Том 1. Ленька Пантелеев. Первые рассказы - Л. Пантелеев

– На войне, как на войне, уважаемый!

– Извините! Нет, извините! Это не война. Это называется иначе. Это убийство из-за угла.

– Ну, знаете, советовал бы вам все-таки выражаться поосторожнее!.. Проявление патриотических чувств народных масс называть убийством!..

– Да, да! И повторю, милостивый государь… Я старый русский интеллигент, старый земский деятель, ни малейших симпатий к большевикам не питал и не питаю, но я должен вам сказать, что это – убийство, подлое, гнусное, грязное убийство…

– Простите, о чем там речь? – спрашивает кто-то.

– Да видите ли, с председателем Ярославского исполкома Закгеймом не очень, так сказать, гуманно поступили. Казнили на улице без суда и следствия.

– Да… Казнили… Но как, как? Выволокли из квартиры на улицу, полуодетого, и зонтиками, зонтиками – по голове, по спине, по лицу… Молодые женщины, дамы, интеллигентные, миловидные…

– Эй, вы! В пенсне! Довольно вам разводить истерику! – кричит кто-то из дальнего угла.

Ленька сидит с ногами на ящике, ежится, кутается в мамино пальто и, зажмурившись, представляет себе эту страшную картину: полуодетого, сонного человека выталкивают, выволакивают на улицу, и нарядные дамы бьют и насмерть забивают его летними кружевными зонтиками…

Бородатый Ленькин сосед расстегнул саквояж, расстелил на коленях салфетку и с аппетитом, не спеша поедает толстые бутерброды, макает в бумажку с солью облупленные крутые яйца, пьет из бутылки молоко. Ленька уже давно хочет есть, но почему-то на эти бутерброды, яйца и молоко он смотрит с отвращением.

«Мама!.. Где же мама? Куда она пропала?»

И словно в ответ на этот вопль его души, где-то в дальнем углу подвала раздается знакомый глухой и встревоженный голос:

– Лешенька! Сынок! Мальчик! Где ты?..

– Здесь я!.. Мамочка, мама!.. – кричит он и чувствует, что голос его срывается…

Александра Сергеевна с трудом проталкивается к нему. В руках у нее одеяло, подушки и крохотный узелок с вещами.

– Почему ты так долго? – бормочет Ленька. – Где ты была? Я уж думал…

– Ты думал, маленький, что меня убили? Нет, мой дорогой, слава богу, как видишь, я жива. Но, представь себе, какой ужас, – пока мы с тобой сидели тут, нас дочиста обокрали!..

– Кто?!

– Откуда же я знаю, кто? Нашлись какие-то бессовестные, бессердечные люди, которые воспользовались несчастьем ближних и унесли буквально все, что было в номере. Осталась только всякая мелочь на туалете – гребенка, пудреница… немножко провизии… Да в шкафу я разыскала, на счастье, твои штанишки и сандалии.

– А шинель?

– Я же говорю тебе, – ничего нет: ни шинели, ни фуражки, ни моих калош, ни чемодана…

– Эх, народ! – смеется Ленькин сосед, заворачивая в салфетку остатки завтрака и пустую бутылку из-под молока. – Ловко работают! Молодцы ребята!

– Постойте, это что же значит? – говорит кто-то. – У меня же в номере все вещи остались!

– Боже мой! А у меня полтора пуда крупчатки и вот такая банка прекрасного вологодского масла!

Среди обитателей подвала поднимается паника. Многие устремляются наверх в надежде спасти хоть что-нибудь из оставленного имущества.

– Мама, – говорит Ленька, – а где же этот… клетчатый, с которым ты ходила?

– Ты спрашиваешь о молодом человеке, который провожал меня наверх? – говорит Александра Сергеевна почему-то очень громко, как будто для того, чтобы ее услышали и другие, а не только Ленька. – Он сказал, что идет в город – разыскивать своего дядю. Его дядя – владелец писчебумажного магазина – где-то, кажется, на Казанском бульваре.

– Дядя… Магазин, – бормочет, прислушиваясь, бородач. – Я бы такого племянника за дверь выставил. Нахал этакий! А еще, оказывается, из приличной семьи юноша…

В узелке, который принесла из номера Александра Сергеевна, кроме Ленькиных штанов и сандалий оказалось несколько бутербродов, остатки нянькиных «яблочников» и «куличиков» и порядочный кусок шпика. Ленька оделся, то есть напялил на голые ноги форменные брюки и сандалии; Александра Сергеевна накрыла на стол, то есть расстелила на одном из ящиков скомканный лист газетной бумаги, и оба они с удовольствием поели.

– Там страшно? – спрашивал Ленька, набивая рот сухим картофельным яблочником и показывая головой наверх.

– Нет, в общем, не так уж страшно.

– Ну да! – как будто даже огорчился Ленька.

– В Петрограде бывало и пострашнее.

– Пули свистят?

– Мне, мой дорогой, было не до пуль.

Через некоторое время Ленька почувствовал необходимость сходить туда, где ему уже давно следовало побывать.

– Хорошо. Сейчас. Я провожу тебя, – сказала Александра Сергеевна, укладывая в узелок жалкие остатки завтрака.

– Не надо. Я сам, – сказал, покраснев, Ленька.

– Ты заблудишься.

– Ну, вот… Что я, маленький? Ты объясни только, как пройти.

– Да и объяснять нечего. Это совсем близко. Сразу на лестнице, на второй площадке. На двери увидишь два ноля. Но только, умоляю тебя, пожалуйста, сразу же возвращайся!

Ленька обещал не задерживаться, запахнулся в мамино пальто и, шлепая сандалиями, стал пробираться к выходу.

…В помещении с двумя нолями на дверях он действительно не задержался дольше, чем требовалось. Но когда он вышел на площадку, увидел ведущую наверх лестницу и пробивающийся откуда-то дневной свет, искушение поглядеть хоть одним глазом на то, что делается в гостинице и в городе, овладело им с такой силой, что он начисто забыл все обещания, данные матери.

«Только чуть-чуть погляжу и сразу вниз», – сказал он себе и, подобрав по-женски полы пальто, через две ступеньки на третью побежал наверх.

Ему пришлось пробежать три или четыре лестничных марша, прежде чем он очутился в длинном гостиничном коридоре, по обе стороны которого бесконечной чередой тянулись маленькие, желтые, похожие одна на другую двери. Над каждой из них висела белая табличка с номером. Некоторые двери были приоткрыты или распахнуты настежь, и оттуда струился тусклый сумеречный свет. Посмотрев по сторонам, Ленька прислушался и осторожно заглянул в одну из комнат. Там никого не было. В разбитое окно дул свежий волжский ветер. Вся комната была засыпана битым стеклом и штукатуркой. Платяной шкаф был раскрыт, на полу у дверей валялась железная платяная вешалка. На столе посреди комнаты стояла недопитая бутылка «Боржома», открытая коробка анчоусов, две рюмки, стакан, лежала скомканная салфетка.

Чувствуя, как бьется его сердце и как противно хрустит под ногами стекло, Ленька на цыпочках вошел в комнату, приблизился к окну и выглянул на улицу.

Пушки под окном уже не было. Солнечный вечерний свет заливал улицу, площадь, золотил яркую зелень бульвара, горел на осколках стекла и на белых китайских вазах в разбитой вдребезги витрине магазина «Сиу». Площадь была пуста, лишь несколько штатских с винтовками за плечами лениво похаживали взад и вперед у подъезда углового дома… Было тихо, только навострив уши, Ленька расслышал отдаленные винтовочные и пулеметные выстрелы. Действительно, в Петрограде было гораздо страшнее и куда интереснее.

…Слегка разочарованный, он вернулся в коридор и хотел уже идти к лестнице, как вдруг дверь соседнего номера открылась и оттуда – с большим медным чайником в руке – вышел молодой человек в клетчатой куртке.

Ленька почти столкнулся с ним.

– Здравствуйте, – сказал он, опешив.

– Здравствуй, – ответил тот, останавливаясь. – Не узнаю. А-а! Ты что тут делаешь?

– Я так. В уборную ходил.

– Нашел?

– Нашел.

– Молодец.

– А вы что, – не нашли своего дядю?

– Какого дядю? Ах, дядю? – усмехнулся молодой человек. – Да нет, дядя, оказывается, уехал в Америку…

– В какую? В Северную или в Южную?

– Черт его знает, – в Центральную, кажется. Ничего, проживем как-нибудь и без дяди.

– А вы почему в подвал не вернулись? – спросил Ленька.

– Да понимаешь… Как тебе сказать… Здесь наверху удобнее. Никто не мешает.

– А пули?

– Что ж пули… На свете, братец ты мой, есть вещи куда более неприятные, чем пули. Постой, а с какой стати ты таким халатником вырядился?

– Нас же обокрали, – сказал Ленька.

– Где? Когда?

– Здесь, в номере. Вы разве не знаете?

– Нет. И много унесли?

– Всё унесли. Даже шинель мою утащили.

– Гимназическую?

– Нет, я реалист.

– Жалко. Послушай, скажи, пожалуйста, – а кто твоя мать?

– Учительница.

– Ах, вот что? Гм… Она у тебя хорошая. Правда? Ты любишь ее?

– Люблю, – пробормотал Ленька.

Молодой человек постоял, помолчал и сказал:

– Ну, иди, простудишься.

Ленька не успел сделать и двух шагов, как белокурый снова окликнул его:

– Эй, послушай!