Остальное - судьба - Михаил Успенский

Мастдай махнул рукой.

— Дед присылает. А жена — она в румынки подалась: Штефан чел маре, Романиа маре… И дочка вся в неё… А сын — в меня… У нас ведь тоже писатели есть, вот они-то и сбили народ с толку… Потомки даков и римлян… А я считаю, что румыны — это те же итальянцы, только made in China…

Печкин рассмеялся. Мастдай всё больше ему нравился. Вот он как раз подходит для киногероя — простой, да не очень-то простой парень, семейная драма, хрен-перец…

— Ой, — спохватился он. — Я же Матадору не докладывал…

Но так и не доложил он Матадору ничего…

— Так гроза же будет, — сказал Мастдай. — Потому и трещит…

— Тогда сидим, скучаем, — сказал Печкин.

— В Зоне не соскучишься, — сказал Мастдай.

И оказался, к сожалению, прав.

Всю округу потряс такой громовый раскат, что, мерещилось, застукали друг об дружку кирпичи часовенки, намертво скреплённые хитрым раствором давно похороненных каменщиков.

— Это, кажется, не гроза, — сказал Мастдай. — Это, кажется…

— Выброс? — спросил Печкин одними губами.

— Не знаю, — сказал Мастдай. — Только капличка нас не спасёт…

— Он идёт к нам… — сказал журналист.

— Кто?

— Тот, который на насыпи…

— Мама-мама, — сказал Мастдай и добавил несколько слов по-своему. И речь его действительно походила на итальянскую.

То, что взметало вдали пыль, приближалось…

— Таких больших «воронок» не бывает, — сказал Мастдай. — И «каруселей» не бывает… Разве что специально для нас…

— Обыкновенный смерч, — сказал Печкин. — Хотя тоже ничего хорошего… Придётся укрыться за стенами. Ладно, что ему на пути ничего серьёзного не попалось… Я видел торнадо в Канзасе — коровы летают, комбайны, брёвна… Коттеджи их картонные…

Огромная воронка без кавычек поднимала в воздух только выдранную траву, мелкие камешки да тельца неудачливых тушканчиков.

— За стенами не надо, — сказал Мастдай.

— Почему?

— Нехорошо там… И мы уже не в Канзасе, Тотошка…

И Печкин снова удивился ему.

— Прёт прямо на «плешь», — сказал Мастдай. — Она его и прикончит… Схлопнет…

— А так бывает? — сказал Печкин.

— «Плешь» и «вертушку» с неба сдёрнет, если низко летела, — сказал Мастдай. — Ах ты ж… Падай!!!

Печкин выполнил команду автоматически: упал ничком, обхватив шлем руками, что было уже совсем глупо — японское чудо способно защитить голову куда надёжнее.

Но оказалось, что смерч, захваченный «комариной плешью» весит много больше, чем подхваченная им мелочь. С такой силой грохнуться о землю мог разве что знаменитый Сихотэ-Алиньский метеорит, хоть никто при этом событии и не присутствовал…

Даже несколько кирпичей не выдержали — вылетели и попадали вниз. К счастью, мимо лежащих сталкеров… Прошло секунд примерно десять.

— Крандец котёнку, — с облегчением сказал Мастдай. — Поднимайся, писатель…

Печкин попробовал встать — и не смог.

— Брюхо прилипло, — сказал он. — Ноги не отрываются…

— «Жадинка» образовалась, — сказал Мастдай. — Не вздумай руками оттолкнуться!

— Да я уже, — виновато сказал Печкин. — Но с руками всё в порядке.

— Твоё счастье, — сказал Мастдай. — Хотя, по идее, должно и руки приковать…

— Липучка оказалась быстросохнущая, — сказал журналист. — Передние лапки у мухи свободны, да хрюли толку… А ты тоже?

— За компанию, — сказал Мастдай. — Что Илья — то и я… Плохо, что не видно мне ничего, только земля… Лучше бы я руки под голову положил, да кто ж знал… Спасибо каске, что хоть мордой не впечатался… Словила нас матушка Зона.

— Тогда и руки бы приковало, — сказал Печкин.

— Толку теперь от рук, — сказал молдавский грузчик. — Вот набегут тушканчики и начнут нас объедать с филейных частей… Связь! Связь у тебя работает?

— Связь у меня постоянно работает, — сказал Печкин. — Только в эфире всё тот же шум… Но Матадор ведь знает, где мы…

— Если живой ещё Матадор, — сказал Мастдай. — Если ему Зона тоже какой хитрый бенц не устроила… Накопила зла за солнечные деньки…

— А если…

— Помолчи, — сказал Мастдай. — Поздняк метаться. И не вздумай мне тут истерики устраивать…

— Да я и не собираюсь, — обиженно сказал журналист.

Как глупо, думал он. Какой позорный конец. Не в схватке до последнего патрона, не в «электре», убивающей мгновенно. Как мотыльки в паутине. Я в детстве пробовал освобождать мотыльков. Ничего хорошего не выходило. А теперь сам вот так. Пытка бездействием. Пытка беспомощностью. Пытка ожиданием…

Смерть ведь не знает, что официально меня уже нет. Она бюрократизмом не страдает. Она живого от мёртвого всяко отличит. Вот как позорно кончается мой сценарий. Или роман. Конечно, если сценарий, то непременно после фильма надо издавать роман. А также выпускать футболки, бейсболки, значки, авторучки и флэшки с соответственной символикой. И рекламный слоган: «Он шёл в Зону за вдохновением, а нашёл смерть». Муха шла, шла, шла — и копеечку нашла… Пошлость какая… Постер с красивым героем, автомат наперевес… И косые чёрные буквы: «Остальное — судьба». Тоже претенциозное название…

— Печкин, — подал голос Мастдай. — Ты голову повернуть можешь?

— Голову могу, — сказал Печкин. — Шлем не могу. Не отрывается.

— Хреново, — сказал Мастдай. — Грош цена теперь твоему шлему. У меня-то простая маска, её не жалко. Самая дешёвая.

— Нет, — сказал Печкин. — Грош укрепляет позиции на международных валютных биржах. У меня тут наконечник есть особый, сенсорный, как у Стивена Хокинга. Управлять можно языком и зубами. Так что обзор у меня, считай, круговой. Словно экран перед глазами. Хороший гаджет. А то бы я тоже только в землю пялился. Пока всё справа чисто и даже ветер стих… А слева — стена, там смотреть не на что. Разве что на тебя. А это не способствует оптимизму…

— Если тихо — значит сейчас хлынет, — сказал Мастдай. — Это даже хорошо, когда хлынет как следует, меньше живности будет шастать, попрячется мутня… Кроме зомбаков — тем погода по барабану. Ты верующий?

Журналист подумал.

— Теперь, наверное, да, — сказал он.

Теперь такие вопросы задавать друг другу можно, сказал он себе. Момент истины. Тоже затаскали выражение до полной пошлости. Уно, уно, уно моменто… Думаем готовыми блоками, чужими словами…

А надо мыслить позитивно. Как лягушка в притче. Шалишь, лягушачья смерть!

Он ещё раз попробовал приподняться на руках и только сейчас сообразил, что…

— Мастдай! — крикнул журналист.

— Чего? — тревожно сказал сталкер.

— У нас же только комбезы прикованы! И берцы! Это не «жадинка», это что-то другое, вроде клея «Момент». Надо как-то освободиться…

— Точно, — сказал Мастдай. — Ты от природы умный или в институте хорошо учился?

— Да уж за экзамены не платил, — сказал Печкин.

Мастдай повозился, покряхтел и сказал:

— Хорошая была мысль. Только у меня все ножи на груди, не подлезешь… И комбез на правой руке прикован… Э-э-эх!

Послышался треск. Такого желанного звука Печкин давно не слышал…

— Остальное хрен оторвёшь, — сказал Мастдай. — А я-то ещё Сидоровича ругал, что старьё подсовывает! Если бы старьё!

— Мне и думать не стоит, чтобы отлепиться, — сказал Печкин. — Столько бабок впалил в снарягу! Броня крепка! Зато руки свободны, и я ножичек как-нибудь добуду…

Именно что как-нибудь — кармашек-то был на левой руке. Только бы нож не улетел далеко…

Но сумел журналист сделать всё правильно и зажал в правом кулаке кривой клиночек модели «десперадо». Очень подходит к случаю такое название…

— Ты бросишь его мне очень точно, — сказал Мастдай. — Потому что я ничего не вижу. Брось так, чтобы он коснулся моей руки, но не отскочил. Не торопись. Рассчитай всё.

Печкина пробил пот. Он никогда в жизни ни к чему не прилипал, разве что к девушкам. У него не было такого опыта. Журналист представил, что он калека. Как упомянутый Стивен Хокинг. Но этот замечательный человек держит в голове всю Вселенную. А ему нужно держать только ножичек. Тогда всё и получится…

Тогда всё и получилось.

А в фильме герой непременно бы промахнулся, думал Печкин. И тянулся бы за лезвием тщетно и долго, для пущего драматизма…

— Хорошая заточка, — сказал Мастдай. — Только за обстановкой не забывай наблюдать, чего на меня пялиться… Начнём с подбородного ремешка…

После чего затеял живую беседу с собственным комбезом, причём изъяснялся исключительно матом. Наконец дело дошло до берцев и шнурков… Потом Мастдаева глотка издала торжествующий рёв…

Печкин не выдержал, перевёл обзор вправо, повернул картинку на девяносто градусов…

Грузчик винзавода выглядел как чудом уцелевший пассажир после авиакатастрофы. Босой. В изрезанном солдатском белье, с которого свисали остатки камуфляжного комбинезона, закреплённые на плечах. Бронежилет был нараспашку, потому что сгоряча Мастдай перерезал и застёжки-липучки. На непокрытой голове сверкала залысина — пришлось отхватить и часть собственных волос. Мастдай гордился своими чёрными цыганскими кудрями и упорно не стригся под нулёвку, как прочие, хоть оно и причиняло неудобства…