Падение сверхновой (сборник) - Михаил Емцев

В настоящее время у археологов нет даже уверенности, что Эхнатон был похоронен в гробнице, на которой обнаружили его имя. В конце прошлого века, правда, в гробнице нашли мужскую мумию, но мумифицированный труп похоронен совсем не так, как принято хоронить фараонов.

Существовала даже легенда, — благодаря Вам, сэр, она перестала быть легендой, — что Эхнатон умер вовсе не в своей столице, а вместе с тысячей приверженцев бежал в Сахару, которая тогда отнюдь не была пустыней. Там Эхнатон основал новый город, который впоследствии никому не удалось найти.

Теперь позвольте, сэр, изложить Вам свое мнение по поводу оптического обмана, жертвой которого Вы невольно стали.

Реформа религии, предпринятая Эхнатоном, не могла не повлиять и на другие области культуры. Особенно ярко она сказалась в изобразительном искусстве. Если раньше искусство служило религии, то Эхнатон сделал его свободным. И египетские скульпторы и художники смогли отойти от раз и навсегда установленных канонов. Искусство стало более реалистичным, более жизненным и динамичным.

Вражда Эхнатона к старой религии смела и старые эстетические нормы, которые установили жрецы. Ваятели и живописцы перестали идеализировать образ фараона, они начали искать новые формы выражения, которые порой переходили в гротеск.

Все это и привело к тому, что высеченное самыми ярыми сторонниками Эхнатона наскальное изображение оказалось таким непохожим на все то, что вы связывали в своих представлениях с искусством древнего Египта.

Кроме того, неизвестный мастер, очевидно, опасаясь за дальнейшую судьбу гробницы, решил скрыть имя крамольного фараона от врагов. Поэтому иероглифы с его именем он высек так, что их можно увидеть лишь в определенное время дня. Но фотоаппарат — не человеческий глаз: он увидел то, что ускользнуло от вас. Благодаря точно такому же оптическому эффекту вы приняли изображение Солнца за таинственную планету. Даже из многочисленных солнечных лучей вы увидели только один, и посчитали его трассой звездолета. Поскольку Эхнатон был верховным жрецом бога Солнца Атона, его корону тоже украшает стилизованное изображение солнечного диска, которое вы легкомысленно назвали шлемом скафандра.

Перечень Ваших ошибок можно было бы продолжить, но вряд ли в этом есть какой-нибудь смысл. Одним словом, изображение Эхнатона, возносящего молитву Атону, вы приняли за космонавта.

Но все это нисколько не умаляет сделанного Вами открытия. По возвращении в Англию соблаговолите нанести нам визит.

Искренне Ваш Эдвин Г.Хигинботам,

ученый секретарь Археологического общества.

Р.S. Присланные вами образцы спор переданы на исследование в Ее Королевского Величества институт биохимии. Предварительный анализ, проведенный мистером Гемсбеллом, показал высокое содержание белков с большой токсичностью, находящихся в состоянии стадийного или сезонного анабиоза.

Поздравляю Вас, сэр, с замечательным археологическим открытием.

Э.X.

Аналогия

"Это повесть о путях познания… в этой повести я стремился показать, как один и тот же действительный факт удается конструировать различными путями…"

Акимчук не умел и не хотел себя обманывать. Он знал, что все кончено. Казалось бы, время должно было притупить боль, сделать ее не такой острой, но — странно! — чем дальше уходил звездолет от того места и той минуты, тем осязаемей становился мутный, подкатывающий к горлу комок тоски.

Надежды не было, да и не могло быть. Но вопреки логике, вопреки рассудку Акимчук поймал себя на мысли, что не хочет, не может лететь к Земле. Словно в груди еще теплился, тускнея от времени, шаткий огонек надежды. И Акимчук понял, что пожирающая пространство скорость слишком быстро и беспощадно погасит этот мерцающий язычок.

Акимчук подумал о друзьях. Не о тех, которые остались там навсегда, — о них он думал неотступно, — а о тех, которые были рядом. Он понял, что каждый из них так же мучительно пытается логическими доводами заглушить инерцию сердца.

В рубке прячется глухая космическая тишина. Но чуткий слух Акимчука улавливает едва слышное мелодичное дребезжание, время от времени возникающее за панелями счетных устройств.

"Может, где болт отвинтился, а может, облицовка, как прошлый раз, отстала и вибрирует, — думает Акимчук, — надо бы пойти, посмотреть…"

Но он не двигается, потому что понимает, что сам себе придумывает работу. За работой легче…

Усталость многопудовой штангой прижимает его большое тело к уютному креслу. Трудно шевельнуть рукой, двинуть ногой. Ноги особенно ощущают сладковатую тяжесть усталости.

Неприятное ощущение… Акимчук хмурит брови и смотрит, на свое отражение в стекле аппаратуры. Он видит большой квадратный лоб с двумя выпуклостями, исчерченные морщинами щеки, тяжелый подбородок и безгубый рот, твердый и узкий, как лезвие ножа. Под нависшими бровями угольками светятся маленькие глаза. Акимчук вздыхает и опускает взгляд вниз. На гладких поручнях кресла лежат его большие руки со вздувшимися венами и сильными толстыми пальцами.

— Стар я, ох и стар, — негромко говорит себе Акимчук. Мысли его, уйдя от главной темы, трудной и неприятной, скользят прихотливым ручейком.

Столько лет в космосе! Столько лет тяжелого космического труда вдали от близких, родных, друзей и недругов. Мы, шутя и гордясь, обрекли себя на жизнь среди металла и пластмассы, нашим верным другом стал кибернетический мозг, нашим незаменимым помощником — механический робот. Мы смеялись и плакали от восторга, впервые отрываясь от Земли, теперь мы плачем каждый раз, когда видим ее изображение. Когда-то моряки обклеивали свои каюты портретами полуобнаженных актрис, у космонавта лучшим украшением кабины стала фотография земного шара. Изгнание, добровольное изгнание, совершенное во имя науки, человечества и… славы.

Нет, пожалуй, слава, жажда известности, стремление к отличию, — все это умерло в первом же репсе. Слишком величествен космос. Пространство стирает с человеческой души страстишки и слабости, как мокрая тряпка — мел.

"Мы возвратились домой, притихшие и пристыженные, а земляне нашли нас снисходительными и величавыми, — писал много лет назад звездолетчик, побывавший в космосе еще в начале эры звездных полетов. — Переоценка ценностей сильнее коснулась тех, кто улетел, а не тех, кто остался".

Как ни тяжело нам было, закрыв глаза, думает Акимчук, головы наши работали четко и трезво, а руки действовали уверенно. Мы выполняли свой долг. Но когда мы возвращались на Землю, нам все труднее было говорить с людьми. Ведь они так быстро рождались и умирали.