Убийца-юморист - Лилия Беляева

Она сморгнула. Она оттягивала ответ на простенький, в сущности, вопрос. Поискала глазами, обнаружила пачку сигарет, вынула одну, сунула в рот, закурила. Сигарета была длинная, тонкая, темная. Особенная, значит.

— Я-я-я? — протянула с излишней наивностью, как ребенок, которого уличили во лжи. — Я вовсе так не думала…

Теперь мне, уже вцепившейся в свою добычу «мертвой хваткой», следовало долбануть её в самое, простите, темечко:

— Когда ты была на даче деда в последний раз? В тот день, когда он умер? Или когда? Может быть, ты видела, с кем он пил?

Ее прекрасные глаза сверкнули искрой ненависти. Она сдернула с ноги босоножку. Мне показалось на миг, что сейчас она швырнет этот предмет прямехонько в меня. Но она швырнула босоножку в дальний угол и сказала:

— Оля-ля! Какие мы проницательные! Какие мы Шерлоки Холмсы! Как нам хочется, чтоб наша сочиняйка имела бешеный успех у читающей публики! Чтоб заголовочек был убойный: «Внучка Люба убила деда-писателя!»

Я переждала, глядя в сторону, где висела фотография Любы во всем белом на фоне Эйфелевой башни.

— Люба, — отозвалась не вдруг. — Ты в Париже была? Почему не осталась там? Зачем вернулась в нашу разруху? Уж с твоей-то красотой тебя непременно взяли хоть куда…

Девушка увяла от этих моих слов, поджалась, обняла сама себя прелестными длинными руками с точеными пальцами:

— Взяли бы точно… Уже предложили… Сказочный контракт… Но…

— Любовь?

— Она самая…

— Не очень счастливая?

— Ну-у… Любовь и есть любовь. Ради неё я регулярно свечусь по телеку, рекламирую крем для лица.

— То-то я подумала, что видела тебя где-то…

— Я, я! «Если вы пользуетесь обычным кремом, то не удивляйтесь, что ваша кожа становится очень сухой, и на ней начинают появляться морщины. Ночной крем для лица с витамином Е и экстрактом ромашки оказывает восстанавливающее и успокаивающее действие, обогащает вашу кожу необходимыми питательными веществами…» ну и тому подобное…

— Он тебя не любит, что ли? — стукнула я её прямо в лоб.

— По-всякому, — откликнулась она тусклым голосом.

Конечно, я негодяйка, если и сквозь искренне сочувствие незадачливой красавице ни на минуту не забывала о своей выгоде.

— Пьет он, что ли, этот твой избранник? Или колется?

Она окатила меня презрением, переполнив им и свой голос:

— А ты что, можешь сильно помочь мне? Успокойся. Не пьет, не ширяется, никакую траву не курит. Супермужчина!

— Заинтриговала ты меня, Любовь, сил нет. Может, фото покажешь?

— Зачем?

— Да интересно же… Я же тоже пока не старуха.

Она махнула рукой в сторону «стенки»:

— Открой нижний ящик справа. Попробуй сама найти.

Долго себя упрашивать я не позволила. Девичьи желания переменчивы, каприз с плюсом может тут же смениться на каприз с минусом. Я дернула на себя предложенный ящик… Он оказался забит фотографиями. Пришлось рассматривать. Многое можно было узнать о Любе по этим глянцевым прямоугольникам разной величины. Вот она, совсем юная, на излишне длинных ногах стоит среди зеленого луга в ромашках, держит на руках серого пуделька и улыбается. Вот она в лодке, свесилась с кормы, пробует сорвать белую лилию. Гребет худощавый пожилой мужчина в тельняшке.

— Это с дедом? — спрашиваю.

— Ага. На Ладоге. Мы с ним одно время много куда ездили.

Увидела я Любу и бьющей азартно по мячу ракеткой, и на коленях у Пестрякова в возрасте лет шести, и с букетом белой сирени и белым бантом на голове — видно, шла на последний, выпускной урок после первого или второго класса. С дедом она бросалась, на миг повернувшись к фотокамере, в синее море с белым пароходом вдали. С дедом поднималась в гору. С дедом плыла на теплоходе… С дедом собирала клубнику в общую плетеную корзинку, голопузая, без штанишек, года два ей было в то солнечное утро, не больше…

— Очень дед тебя любил, — сказала я.

— Очень, — ответила я.

— И ты его.

— И я его.

— Отец меньше с тобой возился, судя по фотографиям…

— Меньше, — согласилась Люба. — Он весь в своем летчицком деле был, пока не попал в автокатастрофу. Дома только и слышалось: «Я резко ввел самолет в пикирование у самой земли. Я резко рванул машину в сторону. В воздухе, братья и сестры, все делается быстро». Он готов был, даже засыпая, бормотать о своем: «Сегодня я мог грохнуться! Но не грохнулся! На малой высоте, на скорости выполнил каскад фигур высшего пилотажа и доказал, что у этого самолета высочайшие летные характеристики! Есть, есть слабина! Но это не повод, чтоб его забраковать! А Ванька Седов не успел вывести машину из пикирования, у всех на глазах врезался в березовую рощу… Ванька, Ванька…»

… Снимок, который держала в руке, не оставлял сомнений — на нем сияет белизной улыбки тот самый человек, который есть не очень задачливая «любовь» девушки Любы…

Она же, должно быть, ещё не заметила мою находку, продолжала говорить о необязательном для меня как дознавателя:

— К отцу я не в претензии. Он брал меня с собой, когда мог. Я с ним побывала в Англии, когда такие путешествия воспринимались вроде хождения по Луне. На аэродроме Фарнборо, где проходила ежегодная авиационная выставка. Мы с ним ходили по Гайд-парку, любовались зелеными лужайками, лебедями, бродили по знаменитой Пикадилли, где столько световых реклам — ослепнуть можно…

— Этот? — я протянула ей снимок черногривого знойного красавца с улыбкой, которая как бы заставала вас врасплох своей безупречной выверенной, ослепляющей красотой.

— Подохнуть можно, верно? — усмехнулась она. — Даже если он был бы глухой-слепой. А он к тому же поет! Да как! На коленях перед ним хочется ползать… Я и ползаю…

Мне хотелось, чтоб случилось чудо. Чтоб можно было спрятать за пазуху какое-либо фото этого патентованного цыганистого улыбальщика. Я заметила одно такое, но маленькое, там, среди прочих, в ящике…

И чудо было.

— Люба! К тебе пришли! — крикнула в дверь её мать.

Люба взметнулась с кресла, как птица, почуявшая опасность… Я же чисто воровским, стремительным движением выхватила из ящика фото неведомого мне певца и сунула в разрез кофты-рубашки, которая, слава Богу, темно-синяя и не просвечивает.

Люба вернулась минут через пять с букетом пурпурных крупных роз.

— От него? — спросила я свойски, уже как бы на правах доверенного лица.

— Нет, — тускло отозвалась она и бросила роскошные розы поверх черного пианино.

— Знаешь, — сказала я, потому что это было совсем противоестественно такая красавица и в муках, — знаешь, мне кажется, твоя «любовь», хоть и супермужчина с виду, а внутри ему чего-то не хватает… Впрочем, могу и ошибаться… А розы ни в чем не виноваты. Надо бы их в воду поставить.

— Надо, — отозвалась она, стоя лицом к окну, а ко мне спиной. — Я сама знаю, что надо, как надо, а только…

— Ну давай я поставлю. Вон в ту вазу.

— Бери, ставь. Но отнеси к матери. Она любит розы. Ну, я пошла.

И, действительно, не глядя на меня, всунула загорелые ноги в белые босоножки с золотой пряжкой и исчезла, а я с букетом пурпурных роз в хрустальной вазе оказалась в комнате, где в инвалидном кресле сидел и читал её отец, а мать, присогнувшись, мелкими глотками пила чай из белого бокала с вишенкой на боку.

— Унеслась? — спросил мужчина, откладывая книгу себе на колени. На странице летел самолет со стреловидными крыльями. — Вот так и живем. Несмотря на то, что родословная наша чиста, как слеза. Возьмем хотя бы моего тестя, который так нехорошо умер… за бутылкой дрянного коньяка. В войну ассом был! На Яках работал в небе! Сбивали его два раза, раненый по госпиталям лежал. И опять в бой. Вы не читали его первые книги? Как он рассказывал про первый бой! Я на всю жизнь запомнил. Как он сначала не знал, что делать. И вдруг увидел «мессера» с черной свастикой на белом фоне. И схватился с ним. Один на один. Как «мессер» резанул по нему трассами пушечного огня… Не вышло прошить! Мимо! Он, «мессер» этот подлый, то ускользал, то появлялся в прицеле. Но настал момент, и Дмитрий четко зафиксировал наглого фрица в прицел и нажал на гашетку! Тесть у меня мировой был! И — теща мировая! Потому что кулацкие дети, — завершил он свою речь совсем неожиданным образом. — А мы с Нелькой, получается, кулацкие внуки! Имели полное право не любить Родину! Абсолютное право! Моих ведь тоже раскулачили…

— Миша! Остынь! Не нагружай девушку лишними для неё сведениями! попросила Нелли Дмитриевна, приложив к груди руки, сложенные крестом. Кому теперь это все интересно?

— Как же не интересно? — тряхнул седыми кудрями красавец-инвалид. Это же в фокусе интереса, кто ест и откуда пошел писатель Пестряков-Боткин! Девушка за этим и пришла!

— Как, как? — спросила я. — Боткин? А почему… почему говорят «Водкин»?

— Дразнилка! Очень уж просится на язык вместо «Боткин» сказануть «Водкин». Приклеилось. Боткин — фамилия его отчима.