Убийца-юморист - Лилия Беляева

Мы с Веруней решили встретиться на скамеечке Тверского, ибо она несет трудовую вахту поблизости и не хотела бы распылить свои дорогие минуточки, а проще говоря — нынче такая погода: если ты журналист, то крепенько, зубками-ноготками держись за креслице, так как велик отсев, отправка в длительный отпуск за свой счет, разумеется, — «горят» газетки-журналы, с деньгами большой напряг. И мне очень не хотелось бы, чтобы Верунькино начальство удручилось не знамо как, не углядев её на положенном месте.

Спасибо, спасибо судьбе за то, что она определила некогда тихонькую, кроткую девочку-троечницу Веруню в лоно лощеного, ультрасовременного журнала «для женщин», где почти каждая статеечка начинается со словечка «актуально!» Например: «В этом сезоне актуальны алые трусики из гипюра…» Или: «Сейчас, как никогда, актуально чувствовать себя уверенной и почти недоступной…»

Славная, добросовестная Веруня ждала меня на скамеечке неподалеку от бронзового, обкаканного голубями ученого Тимирязева. Она сидела вся такая элегантная, в сереньком платьице в бирюзовых пятнышках разной величины, в маленькой, с полями, соломенной шляпке не иначе как французского происхождения. И туфельки её на высоком каблуке отливали бирюзовой новизной и эксклюзивностью.

— Веруня! Ты прямо с Елисейских полей?

— Десять дней назад, — улыбнулась она. — А как же! Нам положено блестеть и сиять! Мы — реклама журнала!

— Веруня! Почему меня никто не берет в такое же шикарное издание?! Ну почему? — взрыднула я.

— А потому, Татьяна, что у тебя нет тети-спонсора. Это раз. И ты не увлекаешься красивой жизнью, как я. Ты — сама по себе, а я люблю коллектив, чтоб много шума, музыки, разговоров за фужерчиком кьянти… Я, Татьяна, боюсь оставаться одна. Когда одна — сразу задумаешься… И смысл всей беготни-трепотни утечет… Засекла?

Моя бесцветная внешне подружка умудрилась столь изящно нарисовать на том месте, где находилось её лицо, все необходимые аксессуары, что гляделась милашкой. Невыразимо прекрасно хлопали время от времени её прежде серенькие, а ныне черно-бархатные ресницы, а некогда бесцветные глазки обрели вдруг в соседстве с этими опахалами голубовато-жемчужный отсвет. Ротик, сделанный сердечком и помазанный умеренно-розовым, намекал не иначе как на отменную сладость роскошного поцелуя, приправленного свежестью, нежностью и отчасти капризом.

Но подлинная ценность Веруни обнаружилась в тот миг, когда я показала ей портрет улыбающегося брюнета, спросив:

— Кто это? Чем интересен?

— Хо-хо-хо! — сказала Веруня. — Брошенные обществом матери-одиночки решили отстаивать свои права? Или как? Или что? Или зачем? Известный плейбой. Известный пожиратель девичьих сердец. Полуфранцуз-полуцыган. Певец и… увы, игрок… В миру Люсьен Дюпре. По паспорту Анатолий Козырев. Пьет, конечно, тоже. Имел пять жен и, следовательно, пятерых детей. Наивных девиц убивает наповал. Харизму имеет! Но ты, вроде, не наивная девица?

— Вроде нет, — ответила я. — Да речь не обо мне. Собираю материал. Могла бы ты меня с ним свести. Чтоб я хотя бы издали за ним понаблюдала послушала, о чем он и как…

— Запросто! Завтра тусовка в казино «Императрица». Он там вроде постояльца. И с деньгами и без оных. Подробности, где встретимся с тобой, по телефону. О кей?

— О кей, Веруня! Смотришься ты прямо-таки сногсшибательно! Я в своих джинсах — пустое место рядом с тобой!

— Не играй с огнем! А то обижусь. Будто я дура? Не знаю, что ты можешь натурой брать, а я с утра обязана как Ренуар рисовать свое личико, кидать макияж, выводить каждую ресничку!

— Но так ведь итог потрясающий! Кстати, как мне туда? В чем лучше?

— Чтоб такой кот-тенор с тобой заговорил — надень вечернее, длинное, цепь повесь или бусы… Но не дешевку. Он ведь в парижском свете когда-то принимаем был! А в общем — хоть голой. У тебя же фигурка класс! На тебя природа-мать не поскупилась! Прислушайся к моим советам. Ты ведь что больше всего ценишь? Личную независимость. Вот и веди себя соответственно и всегда. Но! Духи должны быть первоклассны! Тебе, думаю, как блондинке с голубыми глазами подойдут духи цветочно-древесные с нотками ванили и белого мускуса. Фирма Avon, название «Millenia», что в переводе «Тысячелетия». Намек на вечную молодость! Не пренебреги! Разорись!

… Встреча с суперкрасавцем… Это же черт знает как волнительно! И не просто с красавцем, а с тем, кто поет тенором! Кто пьет и играет в карты. Кому, значит, море по колено… Перед которым девицы и женщины падают штабелями!

Я смеялась, смеялась и досмеялась. Когда увидела этого человека живьем, мой смех иссяк…

Но по порядку. Мы с Веруней вошли в уютный зальчик ресторана «Императрица».

Веруня что-то щебетала мне на ухо, но я не слушала её, хотя и кивала исправно. От Веруни пахло чудесно-жасминово… Белоснежное кружевное платье с узкими бретельками не слишком скрывало её маленькие, но крепенькие грудки. На её холеных пальчиках с белым маникюром посверкивали неподдельной дороговизной сразу четыре колечка с камушками.

И я ведь тоже поначалу решила надеть на себя свое шифоновое, чтоб лететь и сквозить… Но… но передумала. В угоду принятому? Кем-то учрежденному? Еще чего!

Да, у меня характер не сахар. Я сама это знаю. На меня не угодишь. В конце концов, я же не какая-то там Мата Хари, чтоб одеваться-переодеваться и кого-то там, подставленного сокрушать своими чарами.

Короче, явилась в казино-ресторан «Императрица» одетая отнюдь не волшебно — в черных джинсах и белой рубашке-разлетайке. Правда, шелковой. И духи хорошие употребила из заветного флакончика. И волосы расчесала, как следует, чтоб водопадиком почти до пояса. В конце концов, натуральная блондинка может себе позволить не очень-то наряжаться. Натуральная блондинка Татьяна Игнатьева находится при исполнении обязанностей, она идет и идет по следу… ибо «назвалась груздем»…

Здесь, в ресторанчике, из которого по узкому коридору можно пройти в казино, все напоминало декорацию к фильму из времен фижм, пажей и камзолов. Сплошь темно-вишневый плюш и бархат о золотых вензелях, ниспадающие крупными фалдами присобранные и прихваченные в кольцо с одной или двух сторон, мягкие складки волнисто переливаются одна в другую. Такой фасон, я где-то читала, называется «маркиза».

И круглые столы прикрыты пурпурным бархатом, отчего белизна кружевных тканных салфеток, положенных сверху, кажется просто ослепительной.

Разумеется, здесь нет ни одного кургузого стула — сплошь тронные высокие, из резного дерева, с витыми ножками, с мягкими сиденьями и мягкой же спинкой с неизменной золотой монограммой «ИМ», то есть «императрица». И вообще — ни одной вещи, способной напомнить о веке текущем, двадцатом. Глубины прошлого. Антикварное «когда-то, давным-давно». Канделябры с настоящими свечами, горящими по стенам. Свечи на столах. Посуда старинная: фарфор, серебро. Или же, что скорее всего, — сделанная под старину. Но все равно — волнительно, впечатлительно.

И не официанты здесь вас обслуживают, а лакеи в малиновых ливреях и белых париках, бесшумно, чуть внаклон, скользя по мягким коврам. Одним словом, с непривычки обалдеть можно! И даже глазам своим не поверить. Пока-пока придет в голову: «Эвон как, однако, красиво разлагается наша едва народившаяся постсоветская буржуазия!» А поначалу-то можно подумать, что это все — декорация к кинофильму. И вот-вот врубят софиты, появятся операторы с камерами, раздастся голос режиссера: «Приготовились! Начали!»

— Что? Потрясно? — шепотком спросила меня Веруня. — Умеем, когда хотим…

Мы с Веруней сели в уголок, где едва теплилась розовая свечечка в бронзовой ручонке улыбчивого, старательного амурчика.

— Сейчас придет мой, — сказала она. — По прозванию «спонсор». Но между нами не только постель. Мы знаем, что вечности нет. Все эфемерно. Кстати, поэтому нам в кайф это помещеньице, где все прочно, основательно, тяжело, мощно. Тюлево-капроновые, прозрачные, легкие драпировки, пустячные стульчики и прочее невольно навевают мысль о беспощадной скоротечности жизни, о бренности и прочих невкусных вещах. В него стреляли… В моего, этого… Он — молодец. Не впал в транс, не запил. Правда, в плечо только попали. Рядовое явление. Бизнес! Я его жалею… Вот он. Знакомьтесь, голубчики…

Мне протянул руку плотный мужчина в сером костюме, лет сорока пяти, если навскидку. Ни красивый, ни некрасивый. Лысеющий, но не настолько, чтобы данное обстоятельство счесть серьезным недостатком. С серыми, точнее стальными глазами и узкими губами, которые чаще сжимаются в жестком раздумье, чем улыбаются.

— Валерий, — сказал он хрипловато, голосом стародавнего курильщика.

Так и обернулось: едва сел, достал из кармана пачку «Мальборо», бросил на стол:

— Курите, девушки, если охота!

И сам, первый, закурил. Пальцы его чуть-чуть заметно дрожали.