Право на одиночество. Часть 1 - Сергей Васильцев

шинковал червяков, расстреливал голубей из рогатки. Вместе со всеми… Комары и тараканы не в счет. Откуда бралась эта природная жестокость маленьких извергов? Действительно, откуда?

«Лучший из миров» и «по образу и подобию» – мысли тавтологически повторяющие друг друга. Потому и лучший, что сам я по образу его и подобию. Будь он даже бесконечно гадок, все равно для «образа и подобия» – это «лучший из миров». И все равно здесь что-то не так. Даже в нем мы респектабельные монстры. Вирусы, беззаботно разрушающие приютившее нас существо.

Кто-то мне долго втолковывал про гомеостаз. Болезнь уже внутри и развивается. Защита разрушена, но организм до последней возможности держит марку. Потом происходит обвал, крушение, кризис, бойня, которая в любом случае разрешается. Либо ты, либо тебя. И в любом же случае те, кто был внутри, выходят в тираж. Это не оправдание собственной подлости и не оправдание вообще. Для того чтобы начать делать это, нужно заведомо ощущать себя виноватым. Мне надоело! Тошнит. И поцелуй молоденькой потаскушки для меня во всяком случае ценней и возвышенней всех лживых человеческих космогоний…

– Завтрак! (Он же обед и ужин), – Люба виновато ухмыльнулась, – подан, – и проследовала в комнату с подносом, нагруженными большими дымящимися чашками кофе и всякой снедью.

Мы соорудили из собственных коленей импровизированный столик и принялись восстанавливать растраченную энергию. Соседка засовывала мне в рот самые лакомые кусочки – маринованные мидии собственного производства, которые оказались чертовски вкусными, и перекладывала их ломтиками поджаренного хлеба. Яичница с помидорами закончила свое существование в мгновение ока. Допив кофе, я перемазал ее губы в вишневом джеме и скрупулезно слизывал приторную массу, стекающую по щекам к изгибу шеи. Люба хохотала и делала вид, что вырывается.

– Стой, глупая, всю кровать перемажем.

– Поздно, перемазали уже… Да. Да. Ой, нет, я щекотки боюсь! Все. ВСЕ! Не могу больше.

– Ладно, не буду тебя мучить.

– Вот уж нет!

После непродолжительной возни Люба вдруг, вспомнив, приподнялась на локте:

– Что ты будешь делать с тем мужиком?

У меня всегда захватывало дух от того, как грациозно умеют женщины убирать от глаз растрепавшиеся пряди волос. Поэтому потребовалась изрядная пауза, чтобы сообразить, о чем идет речь.

– Мужиком? Это не с ним, а со мной. Да и с чего бы? Не о чем спорить. У него в голове, возможно, и слишком серое вещество. Но только он не злой. Мужик и мужик. Тут женщину искать надо.

– Тебе?

– Я уже нашел.

– На долго ли… – если это был вопрос, то он остался без ответа.

Наш разговор продолжался от одного лица. Я решил мечтательно помолчать. Она могла бы так говорить, наверно, если бы меня и не было рядом. Только перебирала, лежа на груди, мои пальцы и почти шептала долгую историю своих петербургских перерождений. Друзья. Подруги. Романы. Неудачи. Жизнь, одним словом, которая теперь должна была впихнуться в трудовые будни этого пансионата. Я понимал ее. Мы были одного поля ягоды. И она это знала. Ощущала на уровне инстинкта. И поэтому можно было не отвечать, а только смотреть в наползающий сумрак, слушать ее голос, перемешанный с трескотней кузнечиков, и хоть на некоторое время забыть, что я не принадлежу больше этой реальности. Но, как не оттягивай сроки, все равно от них никуда не денешься.

Потом было утро. Утро нового для Любы рабочего дня. Мне оставалось только выскользнуть из ее квартиры и, пробравшись к себе, отсыпаться там до обеда. Отпуск как-никак. И еще было время хоть немного остыть и подумать о происшедшем. Стараясь нарочито не попадаться никому на глаза, я убрел в прибрежные скалы и занялся ловлей крабов на мелководье. Потом отпускал их в прозрачную уже воду, смотрел на морскую поверхность, так похожую на игру в бисер. Она не дает никаких ответов. Да и надо ли? Кожа слезала с меня чулком и зудела немилосердно. Но солнце уже не обжигало так жестоко. По высокому небу плыли редкие облака. Сотни рачков копошились под ногами в полосе прибоя. Мне нравилось наблюдать за ними. Нравилось двигаться. Лишь бы не думать.

Была уже кромешная темнота, когда я опять постучался в Любину дверь.

– Я уже думала, что ты не придешь.

– Я тоже так думал, – но, видя, как она опешила, поспешил добавить, – боялся чего-то.

– Чего?

– Себя, наверное…

Она сделала шаг назад и закрыла за мной дверь. Новое свидание было ничуть не хуже, чем воспоминание о первом.

Следующие дни потекли почти обыденной жизнью. Подъем. Завтрак. И снова в мою камерную постель. Долгое лежанье. И постоянные тренировки. Возня с фантастически нереальной способностью, которая обрушилась на мою сущность. С каждым разом делать это становилось все легче. Канал разработался, и уже не нужно было впадать в истерику или тратиться на испуг, чтобы протиснуться сквозь него. «Старик Павлов, – вспомнил я бабушкины слова, – оказался совершенно прав». Все безусловные рефлексы существовали вне какой-либо зависимости от присутствия сознания. Тело продолжало выполнять элементарные функции. Миллионы церебральных клеток напряженно исполняли свою работу. Сердце билось, дыхание сохранялось, желудок непрерывно переваривал пищу, а кишечник – даже выпускал газы. Не сомневаюсь, что если бы к пятке приложить горячий утюг, мышцы сократятся. Но меня прежде всего интересовал мир вокруг.

Во дворце действительно жили привидения. И как только сознание вырывалось из-за спасительных барьеров телесной защиты, они сразу же начинали сползаться отовсюду, творя ужас. Жуткий, липкий ужас. Он окутывал все ощущаемое пространство, от него несло нежитью, и к нему невозможно было притерпеться. Вот уже и ад под боком. И для этого вовсе не обязательно получать приглашение к Аиду.

Тяжелый туман, тянущий вверх свои щупальца, и прозрачные амебообразные тени были везде. Даже если я уходил в своих одиночных блужданиях на несколько километров от любых строений по почти пустынному берегу. Они существовали, то скапливаясь, то расползаясь, своеобразной изнанкой, скрытой переливающимися красками внешней стороны мира. Они рыскали по обратной стороне пространства, не в силах реализоваться. И Боже упаси нас от этой реализации.

Мое сознание не совершило прорыв назад, не стерло границы между мной и действительностью, не вернулось к тому состоянию, когда мир со всеми его духами и человек существовали в едином целом. Нет, оно еще более индивидуализировалось. Оно оторвалось не только от ощущения первозданного бытия, что сделали уже почти все, очутившиеся в этот временной промежуток в качестве живых людей планеты Земля. Оно уже не сознавало себя и тем, что кровь от крови, плоть от плоти. Все мое существо собралось в некую капсулу. И это яйцо становилось золотым,