Без аккомпанемента - Марико Коикэ

Разбор содержимого коробок оказался проще, чем я думала. Видимо, я в большей степени, чем другие, обладала навыками преодоления жизненных ситуаций. В зависимости от того, что мне подсказывала интуиция, я могла начать бороться с обстоятельствами, перед лицом которых я оказывалась, либо, наоборот, пойти на компромисс и принять эти обстоятельства, либо не придавать им значения и пуститься в бега. Хотя, наверное, это под силу всякому, кто может оценивать возникающие проблемы с позиций собственной выгоды. Но вот чего мне в самом деле не хватало, так это мужества, чтобы навсегда избавляться от эмоций, которые неизбежно выплескивались из коробок.

Отхлебнув принесенный кофе, я вздохнула. В моей голове уже громоздилось несколько ящиков с наклеенными этикетками, но к решению своих проблем я не приблизилась ни на шаг. Мутный поток эмоций, которые, словно нечистоты, выплескивались из коробок, снова наводнял мои мысли. Никакого порядка не было и в помине. Я думала о Ватару. Вокруг него водоворотом закручивались сточные воды моих грязных помыслов. Я и сама не понимала, чего я от него хочу. Не понимала, почему он так сильно властвует надо мной.

Прислонив голову к стене, я зажмурилась. Наверное, это состояние и называется «опустить руки», подумала я. Осталось лишь ощущение собственного бессилия. «Как глупо, — вполголоса пробормотала я. — Как глупо».

Я почувствовала, что рядом со мной кто-то есть, и открыла глаза.

В узком проходе стоял Юноскэ и смотрел на меня. В теплом твидовом полупальто мышиного цвета с обмотанным вокруг шеи темно-коричневым шарфом он выглядел чрезвычайно элегантно.

— Что глупо? — спросил он, не выпуская изо рта сигарету.

— Ты все слышал? — чувствуя прилив стыда, улыбнулась я. — Ничего особенного, просто мысли вслух.

— Школу, значит, прогуливаешь.

— Это из-за снега, — сказала я. — Хорошо быть студентом. Можешь прогуливать, когда захочешь.

— Не совсем так, — коротко усмехнулся Юноскэ и спросил: — Можно с тобой сесть?

— Пожалуйста, — ответила я.

Я не спросила, а Юноскэ ничего не сказал о том, почему он пришел в «Мубансо» один, без Ватару и без Эмы. Мы начали болтать о разных пустяках.

Мне нравилось, когда мы с Юноскэ могли поговорить просто так, ни о чем. Манерой общения с людьми и манерой держать дистанцию он напоминал Ватару. Разве что, в отличие от своего друга, он реже расточал фальшивые улыбки, под которыми пряталось нежелание впускать окружающих за наглухо закрытые створки своей души. Иногда он был дерзким, непосредственным и распущенным до того, что мог начать заниматься сексом с Эмой прямо на глазах у меня и Ватару, а порой, наоборот, начинал напоминать маленького нервного зверька. Такого, который немедленно выпустит когти и прогонит прочь любого, кто покусится на его территорию, а если прогнать не удается, в отчаянии готов защищаться ценой собственной жизни.

Как только беседа начинала касаться более сложных материй, на лице Юноскэ всегда появлялось именно такое нервозное, раздосадованное, и даже отчасти злобное выражение. Достаточно было заговорить на какую-то одну тему… например, о литературе, о музыке, о чем угодно — главное, чтобы возникла определенная тема, как Юноскэ сразу превращался в один твердый комок обнаженных нервов.

Он не прощал людям отсутствия логики. Собеседников, пытающихся приводить логически несостоятельные аргументы, Юноскэ безжалостно разбивал в пух и прах тут же на месте. Такое поведение отчасти казалось болезненным, но никогда не давало повода назвать его педантом. Напротив, он производил впечатление крайне несобранного и легкомысленного человека.

Ватару, который хорошо знал характер своего друга, общаясь с Юноскэ, изо всех сил старался избегать неоднозначных тем, способных вызвать полемику, а Эма, наоборот, могла запросто выдать что-нибудь такое, что приводило Юноскэ в жуткое раздражение. Каждый раз после этого он говорил ей много жестоких и обидных слов, и Эма плакала.

Такой Юноскэ зачастую внушал мне настоящий физический страх, но сейчас я думаю, что, наверное, именно эти особенности его характера и привлекали Эму. Сколько бы слез она ни проливала, каждый раз неотступно продолжала следовать за Юноскэ. Я ни разу не слышала, чтобы Эма тайком злословила в его адрес или, подобно некоторым замужним дамам, полагающим, что именно им принадлежит ведущая роль в отношениях с мужчиной, говорила бы «он без меня не выживет» или другие подобные вещи. Эма любила его, любила до безумия. Любила беспричинно.

Я же никогда не находила привлекательным этот тип брутальных мужчин с тонкой душевной организацией. Юноскэ и в самом деле был до ужаса красив и сексуален, но для меня он всегда оставался абсолютно посторонним человеком, о котором я не могла сказать ничего — ни хорошего, ни плохого.

В тот раз мы с Юноскэ, пожалуй, впервые оказались наедине друг с другом. Я постоянно помнила об этом, поэтому, даже разговаривая с ним о каких-то пустяках, чувствовала, как по всему телу пробегает легкая нервная дрожь.

В шутливой форме я поведала ему о своей ссоре с отцом. Когда он услышал про пощечину, которую отец залепил мне прошлым вечером, то, посмеиваясь, сказал:

— Классный у тебя папка!

— Это почему же?

— Мой меня ни разу даже пальцем не трогал.

— Значит он был добрым и справедливым…

— Добрым и справедливым? Ничего подобного. Просто он был до крайности малодушным. Ненавидел, когда в семье возникали какие-то проблемы. Наверное, он боялся, что ударит меня, я потом со злости чего-нибудь натворю, а ему придется расхлебывать.

— Да уж, от тебя всего можно ожидать, — засмеялась я. Но Юноскэ даже не улыбнулся.

— Даже когда под конец школы я сказал ему, что не собираюсь поступать на медицинский факультет, он не рассердился. Только посмотрел на меня с нескрываемым презрением. А на следующее утро я обнаружил, что всю отцовскую любовь и заботу теперь целиком получает мой младший брат. Сейчас он студент первого курса медицинского. А отец, хоть и считает меня по-прежнему отщепенцем, каждый раз, когда мы встречаемся, начинает говорить какие-то комплименты, причем явно не собственного сочинения, беседует только на нейтральные темы, глупо смеется. Но никаких проявлений отцовской любви я от него не получал. Ни разу.

— А как же твоя мать? Она-то тебя наверняка любила. Ты же старший сын.

На этот вопрос Юноскэ не ответил. Вместо этого он задал встречный вопрос:

— Ты когда-нибудь видела, как твои родители занимаются сексом?

— Нет, — смущенно ответила я.

— А я, пока учился в средней школе, наблюдал это каждый вечер. Каждый! Они занимались этим каждый вечер. Ну, разве что кроме тех дней, когда кто-то из них простужался. Моя так называемая комната для учебы находилась как раз наискосок от родительской спальни. У брата была своя комната, чуть в отдалении, поэтому, я думаю, он ничего не знал, но вечером, примерно в одиннадцать часов, в двери спальни поворачивался ключ. Щелкал замок. Услышав этот звук, я неслышно выходил из комнаты и прокрадывался к спальне.

— А как же тебе удавалось подсмотреть, если ты говоришь, дверь запирали на ключ?

— Ну, представь себе двери европейского типа, которые стоят в старых домах. В них обычно имеется огромная замочная скважина. Если прильнуть к ней глазом, внутри все отлично просматривается. Родительская кровать стояла у стенки прямо напротив двери, и через замочную скважину они были видны как на ладони.

Я молчала. Юноскэ усмехнулся и уставился в потолок.

— Они, конечно, не знали, что я подсматриваю, и начинали обниматься, тискать друг друга. Но при этом не издавали ни звука — видимо, помнили о нас с братом. Только их усилия были напрасны, потому что кровать все равно жутко скрипела. После первого раза отец, тяжело отдуваясь, валился на спину, а мать начинала вылизывать его орудие. Отец недовольно ворчал, говорил «перестань», «не надо», но она не останавливалась. Тогда мой трусливый старик отчаянным усилием приводил себя в нужное состояние, с удрученным выражением лица вставал и снова принимался за труды. Мать была просто каким-то монстром секса. Сколько бы она этим не занималась, ей все было мало. Даже по воскресеньям, когда я возвращался с улицы, иногда видел, как она сидит на диване в гостиной, прильнув к отцовскому плечу, и словно пытается соблазнить его. Сама ее поза в такие моменты была до отвращения непристойной.

Дойдя до этого места, Юноскэ с шумом сглотнул слюну и продолжил:

— Но ты знаешь, что удивительно, несмотря на такое пристрастие к сексу, мать никогда не пыталась окрутить других мужчин. Ее мишенью был только отец. Она словно хотела высосать из него всю жизненную энергию. Он уставал до изнеможения — и от работы врачом, и от работы супругом моей матери. Поэтому, я думаю, он так и не смог научиться ни тому, как надо общаться с детьми, ни тому, как одаривать их своей любовью. Несчастный человек.