Несколько мертвецов и молоко для Роберта - Георгий Котлов

Но это не было ни сном, ни приступом той странной болезни дежа вю, когда тебе кажется, что это с тобой когда-то уже происходило. Катафалк действительно стоял под окнами, огромный черный «Форд», и вдоль правого бока тянулась светлая и, судя по всему, свежая царапина.

Потом из машины вышла Эльвира, все в том же голубом кожаном комбинезоне, и, увидев мою рожу в окне, приветливо помахала мне моей шляпой. Я пошел открывать ей дверь, но, вовремя вспомнив, в каком идиотском виде могу предстать перед ней, бросился как ошалевший в ванную, сорвал с шеи лохматую петлю, снял трусики и бюстгальтер. Надел розовый халатик и только потом открыл дверь.

— Ты забыл в машине свою шляпу, — входя, сказала Эльвира.

— Верно, — согласился я и подумал, что там, куда я только что собирался отправиться, шляпа вряд ли нужна. — Я бросил ее между сиденьями, а когда уходил, забыл про нее.

Эльвира вручила мне шляпу, и я увидел, что она тоже в пятнах крови.

— Я не разбудила тебя? Еще очень рано.

— Нет, я так и не ложился спать.

— Не спал? Совсем?

— Да, бессонница. Иногда это со мной бывает.

— А я люблю поспать. Но сегодня мне нужно было встать рано, нужно съездить за город к бабушке. В машине я увидела шляпу и подумала, что ее нужно вернуть.

— Очень любезно с твоей стороны. Ты проходи, нет, не сюда… в комнату.

Я закрыл дверь в ванную, которая оставалась открытой, и выключил в ней свет. Мы прошли в комнату, она села на разложенную тахту, я прислонился спиной к шифоньеру.

Эля разглядывала обстановку в комнате, я разглядывал Элю. У нее были широковатые скулы и вздернутый носик. Заметив, что я смотрю на нее, она дружелюбно улыбнулась мне, так же дружелюбно смотрели ее зеленые глаза.

— У тебя кровь на лице, — сказала она.

— Да, знаю, — ответил я. — У меня из носа шла кровь. Я ударился нечаянно.

Я послюнявил палец и принялся оттирать засохшую под носом кровь.

— И вчера ты был весь в крови. У тебя вся одежда была в крови. Тебе нужно замочить ее, иначе потом трудно будет отстирать. И шляпа твоя тоже в крови…

— Хочешь знать, откуда эта кровь?

— Если не считаешь нужным, лучше не говори.

— Это кровь моего товарища. Его вчера испыряли ножами в парке. Но он жив, — уверенным тоном добавил я, — его увезли в больницу, и скоро он поправится. Раны у него малюсенькие, и органы, скорее всего, не задеты. Просто натекло так много крови, что даже я испачкался. Ему сделают переливание, и он поправится.

— А в какую больницу его увезли?

— Не знаю, нужно будет уточнить. Скорее всего, в дежурную на Ботевградской улице.

— Хочешь, навестим его вечером вместе?

— Буду рад, если составишь мне компанию.

— А за что зарезали твоего товарища?

Этот вопрос поставил меня в тупик. Сразу в голову ничего и не пришло, что бы такое ответить поприличнее. Не скажешь же ей, что испыряли ножами Михаила за то, что он онанировал, подглядывая, как писают молоденькие девушки, сверкая голыми задницами прямо у нас под носом. Впрочем, девчонки, из-за которых его испыряли, так и не сходили в туалет. На одной из девчонок были кружевные трусики, и Михаил мечтал посмотреть на них.

— Вышел небольшой скандал, — соврал я. — Такая, знаешь, получилась заварушка, где не поймешь, кто прав, а кто виноват… Те парни, струсив, пустили в ход ножи. Меня они почему-то не тронули.

— Наверное, все это случилось из-за девчонки?

— Конечно, — сказал я. — Все беды только от них.

Эля засмеялась и ответила:

— И радости без них тоже не бывает.

Я промолчал, понимая, что она совершенно права. Потом Эля предложила мне съездить вместе с ней за город, где в поселке Луховка живут ее дедушка и бабушка. Я с радостью согласился, потому что, хотя я и домосед, мысль оставаться в пустой квартире, пусть даже в обществе молчаливого паука, показалась мне невыносимой. От тоски и одиночества я придумал бы что-нибудь новенькое, раз уж у меня нет револьвера. Например, обмотал бы ноги оголенным проводом от удлинителя, а потом спокойненько вставил в розетку вилку удлинителя, как это я видел давным-давно в какой-то книге по судебной криминалистике.

На нашу машину оборачивались и смотрели так, будто по дороге полз оживший вдруг доисторический ящер. Огромный черный «Форд», который когда-то развозил покойников где-то в Германии, сейчас неторопливо катил по малооживленным саранским улицам, вызывая удивление у прохожих и шок у водителей, некоторые из которых сигналили нам, приветствуя. Дескать, наше почтение, господа труповозы.

Дедушка Эли работал позади одноэтажного кирпичного домика: топором обстругивал большой деревянный крест.

— Кто умер, дедушка? — спросила Эля, а мне шепнула: — Наш дедушка плотник и на все руки мастер. Когда в поселке кто-нибудь умирает, дедушку просят сколотить гроб и крест. Он никому не отказывает. Еще он — страшный хвастун. Если будет спрашивать, нравится ли тебе крест, скажи, да, мол, хороший. Иначе обидится.

Хмуро взглянув на меня, дедушка ответил:

— Да никто не умер. Просто хочу крест заменить на тещиной могиле — старый за тридцать пять лет совсем сгнил.

— А где бабушка? — спросила Эля.

— В огороде возится. Иди покажись, а мы тут с молодым человеком поговорим пока.

Эля ушла к бабушке, а я остался смотреть, как дедушка продолжает обстругивать крест. Щепки летели в разные стороны. Дедушка, хмуро поглядывая на меня, молчал.

— Хороший крест, — сказал я, не дожидаясь, когда дедушка меня об этом спросит. Сказал так, будто всю жизнь только тем и занимался, что учился отличать хорошие кресты от плохих. — Из осины?

— Нет, из дуба. Из осины кресты не делают, гробы тоже.

— Почему же не делают?

— На осиновой горе, говорят, черт повесился, потому и не делают. На гроб идет сосна, дуб, а еще лучше дуб идет на крест и на потолок. Это раньше, помню, потолок всем ставили, а теперь не велят. Боятся, что через него душа наружу выбраться не сможет… Хороший, говоришь?

— Хороший, — подтвердил я.

— Матери своей я еще лучше сделал, когда еще из армии пришел, до сих пор стоит, как новый. Ни у кого на кладбище такого нет. Загляденье, а не крест. Добрый крест, из дуба, покрытый морилкой и лаком. Мать моя умерла, когда мне было три годика…

Мне стало жалко дедушку, потому что он был совсем малышом, трехлетним карапузом, когда у него умерла мама, но потом отношение к нему быстро изменилось, и вот после чего.

На заборе сидела кошка, желтая, с черными полосками, словно какой-нибудь карликовый тигр, и я, указав на нее, спросил у дедушки:

— Ваша?

— Нет, соседская. Как-то мы заводили кошку, так она гадила по всему дому. Бабка мне и говорит: отнеси. Я за речку ее оттащил, она опять пришла. В воду бросил, она до берега доплыла и прибежала. Тогда я удавку смастерил…