Падение сверхновой (сборник) - Михаил Емцев

И мы снова рвались в космос. Так постепенно из водителей звездолетов мы стали жильцами космоса, его старожилами. И в то же время каждый из нас в течение столетних перелетов вынашивал свою идею, которая когда-нибудь может оказаться нужной науке и человечеству.

Перед последним перелетом руководитель Института звездной навигации долго сверлил меня глазами.

— Акимчук, вы наш ветеран. Мы хотим предоставить вам бессрочный и давно заслуженный отдых.

— Он мне не нужен. Я хочу умереть в космосе.

Красивые и лживые слова. Пока я не хочу умирать ни в космосе, ни дома. Я хочу найти другую жизнь, любую жизнь, зарожденную в ином мире, где о Земле ничего не известно. Не живую материю, как называют ее биологи, а мыслящих разумных существ.

Ни марсианские чахлые папоротники с их синюшной листвой, ни венерианские гады, ни воздушные черви с планеты Гор меня не пленяют. Мне нужна жизнь мысли, жизнь интеллекта, с которым можно было бы вступить в контакт, обменяться чувствами, идеями, даже подраться, если это станет необходимо.

Но пока… Пока еще ни один звездолет не вернулся домой с весточкой о других разумных существах.

А сколько мы потеряли умных и талантливых друзей в этих бесчисленных перелетах? Вот и сейчас… Гибель пятерых мне кажется каким-то скрытым возмездием за нашу неспособность предвидеть опасность.

— Ты не спишь, Иван? — в кабину входит Ярцев.

— Какое тут… — тихо отзывается Акимчук, не поворачивая головы.

Ярцев садится на свободное сиденье. Акимчук внимательно разглядывает худые ввалившиеся щеки Ярцева, прозрачные серые глаза и светлый ежик волос над высоким лбом. Как он еще молод…

— Ну, что скажешь?

— А что бы ты хотел услышать?

Они надолго замолкают. Ярцев шелестит страницами большого иллюстрированного журнала.

— Как Лев?

— Занялся структурными анализами…

— Что ты читаешь?

— А вот смотри, Ваня, какая интересная штука, — Ярцев подносит журнал к глазам главного пилота.

На большой черно-белой фотографии запечатлен земной шар, ярко освещенный двумя ослепительными пятнышками, повисшими над полюсами.

— Что это?

— Ты разве не помнишь? Это попытка зажечь над Северным и Южным полюсами аннигиляционные солнца, чтобы растопить все льды на Земле. Свезли миллиарды единиц звездного горючего в космос и подожгли его там над полюсами. Но тогда ничего у них не вышло, у наших друзей из Института моделирования астропроцессов… Страшно обидно. Солнца погорели минут двадцать да и взорвались. Но какой эффектный снимок вышел, а?

— Неплохо. Очень неплохо, мой мальчик, — бодро говорит главный пилот, словно этот снимок сделан самим Ярцевым. — Потрясает космическая мощь людей, не правда ли. Каков масштаб?

— Да, у них сейчас большой размах, — соглашается Ярцев, грустно улыбаясь.

Акимчук вспоминает, как вырывали «Арену» из объятий спиральной планеты. Это длилось полтора года. Полтора года напряженной изобретательской работы. Полтора года смертельной опасности. Полтора года безумной тоски заживо погребенных. В этих условиях Ярцев сумел открыть и использовать закономерности разбегающихся масс. Они нашли дополнительный источник энергии, и «Арена» вырвалась из плена.

Это был подвиг, но никто его так не называл.

— Ты молодец, Саша, — говорит Акимчук, возвращая журнал, — ты еще можешь думать о чем-то, кроме наших парней.

— Нужно ж как-то отвлечься, — смутившись, бормочет Ярцев.

— Нет, Саша, — нараспев говорит Акимчук, — мне кажется, не отвлекаться нужно, а думать, сосредоточенно и напряженно думать: Здесь скрыта какая-то загадка. Мы чего-то до сих пор не поняли.

Началось это сутки назад. Начальник экипажа «Арены», маленький плотный человек без единого волоска на голове, собрал их всех в центральной лаборатории звездолета. Акимчук разглядывал его и сочувственно думал: "Стареет Глобус, все мы сдаем потихоньку". А Ярцев, которому были видны лишь квадратные уши говорившего, недовольно морщился. К чему эти отжившие сборища? Здесь даже ног вытянуть негде.

Ярцев напускал на себя недовольное выражение все понимающей, все познавшей, возвысившейся и критикующей личности. Он ни за что не признался бы даже самому себе, как приятно ему быть среди этих пожилых, видавших виды людей, как льстит ему их внимание.

Потапов говорил спокойно и размеренно, передвигая листки полярорадиограмм, лежавшие перед ним:

— Друзья, из штаба нашей флотилии получено новое задание. Звездолет «Прыжок», проводивший исследование планеты под названием Сухая, повредил двигатель и вынужден прекратить работу. Нам придется продолжить его исследования. Они должны быть проведены в предельно сжатые сроки, тик как приближается момент старта. Поэтому в обследовании будут участвовать все, вернее почти все.

После начальника выступил астрофизик Родионов. Он говорил отрывисто и глухо, словно лаял дог:

— Научная информация, собранная «Прыжком», незначительна. Планета Сухая является единственной в системе звезды Грабир-2. Эта звезда обладает очень сильным высокочастотным излучением. Есть подозрение, что там действуют пока еще неизвестные типы излучений. Планета названа Сухой, так как в ее атмосфере да, вероятно, и на поверхности почти полностью отсутствуют признаки воды. Высока ионизация атмосферы, которая в основном состоит из благородных газов. Самое интересное в сообщении «Прыжка», что на поверхности планеты ими обнаружены… города.

Все задвигались. Ярцев рванулся и ударился о холодный блестящий угол спектрограера. У Акимчука на щеках вспухли желваки, а глаза спрятались еще глубже и стали совсем незаметны.

Родионов поднял руку:

— Спокойно, друзья, все наблюдения «Прыжка» надо проверить!

…И вот «Арена» уже вращается вокруг диковинной планеты. Восемь пар внимательных глаз приникли к зеркальным телеэкранам.

— Ох, и дубье ж на этом «Прыжке», — говорит кто-то. — Обозвать такую красотку Сухой…

Акимчуку планета показалась драгоценным камнем с бесконечно большим числом граней. Каждая грань светилась своим неповторимым цветом.

— Как неоновая игрушка в космическом масштабе, — сказал Ярцев.

— Да так оно и есть, — подтвердил Родионов, — это светятся ионизированные благородные газы.

На планету они спускались в двух разведывательных ракетах: в одной четыре, в другой — три человека. Лев остался на звездолете. Ярцев сидел за спиной Акимчука и пристально вглядывался в большой иллюминатор, в котором неистовствовали все цвета радуги. Третьим в их ракете был Рустам, веселый живой парень.