догадывавшимся о том, что он танцует. Лисандра-на-часах, моя-Лисандра-всегда-здесь, но уже не моя и уже не на том месте, что раньше, Лисандра-на-посту, Лисандра-шпионка. Я чувствовал себя униженным, оттого что мою прекрасную танцовщицу вынудили ограничиться этими унизительными движениями, она, к чьим ногам мог бы упасть весь мир, привычно и постыдно шпионила, привычно совершала мерзкие действия, она, достойная самого прекрасного, научилась подозревать – как те, кто отнял у меня брата, как те, кто отнял у страны шесть лет спокойной жизни. Я не вынес этого, я встал и, резко сменив тон, предложил:

– Пошли отсюда, идем в зал.

– Я не хочу их видеть.

– Кого?

– Других.

– Да что они тебе такого сделали, эти «другие»?

Я спросил – может, ей неприятно чье-то присутствие на занятиях, может, произошло нечто, от меня ускользнувшее? Она помотала головой: нет, дело совсем не в этом, и ничего такого не произошло, они ни в чем не виноваты, и мне не о чем беспокоиться. Она погладила меня по щеке: «Как мило с твоей стороны меня навестить». Ее прикосновение снова нас сблизило. Я не сомневался, что должен настоять на своем, что ей необходимо выговориться. Взяв Лисандру за руку, я заставил ее встать:

– В зале в это время никого не бывает, мы будем там одни и сможем спокойно поговорить.

– Я не хочу говорить.

– Хорошо, тогда потанцуем, и это точно будет лучше того мрачного и убогого танца, который ты мне только что тут изобразила.

Преподавателю очень легко вновь завоевать тех, кто прежде им восхищался, кому когда-то захотелось на него походить или соперничать с ним, связь между учителем и учеником – самая магическая из всех, думаю, даже любовь с ней не сравнится. А единственная власть, которая превосходит ту, которой обладает наставник, – это власть палача над его жертвой, потому что к ней примешивается страх.

Выйдя в коридор, Лисандра поглядела на одну из дверей потерянным собачьим взглядом, я сказал, чтобы она поторопилась, чтобы не забыла туфли.

Она сдернула с вешалки шляпу – я впервые видел ее в шляпе, – нацепила темные очки, – терпеть не могу эти предметы, которыми погода разделяет людей. Мы вышли. По дороге мы не обменялись ни единым словом, она шла опустив голову, она снова напоминала потерянную собаку, но на этот раз я понял, что собака ранена. Лисандра утратила свою прежнюю, такую знакомую мне, уверенную, завораживающую походку. Я взял ее за руку, чувствуя себя не мужчиной, а подпоркой. Подумав о том, какая между нами разница в возрасте, я сказал себе, что это уже ни в какие ворота не лезет. Она еле ковыляла, а не шла. Как только мы добрались до зала, я включил музыку, она переобулась, я обнял ее за талию, и мы молча стали танцевать. Я не случайно выбрал это танго. Когда она кружила по своей спальне, я видел ее насквозь.

Танго «Ревность» (Цыганское танго)

Музыка Я. Гадэ. Автор русского текста не установлен.

Ах, любовь! Ты всюду зовешь меня..Ко всем на свете я тебя ревную.Как мотылек беспечный вновь и вновьНа свет твоего огняСквозь дождь и ветерЯ куда-то лечу!Знай, мой избранник:Во сне и наявуЯ лишь одним, лишь одним тобой живу!Жить хочу, любя!Пусть ко всем тебяРевную я, ко всем тебя ревную я!

ПРИПЕВ:Пусть ревность сердца не жалеет, пусть мучает их и томит!Не верю в любовь, от которой тлеют!Ну что за любовь, если страсти тлеют?!Любовь, ты должна быть такою,Чтоб все бушевало в крови!Чтоб ревность и страсть не давали покоя —Ведь это приметы любви!

Страсть души, которой ты манишь всех,Теперь дороже мне всего на свете.Но не спеши, избранник, не спешиТы праздновать свой успех:Тебя я тоже ревновать научу!

ПРИПЕВ:Пусть ревность сердца не жалеет, пусть мучает их и томит!Не верю в любовь, от которой тлеют!Ну что за любовь, если страсти тлеют?!Любовь, ты должна быть такою,Чтоб все бушевало в крови!Чтоб ревность и страсть не давали покоя —Ведь это приметы любви!………………………………..Чтоб ревность и страсть не давали покоя —Ведь это приметы любви!

Я чувствовал, что ее тело начинает расслабляться, и тут Лисандра задала вопрос, окончательно убедивший меня в том, что я не ошибся.

– А твоя жена тебя не ревнует? Ей все равно, что ты танцуешь с другими женщинами? Что целыми днями переходишь от одной женщины к другой?

– Странный вопрос, Лисандра, это же моя работа.

– «Это моя работа» – ничего не значащие слова. «Это моя работа». Наша работа – это и мы сами тоже. Ответь мне, Пепе.

– Нет, моя жена не ревнует. Во всяком случае, она никогда не говорила мне об этом.

– Может, она просто в этом не признается? Думаешь, ты хорошо знаешь жену? Думаешь, она выкладывает тебе все свои мысли как есть? Ты прекрасно знаешь, что это невозможно, что между людьми так никогда не бывает. Давай честно.

– Хорошо, давай честно. Я никогда не задавался вопросом, ревнует ли она.

– Вот как? До чего ты эгоистичен! Что ж, тогда я задаю тебе этот вопрос. Есть ли у твоей жены причины тебя ревновать?

Ее рука крепко сжала мою руку, я понял, что Лисандра не отступится, и решил отделаться шуткой:

– Ты знаешь, сколько мне лет? Моей жене уже нечего опасаться.

Но на Лисандру ничто не действовало, пытаться убедить ее было так же бесполезно, как пытаться шутить. Поток ее мысли был неостановим.

– Возраст ничего не значит. И потом, ты уже много лет ведешь занятия, значит, было время, когда ты не мог ответить так, как сейчас, потому что в том возрасте ты не мог спросить: «Знаешь, сколько мне лет?» Ну поклянись мне, что никогда не подумал плохого, танцуя с другой женщиной. Поклянись, что с тобой такого никогда не случалось.

Я подумал о Мариане – и не смог поклясться. Но мы продолжали танцевать. Останавливать ее было нельзя – все равно что захлопнуть крышку еще не доигравшей музыкальной шкатулки, загнать под крышку еще летящие, еще кружащиеся фигурки. Я захотел ее разговорить и теперь должен был дослушать. Она не унималась:

– Вот видишь, Пепе, даже ты об этом думал.

Голос Лисандры ядом вливался мне в ухо. Она производила впечатление чудовища, которое преграждает путь и заставляет вспомнить худшее, что было в жизни, или лучшее, что было, но закончилось, следовательно – худшее. Я вспоминал Мариану, которую почти забыл, а думал, что не забуду никогда. Мариана была моей ученицей. Стоило ей пошевелиться – и я ее хотел, стоило ей перестать двигаться – и я ее хотел, я уже не мог обходиться без нее, без ее тела. Но мы никогда не выходили отсюда. Всегда в зале, да, всегда в зале. Должно быть, предательство вне пределов реальности казалось мне не таким ужасным, и Мариана не была соперницей моей жены, Мариана, можно сказать, была моей музой, наверное, тогда я рассуждал примерно так… Впрочем, нет, я тогда не рассуждал, я просто трахался. Трахался как пятидесятилетний мужик, которого страх перед сожалениями защищает от угрызений совести. Почти год я изменял жене с Марианой едва ли не ежедневно. В последний месяц Мариана хватала меня за руку и решительно вела к выходу из зала, она прижималась к двери спиной или животом, и я брал ее там… я уже не имел права взять ее где-то еще, я знал, что таким образом она, никогда ни о чем не просившая, просит меня увести ее куда-нибудь в другое место. То, где мы любились, казалось ей теперь, должно быть, слишком тесным. Одной рукой держась за меня, другой – за дверную ручку, она безмолвно просила меня вывести ее оттуда… или колебалась между своей свободой и мной, или просто со мной прощалась, я так никогда этого и не узнал… Я еще больше полюбил Мариану, когда она сумела от меня сбежать, вырваться из той мерзкой системы, в которой я ее заточил, сделать правильный выбор.