Борьба на юге (СИ) - Дорнбург Александр

Казаков я не видел. Они держали нейтралитет. Короче, пока все стояли по струнке, тихо мирясь с тем, что жизнь сурова. Осторожно наведя справки, мы выяснили, что через несколько минут ожидается поезд на Царицын. Это было нам кстати, так как судя по настроению местной публики, на станции задерживаться мы посчитали опасным. Рассиживаться было смерти подобно. Слишком быстро все вокруг менялось.

Не могу объяснить почему, скорее руководясь каким-то внутренним предчувствием, но я поднял вопрос о необходимости покупки билетов до Царицына, чтобы избежать возможных на этой почве недоразумений при езде в пассажирском поезде. Помню мое предложение вызвало энергичный протест и особенно со стороны молодого Сережи Щеглова. Под влиянием его доводов, я, скрепя сердце, изменил свое намерение и больше не настаивал. Но оказалось, что мое предвидение меня не обмануло. Такая незначительная оплошность могла иметь непоправимые последствия и даже стоить мне жизни, о чем я упомяну ниже.

Вскоре подошел поезд, состоявший из нескольких теплушек и бесчисленного количества пустых товарных вагонов. Было заманчиво забраться в один из таких вагонов и незаметно проехать до Царицына. Но, поразмыслив, мы от этого отказались на том основании, что обнаруженные там, мы без сомнения навлекли бы на себя подозрение тем, что зимою в стужу, почему-то едем изолированно в холодном вагоне, а не в теплушке.

Теплушки оказались набитыми до отказа. «Наши люди за хлебом на такси не ездят». После ругательств и энергичных действий, нам удалось, в конце концов, втиснуться в одну из них. Я примостился на краю скамьи налево от двери, а Сережа и капитан залезли под нижние нары, разместившись прямо на холодном полу. Меня сильно интересовала теплая компания, заполнявшая теплушку и я внимательно, но незаметно начал ее рассматривать. Большинство было одето в солдатские шинели, часть в полушубках военного образца, сидело несколько штатских, по виду рабочих, а также присутствовало шесть или семь женщин.

Испитые, со звериным выражением злобные физиономии, развязные и циничные манеры, за каждым словом матерщина — все это, даже на первый взгляд, ничего доброго не предвещало. К тому же, многие из них были изрядно пьяны. Большинство устраивалось, раскладывало вещи, некоторые начали закусывать, чавкая на весь вагон и обильно запивая еду водкой или вином. Общий разговор не клеился, интерес всех вертелся около одного вопроса — когда двинется поезд.

В это время, неожиданно, по закону подлости, раздался энергичный стук в дверь, и в теплушку ввалились двое вооруженных до зубов пьяных красногвардейца, а два других остались у входа.

— Цивили, показывай документы и билеты, — гнусаво прохрипел один из них, начав свой обход справа от двери.

Ёп-перный театр! Еще до сих пор, я отчетливо представляю себе этот момент и бесконечно тревожное чувство тогда меня охватившее. Вот никак тут мои ковбойские штучки не пляшут. Убьешь этих при всем народе — прибегут другие. Взорвешь тех — тогда ты уже не никуда уедешь, а долго тут зимой в голой степи не побегаешь. Тут совсем не дураки такие облавы организовывают. Однако, сколько ни считай-просчитывай, кирдык, как известно, всегда внезапен.

Сосредоточенно наблюдая проверку документов, я заметил, что наличие солдатской шинели, как будто бы освобождало от контроля, но все же уже трое штатских, один оказавшийся подозрительным солдат и две бабы, были высажены и переданы конвою.

— Для обыска и раздевания, а если нужно, то и для стенки, — как, развязно смеясь, пояснил наш контролер.

Никто не протестовал. Все притихли. Гробовая тишина в вагоне нарушалась только выкриками:

— Давай… не надо… покажи… а ты чего прячешься, может сволочь офицер… тебе не надо… и тому подобное.

Неотвратимо приближалась моя очередь. Медленно текли страшные минуты. В жизни каждого бывают моменты, когда в короткий срок переживается несравненно больше, чем за долгие годы. Так было тогда со мной. Голова напряженно работала. Мысли переплетались, лихорадочно прыгая от одного представления к другому, и отбрасывая один план за другим. Я напряженно искал выхода и не находил.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Если я — штатский, как было по моему документу, пронеслось у меня в сознании, то я обязан иметь железнодорожный билет и отсутствие такового влекло за собой неизбежный арест и, значит, обыск, а с последним обнаруживалось много меня компрометирующего; если же я военный, но без удостоверения, то при обыске у меня найдут штатское свидетельство и, следовательно, плачевный результат будет тот же. И куда мне деваться с подводной лодки?

Затаив дыхание и прислонив голову к стене, я притворился спящим и с томительным чувством ожидал этого грозного момента. Уже почувствовал на плече руку красногвардейца и над ухом раздался его голос:

— Товарищ, проснись.

В этот момент на всю теплушку послышался резкий голос Сережи:

— Да что же ты, товарищ, не видишь, что это наш человек больной, а ты его будишь…, и далее следовала сочная отборная площадная брань.

Все сразу обернулись и увидели, высунувшуюся из под нар всклокоченную голову, до того времени не обнаруженного Сережи.

Возможно, что его вид, уверенность и твердость голоса были причиной того, что даже красногвардейцы смутились, а, может быть, им импонировала его многоэтажная матерная брань. Но только, один из них, как бы оправдываясь, сказал:

— Да мы что товарищ, мы только работники революции, это наша должность, да и кто ж раньше знал, что он — наш человек и болен.

Что касается меня, то я упорно продолжал делать вид, что дремлю. Меня не разбудили, прошли мимо. Поверка кончилась. Красногвардейцы ушли, уведя с собой несчастных арестованных. Через несколько минут наш поезд тронулся.

И так, только благодаря удачному своевременному вмешательству Сережи, я был спасен. Ситуация. Как говорится — почувствуй себя куклой в театре. Значит, нужно быть фаталистом и верить в судьбу, думал я. «Мы для богов — что мухи для мальчишек: Им наша смерть — забава». В. Шекспир, «Король Лир», акт IV.

Впечатление от контроля прошло скоро. Мало-помалу, пассажиры разговорились, и через короткий срок в теплушке стоял шум, крик, смех и отборная ругань. То, что мне пришлось здесь услышать, скорее могло быть кошмарным сном, чем живой действительностью.

Оказалось, многие из наших пассажиров были не только в качестве простых зрителей, но и принимали непосредственное активное участие в самосуде, учиненном в слободе Михайловке над местной интеллигенцией, в том числе офицерами, помещиками и священником. Все еще находились под свежим впечатлением от увиденного. Опьяненные, очевидно, не столько винными парами, сколько возбужденные запахом свежей парной крови, эти люди с неописуемым цинизмом делились с нами потрясающими деталями только что совершенной бесчеловечной расправы.

В каком-то садистском экстазе, гордясь и хвастаясь совершенным деянием, они постепенно раскрывали весь ужас своего гнусного преступления, как бы еще раз переживали острое наслаждение, упиваясь воспоминаниями предсмертных мук их несчастных жертв.

— А он-то (священник) — говорил какой-то пожилой толстомордый солдат пехотинец, захлебываясь от охватившей его злобы, — стал на колени и начал просить с попадьей проститься. — Ну, я рассердился, скреб его за гриву правой рукой и как конь потащил его к площади. Все хохочут, а бабы кричат:

— Эй, Демьян, остановись, передохни, а то заморишься, он-то жирный, как боров, разнесло его на нашей кровушке. А меня такая злоба взяла, что не одного, а целый десяток кровопийцев наших дотянул бы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Веселый смех, крики одобрения и взвизгивание баб, были ответом на его слова. Чувствуя себя народным героем и ободренный со всех сторон, наш лихой рассказчик продолжал:

— Притянул его, значит, я к площади, а сам ей Богу, вспотел, хочу его поставить, а он знай себе крестится, а на ногах не стоит, ноги его не держат, жирного кабана… (далее следовала нецензурная мужицкая брань). Осерчал я еще пуще, закипело все во мне, так вот, как думаю я, ты кровушку нашу пил, а стоять не хочешь, поднял я его одной рукой за патлы и вот этим сапогом, как двину в брюхо. Только крякнул, как кряк и свалился. Сразу полегчало мне, вот так бы, кричу я, всех буржуев надо прикончить. После стали и ребята наши тешиться, да забавляться: один держит за гриву, а другой бьет. Тоже отвели душу, жаль только, что скоро подох. Затем пришла очередь за охвицерьем. Ну, эти в начале кочевряжились, сволочи, один даже плюнул вот этому товарищу в морду — и он показал на одного бородатого артиллериста с хитрой и наглой физиономией.