Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

Флегонт нравился ему прямым, смелым взглядом и медлительностью, проистекающей от серьезности, но больше всего любил старик слушать песни Флегонта. В обеденный час, проглотив краюху хлеба и запив ее водой, Апостол начинал упрашивать Флегонта спеть что-нибудь «эдакое щипательное». К Апостолу присоединялись другие мастеровые; Флегонт пел, а старик плакал, нисколько не смущаясь обильных слез.

Флегонт подружился со многими из тех, с кем работал бок о бок, ходил к ним в гости, брал книжки, прилежно слушал рассказы приятелей о стачках и забастовках и мало-помалу стал «своим» среди них. Особенно возвысила его в мнении рабочих дружба с Апостолом: было известно, что Апостол дарил свою дружбу с большим разбором.

— Слышь, парень, — сказал ему однажды Апостол, — хочу я пойти на одно рисковое дело… Тут, брат, кровью пахнет, — и усмехнулся, а Флегонт с удивлением воззрился на старика: шутит он или в самом деле задумал что-то страшное?

— Кровью? Ты что, рехнулся?

— А вот слушай: есть у меня в селе жена и дети, — доверительно проговорил Апостол. — Я тут живу худо, а им и того хуже. Вот я и задумал: поеду в село и отравлю кулака. Вконец опутал он их долгами.

Он похлопал Флегонта по плечу, как бы давая понять, что это только шуточная угроза. Переходя на серьезный тон, Апостол добавил:

— Я тебе скажу, Флегонт, а ты слушай: кулак — лютый зверь, лютее любого начальства. Из кулака и новый помещик растет, и заводчик, и всякое начальство из него же произрастает. А сельские попы у них на веревочке. Что кулак подумает, то поп скажет.

Много дней раздумывал Флегонт над этими словами. «Поп и кулак одной масти, из одного теста… А вот отец Викентий? Он тоже не любит мироедов, добрейшая душа, хоть и не то из жизни выводит… А Таня? Она и вовсе против мироедов, хотя и поповская дочь».

В минуту откровенности Флегонт рассказал Апостолу об отце Викентии, о Тане.

— Ты о попах говорил, а как же этот? Теперь другое дело: я люблю его дочь. Вот и скажи, как мне быть? Из головы и из сердца выбросить ее не могу. Сделай милость, рассуди.

Апостол крякнул.

— Что ж, конечно, и среди попов попадаются такие, как ваш Только посматривай за ним, не натворил бы этот ваш добряк таких бед, каких самое злое начальство не выдумает… И проповеди его — вреднее их нет. Нам нужен не мир, а война за свои права. А дочка… Чтож! Поп — одно, поповна — другое. Многие поповские дети и дети дворян отдавали свои жизни за наше дело. Возьми хоть того же Плеханова. Сын помещика…

— Знаю, из наших, земляк…

— … за нас горой. Обман, парень, он вблизи-то виднее. Да, так-то! Если любишь, ничего тут зазорного нет. Но и о том подумай: пока с ней в умственности не сравняешься, не женись. Ей с тобой будет скучно, а тебе самого себя будет стыдно. Мозги у тебя свежие, дай им ход. Ты по воскресеньям, поди, по кабакам шляешься? А то пойдем, я тебе покажу Питер, порасскажу кое-что, может, пригодиться.

С тех пор почти каждое воскресенье они бродили по городу.

— Вот Зимний дворец, — говорил Апостол, — тут иной раз живет царь со своей челядью. В этом дворце Халтурин устроил взрыв. Ему не удалось — другим удастся. Царь это знает и спрятался в Гатчину. Немудрящий он царь, одно слово — дубинушка. Вот тут Гриневецкий убил царя Александра Второго. А тут шел подкоп, мостовую должны были взорвать, когда царь поедет. Здесь повесили декабристов. Слышал о таких?

Апостол рассказал все, что знал о декабристах, и «Народной воле», а попутно о тех, кто борется с царем за народ, например, о Плеханове, которого почитал мудрейшим человеком на земле.

— Где он теперь?

— Слух есть — за границей. Да-а, далеко он отсюдова, но голос его все равно слышат. Кому надо слышать — слышат.

— Что ж он там делает?

— Пишет. Люди рассказывают: такое, мол, пишет, что читаешь — сердце загорается.

— И о мужиках?

— Он, брат, обо всех знает.

«Эх, вот бы мне с кем поговорить!» — думал Флегонт.

Так, бродя по Питеру, Апостол воспитывал в деревенском парне любовь к этому городу, к зданиям, с которыми была связана история России, возбуждая в нем ненависть к богачам.

Долго длилось испытание, прежде чем Апостол ввел Флегонта в дом, где по воскресеньям тайно собирался социал-демократтический рабочий кружок — один из тридцати двух, существовавших тогда на территории России.

На рубеже последних десятилетий девятнадцатого века Бруснев создал в Петербурге группу, стоявшую на позициях марксизма; в один из рабочих кружков, руководимых брусневцами, ввели Флегонта.

В числе членов кружка, как потом узнал Флегонт, были люди, выступавшие на маевке 1891 года; ее устроили социал-демократы. Они собрали в тот памятный день две сотни рабочих, а это считалось большой победой. Апостол рассказывал Флегонту, что речи, произнесенные на маевке рабочими Богдановым, Афанасьевым и Климановичем, напечатанные и распространенные в революционном подполье России, оказали сильное влияние на всех, кто их читал.

Флегонт с уважением поглядывал на одного довольно молодого рабочего — он тоже выступал на той знаменитой маевке, память о которой долго держалась среди мастеровых Питера.

Многое удивляло Флегонта в кружке и порождало в нем невольное уважение к его участникам. Все они были очень образованными людьми: некоторые из них, подружившись с Флегонтом, показывали ему свои библиотеки, состоявшие из сотен книг, приобретенных в течение долгих лет.

С тех пор Флегонт, часто отказывая себе в самом необходимом, стал покупать книги и гордиться ими.

В кружке обычно много спорили о вещах, почти незнакомых Флегонту.

Одна мысль не переставала терзать Флегонта: чего хотят от рабочих интеллигенты — руководители кружка?

«Чтение и образование, — думал он, слушая споры в кружке, — это хорошо, это правильно. Но когда же будет дело?»

Как-то после очередного занятия Флегонт обратился с этим вопросом к одному из интеллигентов, появление которых среди рабочих завода всегда обставлялось различными предосторожностями.

— Не пойму, — начал Флегонт, — чего вы добиваетесь?

— А чего бы вы хотели?

— Дела…

— Какого дела? — еще более удивившись, переспросил руководитель кружка.

— Полагаю, что дело у нас одно: поднять мастеровых и мужиков на революцию, — поддержал Флегонта Апостол.

— Правильно. — Руководитель кружка снисходительно улыбнулся. — Но чтобы поднять, как вы сказали, мужиков и рабочих на революцию, надо, чтобы самая сознательная часть массы обладала знаниями всех явлений жизни, и притом знаниями глубокими… Чтобы они могли все объяснить рабочему или крестьянину.

— Может быть, и так, — согласился Апостол, — но вот вы рассказывали нам о программе кружка. Тут и грамота обыкновенная, и политическая, и экономическая, и химия, и анатомия, и астрономия. Тут и Дарвин, тут и история всего человечества, и множество другого. Прошу прощенья, может, это и глупый вопрос, но как вы полагаете, сколько рабочему человеку потребуется времени, чтобы все это осилить?

— Программа рассчитана года на три, четыре, — все еще недоумевая, сказал руководитель кружка. Этот старик положительно ставил его в тупик своими несуразными вопросами.

— Стало быть, четыре года учиться, а уж потом и за дело, так я вас понял?

— А мы не спешим, время за нас.

— Вижу, что не спешите, — насмешливо заметил Апостол. — Не знаю, как и на кого работает время, но рабочему человеку нет времени ждать, когда мы станем профессорами, чтобы потом научить его, как драться за свободу.

Интеллигент снова пожал плечами: не мог же он признаться, что и сам был подвержен тем же сомнениям, что он и его товарищи в кружке, к которому он примыкал, тоже ощущали потребность в живом деле.

Но как взяться за широкое и живое дело, как связать политическое воспитание одиночек из мастеровых с работой среди тысяч, он не знал. Не знали этого и его друзья — марксисты — молодые, очень образованные люди.

Впрочем, и после этого разговора, который ничего не объяснил Флегонту, он не переставал быть самым исполнительным членом кружка.

Кабаки и чайные Флегонт обходил стороной, гулянками не интересовался. Все свободные часы отдавал чтению или поискам нужных книг. С большой натугой, ценой многих бессонных ночей он нагнал товарищей. Апостол начал поручать Флегонту сперва маленькие дела, касающиеся кружка, приучил его к осторожности, молчанию и ко всему, чего требовали условия тогдашнего подполья.

Флегонт подыскивал квартиры для занятий кружка или укромные места за городом, где рабочие могли свободно собираться, если позволяла погода. Таинственная и опасная сторона дела захватывала Флегонта, давала острую пищу уму и фантазии, развивала изобретательность, изворотливость, обостряла чувства. Влечение ко всяким предприятиям, связанным с опасностью, приключениями и риском, стало частью характера Флегонта, но не превратилось, как для иных, в самоцель.