Том 1. Ленька Пантелеев. Первые рассказы - Л. Пантелеев

– Значит, вы еще не проходили, – улыбнулся председатель и, помолчав, добавил: – Если желаете, зайдите ко мне, я дам вам почитать его биографию. У меня есть… Где моя хижина помещается, – знаете?

– Да, знаю. Там, где красный флажок над крыльцом?

– Вот, вот… Где флажок над крылечком. Ну, бегите… Это вам, кажется, мальчики из кустов машут?..

Только через неделю, поборов робость и застенчивость, Ленька отважился зайти к председателю.

Дверь с улицы была открыта. В просторных чистых сенях, попискивая, бродили большие белые цыплята. В горнице пожилая, но моложавая, очень некрасивая женщина, подоткнув синюю крашеную юбку, скребла косарем пол.

– Здравствуйте, – сказала она, выпрямляясь и смахивая со лба прядку волос. – Вы к Василию Федорычу? Его нет, он на огородах. Заходите, присаживайтесь, я сейчас сбегаю, кликну его.

– Благодарю вас… Спасибо… Я сам, – сказал Ленька. Он успел заглянуть в горницу. Черные, закоптелые стены. В углу иконы. Над столом – одна над другой две полочки с книгами. На верхней полке – маленький школьный глобус. На стене – географическая карта полушарий, какая-то анатомическая таблица и портрет человека с прищуренным взглядом и высоким открытым лбом. Ленька уже знал в то время, что человек этот – Ленин.

Председателя он застал на огороде. Василий Федорович окапывал какие-то маленькие синевато-зеленые кустики.

– А-а, пришли? – сказал он, ставя босую ногу на заступ и протягивая Леньке руку. – А я вот занимаюсь, опыты произвожу. Пытаюсь произвести в наших местах помидор, или, как его иначе называют, томат… Уже второй год вожусь, а только, вы знаете, что-то не выходит. Болеют мои помидоры. Опрыскивать их надо, жидкость такая продается, я читал, бордосская называется. А где ж ее взять? Я ведь нищий, – сказал он, почему-то улыбаясь.

– Я тогда лучше зайду после, не буду мешать, – пробубнил Ленька.

– Куда вы? Полно вам. Пойдемте, пойдемте. Я ждал вас. Вы же хотели взять книжку. А у меня к вам тем более дело есть.

Он привел Леньку в избу. Пол уже был вымыт, и хозяйка раскатывала по нему серый, латанный во многих местах домотканый половик.

– Вот, возьмите, – сказал председатель, подавая Леньке тоненькую книжку в голубовато-серой бумажной обложке. – Читайте внимательно, ничего не пропуская… Там, где подчеркнуто синим карандашом, останавливайтесь и перечитывайте. Если что непонятно будет, – спросите, я объясню.

Ленька поблагодарил и взял книжку.

– А я вас вот о чем хотел спросить, – сказал Кривцов, роясь на столе и доставая из кипы бумаг какую-то пожелтевшую записочку. – Вы не знаете, что такое пау-пе-ри-зация?

– Нет… не слыхал даже, – признался Ленька.

– Ну? А я думал, вы знаете. Не проходили еще?

– Нет.

– Жалко… А я читал тут зимой одну брошюру по аграрному вопросу, и вдруг эта самая пу… пе…

Кривцов засмеялся и помотал головой.

– Черт ее знает, – выдумают словечко!.. Ну, сам виноват, – учиться надо. Да вы присаживайтесь, – сказал он. – Что вы стоите? Вот на лавку или на табуреточку…

– Ничего, – сказал Ленька, присаживаясь на краешек табурета.

Кривцов ходил по избе и, поглаживая бороду, говорил:

– Я ведь, вы знаете, только один год в школу бегал. Мы – из тех самых, из мужичков Подтянутой губернии, Пустопорожней волости, уезда Терпигорева… Помните, у Некрасова?.. Вы вот в реальном учитесь, а меня прямо из школы папаша в высшее учебное заведение перекинул – в пастухи! А учиться хотелось. Не поверите, до слез хотелось. Я, бывало, если узнаю, что где-нибудь книга имеется… даже в другой деревне… готов ночью босый по снегу идти… А уж что за книги были! Тьфу! Смех, ерунда… «Бова-королевич» какой-нибудь, «Как мыши кота хоронили»…

Василий Федорович оборвал себя, остановился, посмотрел на черный задымленный потолок и с каким-то необыкновенным чувством, как молитву, прочел:

Эх, эх! Придет ли времечко?Приди, приди, желанное,Когда мужик не БлюхераИ не милорда глупого, –Белинского и ГоголяС базара понесет?!.

Потом помолчал, улыбнулся и сказал:

– Ну, вот, ведь и пришло оно, кажись. А?

– Кто? Почему? – не понял Ленька.

Но Кривцов не расслышал его. Он еще раз прошелся по избе, остановился у маленького кривобокого окошка, задумчиво постучал пальцем по ветхому, заклеенному во многих местах газетной бумагой стеклу и, грустно усмехнувшись, сказал, как бы отвечая на какие-то собственные, очень горькие мысли:

– А ведь не понимают, черти… Ни хрена, дураки пошехонские, не понимают!..

…В середине июня в уезде объявился атаман. Никому не известный доселе приказчик Хохряков из города Ростова объединил вокруг себя разрозненные отряды зеленогвардейцев и встал во главе кулацкого движения. Нигде подолгу не останавливаясь, этот новоявленный полководец разъезжал со своими головорезами из волости в волость, громил совдепы и комитеты бедноты, убивал коммунистов и сочувствующих, грабил потребительские лавки и шел дальше.

По вечерам Ленька слышал, как на завалинке у нянькиной избы шушукались бабы:

– А в Колдобине, бабоньки, чу, комиссара в колодце стопили…

– А в Больших-от Солях исполком хохряковцы сожгли…

– А в Никольском-от, чу, карателя ночью зарезали…

Однажды воскресным утром, когда Ленька чистил в сенях свои желтые скороходовские баретки, он услышал на улице громкий, не то испуганный, не то восторженный мальчишеский голос:

– Хохряковцы идут!!!

Не дочистив бареток, со щеткой в руке он выбежал на улицу. По деревне, в сторону Большой дороги, уже неслась, взметая пыль, целая туча мальчишек и девчонок. А навстречу им вваливалась в деревню пестрая и нестройная толпа пеших и всадников.

Впереди, на порядочном расстоянии от других, ехал на белой лошади человек в синем городском пиджаке, на котором странно и даже нелепо выглядела кожаная желтая портупея. Маленькую голову всадника венчала офицерская английская фуражка, в руке он держал стек. Под вздернутым смешным носиком щеточкой торчали крохотные усики.

Из толпы ребят уже показывали на всадника пальцами, и слышался восторженный шепот:

– Сам… Это сам… Вот убиться – это он, Хохряков!..

Следом за атаманом ехал знаменосец. На плюшевой темно-зеленой, тронутой молью портьере, на которой еще сохранились кисточки и медные кольца, белым шелком было нескладно вышито:

ВЪ БОРЬБЕ ОБРѢТЕШТЫ ПРАВО CBOѢ!

Рядом со знаменосцем красивый курчавый парень в лихо заломленной на затылок солдатской фуражке растягивал мехи тальянки и сквозь зубы напевал «Хаз-Булата». Остальные лениво и нестройно подтягивали ему…

Нянькина изба стояла второй от Большой дороги. Внезапно атаман зеленых повернул коня к открытому окошку, постучал стеком по подоконнику и хриплым пропойным голосом крикнул:

– Эй, хозяйка!

Няньки дома не было. Она еще до света ушла в село Красное – к ранней обедне. Из окна выглянула Ленькина мать. Увидев перед собой городскую женщину, празднично одетую (Александра Сергеевна тоже собиралась с ребятами в церковь), Хохряков как будто слегка опешил, приложил руку к широкому козырьку английской фуражки и сказал:

– Пардон. Я очень извиняюсь. Могу я попросить вашей любезности дать мне ковшик холодной воды?

– Пожалуйста, – сказала Александра Сергеевна, улыбаясь и с интересом разглядывая этого галантного наездника. – Может быть, вам дать квасу? У нас – холодный, с ледника…

– О, преогромное мерси!

Ленька стоял в толпе ребят и видел, как мать подала в окно большой деревянный ковш и как этот величественный человек громко, с прихлюпом вылакал его до дна, крякнул, вытер рукавом свои смешные поросячьи усики и, возвращая хозяйке ковш, сказал:

– Вот это называется – да! Квасок, как говорится, ударяет в носок…

Потом оглянулся, наклонился в седле и негромко, но так, что Ленька все-таки слышал каждое его слово, сказал:

– А что, мадам, вы, я вижу, не здешняя?

– Нет, – сказала Александра Сергеевна. – Мы приезжие.

– Откуда?

– Из Петрограда… Бежали от голода.

– Так… – Хохряков еще ниже нагнулся в седле и еще тише сказал: – А скажите, – коммунисты в деревне есть?

– Не знаю, – нахмурилась Александра Сергеевна. – По-моему, нет… А впрочем, я никогда не задумывалась над этим вопросом…

Ленька взглянул на Хохрякова и вдруг увидел, что лицо у него уже не смешное, а страшное. Ноздри маленького носа раздулись. На скулах забегали желваки. Тонкие поджатые губы сжались еще плотнее…

…Что-то как будто стегнуло мальчика. Незаметно выбравшись из толпы, он юркнул в открытые ворота, пробежал по нянькиным гуменникам на задворки и, перелезая через чужие плетни, ломая чужие кусты и топча чужие грядки, за минуту домчался до председателевой избы.