Вольф Мессинг. Судьба пророка - Варлен Стронгин

«Враг подслушивает!» – показал он Мессингу табличку, висящую у телефона-автомата, а однажды тихо подкрался к нему сзади и, перейдя на фальцет, завопил: «Хенде хох!» («Руки вверх!») Наверное, рассчитывал, что от испуга Мессинг поднимет руки и выдаст себя как немецкого шпиона.

Вольф Григорьевич растерялся, но быстро овладел собой, повернулся к «переводчику» и, как мог спокойнее, произнес:

– Руе (тише), а то арестуют не меня, а вас.

Наконец бригада артистов выехала в район. Мессинга не смущали дребезжащий на каждом ухабе автобус, пыльная дорога. Первый же концерт принес желанный успех, радость того, что он сможет успешно выступать в новой для него стране. Но, увы, слежка за ним усилилась, «переводчик» почти не отходил от него и после концерта обязательно набивался «на чаек». Вольф Григорьевич не раз объяснял ему, почему он бежал от Гитлера.

– Хорошо, в это я верю, – соглашался «переводчик», – но почему никто не выдал вас немцам? Ведь двести тысяч марок, обещанные за вашу голову, очень большое вознаграждение!

– Есть еще честные, благородные люди, – объяснял Мессинг. – На всякий случай я изменил внешность, отпустил длинные волосы, чтобы быть похожим на художника или музыканта, выходил на улицу только ночью, скрываясь у своего друга.

Искусство Мессинга искренне заинтересовало партийного руководителя Белоруссии Пономаренко. Находясь в Брестской области, он дважды побывал на его выступлениях. Изумлялся увиденным, но верил в способности Вольфа Григорьевича, при всех артистах и директоре филармонии благодарил за доставленную радость. После этого слежка за Мессингом ослабла, но «переводчик» нет-нет да и задавал ему иногда провокационные вопросы.

– Мы выступали в Березах. Вы там ничего не заметили?

– Вроде ничего.

– А танки?

– Какие танки? – удивился Мессинг. – Я был там только на базаре. Покупал клубнику.

– Слава Богу! – с облегчением вздохнул «переводчик».

– Вы верите в Бога? – спросил Мессинг.

– Боже упаси, Вольф Григорьевич! – вздрогнул «переводчик». – Это я к слову! Как вы могли такое подумать? Кстати, Брестскую область мы отработали. Начальство посылает нас в Одессу и Харьков. Очень большие города. Сдюжите, Вольф Григорьевич?

Мессинг хотел сказать ему, что «сдюжил» даже в Буэнос-Айресе, но благоразумно промолчал. На Украине концерты проходили на «ура». Восхищенные зрители вставали после его выступлений и бурно аплодировали. Находились скептики, которые утверждали, что в ухо телепата вмонтировано подслушивающее устройство. Это были в основном преподаватели марксизма-ленинизма из местных вузов и некоторые партийные работники. Они являлись к директорам филармонии, просматривали документы, по которым работал Мессинг, и удалялись мрачными. Кое-кто писал доносы, но в центре на них не обращали внимания, зная, что Мессингу разрешил выступать сам Сталин.

Вольф Григорьевич радовался: новая родина признала его. Смущал только «переводчик», которого сменил потом писатель-прозаик Виктор Финк. Он немногим отличался от «переводчика», был пожалуй, более настырным и постоянно крутился возле Мессинга.

– Вы знаете, Вольф Григорьевич, после вас в Брестскую область послали Ансамбль песни и пляски НКВД, который курирует сам Лаврентий Павлович Берия, – заметил Мессингу сопровождающий. – После колдуна туда направили здоровый, партийно подкованный коллектив. Так что о вас и ваших штучках там уже позабыли.

Мессинг сжимал губы, чтобы сгоряча не возразить этому злобному человеку, который, кстати, не лгал насчет ансамбля. Он действительно приехал после него в Брест. С началом войны по приказу Берии в последний состав, уходивший из Бреста, посадили ансамбль и три вагона набили декорациями.

С каждым концертом Мессинг обретал уверенность в себе, жизнь в новой стране сулила ему перспективы, о которых он мог только мечтать.

И обрадовался, когда в начале июня его направили выступать в Грузию. Однако через неделю, прервав гастроли, его вызвали в Москву. Ночью Мессинга разбудил громкий стук в дверь гостиничного номера. За ней стояли «переводчик» в форме майора и еще несколько военных.

– Вылетаем в Москву! Срочно! – приказал майор. – Не ешьте, не брейтесь. Все это сделаете потом. Надевайте костюм, собирайте чемодан и спускайтесь вниз, к машине. Быстрее!

«Кукурузник» жужжал, рывками продвигаясь вперед. Он то проваливался вниз, то взмывал на порывах теплого ветра. Мессинг и раньше попадал в подобные ситуации, но благодаря своим редким способностям головокружения и тошноты не чувствовал. В отличие от сопровождающих.

В Москве майор вышел из машины посеревшим, спустился по трапу неуверенно, покачиваясь, и с удивлением посмотрел на вполне здорового Мессинга. Покинув здание аэропорта, еле вымолвил:

– В гостиницу.

Майор, Мессинг и еще двое сопровождающих с трудом втиснулись в «эмку» и молча доехали до гостиницы. Там майор распорядился выделить Мессингу номер и исчез на четыре дня, что крайне удивило Вольфа Григорьевича. Он не знал, что Сталину поступали сообщения от перебежчиков через польскую границу, от наших резидентов в Германии и Австрии, от Зорге из Японии, что Гитлер готовится напасть на Советский Союз. Даже называли дату – 22 июня, но Сталин не хотел верить в предательство друга Адольфа, с которым через Молотова и Риббентропа заключил секретный договор о разделе Европы. Договор выполнялся, и нападение на СССР казалось Сталину немыслимым, но на всякий случай он хотел иметь рядом своего ясновидящего и срочно вызвал его с гастролей.

О тех июньских днях, проведенных Мессингом в одиночестве, рассказывает его хорошая знакомая Татьяна Лунгина. Ее книга «Вольф Мессинг» вышла в Нью-Йорке в 1989 году на английском зыке, а фрагменты опубликовал в переводе на русский журналист и писатель Николай Непомнящий. Вот что рассказывает Татьяна Лунгина о своем знакомстве с Мессингом: «…было июньское утро 1941 года. Я сидела в московской гостинице и ждала представителя из Средней Азии. Мне было восемнадцать лет. За год до этого меня среди других ребят отобрали для съемок в фильме об Артеке. Мой дебют удался, и мною заинтересовались работники киностудии. Я узнала только, что мне предстоит выехать туда для съемок, и с нетерпением ожидала встречи, предвкушая море впечатлений. Тут моим вниманием завладел мужчина в сером костюме и больших роговых очках на слишком широком для его лица носе. Он все время сжимал и разжимал кулаки, нервничая. Казалось, он кого-то ждал. Потом подошел ко мне и сел рядом. Его взгляд был пронзительным, слегка ироничным и каким-то усталым. Улыбнувшись, он произнес:

– Шейне медхен!

Я немного смутилась тем, что он назвал меня красивой девушкой. (В предвоенные годы почти во всех школах изучали немецкий язык, надеясь на многолетнее и доброе сотрудничество с Германией. После начала войны переводчиками с немецкого нередко были выпускники школ, имевшие пятерки по немецкому. – В. С.). Потом спросил по-русски с сильным акцентом, как меня зовут. Я сказала: Таубе (голубь), но обычно – Таня.