Гортензия в маленьком черном платье - Катрин Панколь

Ширли, казалось, была целиком погружена в созерцание меню.

Официантка подошла и стала ждать, пока они сделают заказ.

– Я возьму ребра ягненка с фасолью и как можно больше соуса, – заявила Жозефина, – я умираю с голоду. Вы поняли меня: как можно больше соуса!

– Я поставлю рядом с вами на стол соусницу.

– Замечательно.

Ширли заказала чай с тостами. Она поставила свой пакет на стул. Он был безупречно-белый, обвязанный шикарной пеньковой веревкой.

Ширли помалкивала. Время от времени она открывала рот, чтобы произнести фразу, но не решалась, сгибала и разгибала край скатерти, сгибала и прижимала его пальцами.

– Как у тебя на Мюррей Гроу? – спросила Жозефина.

– У нас много работы. Я устала. Бегаю повсюду, мало сплю.

– У Филиппа тоже усталый вид.

– В самом деле? – сказала Ширли. – Однако по нему не видно… Он развил такую бурную деятельность.

– А Оливер? Как он поживает?

– Он путешествует, редко бывает здесь. А в остальном все нормально…

Голос Ширли звучал крайне невыразительно, словно она рассказывала выученный текст. И она все сгибала и разгибала край скатерти, стараясь не встречаться с Жозефиной взглядом.

– И потом сейчас холодно, зима никак не кончится, мне хочется куда-нибудь на солнышко.

– А почему бы тебе не взять несколько дней отпуска? Я уверена, что Филипп это поймет. Вы теперь хорошо организованы, вы можете заменять друг друга по очереди. Он вот, например, собирается поехать на две недели в Японию.

Ширли внезапно оживилась, подняла голову и спросила:

– Когда это?

– Да уж скоро. Он едет к своему другу Такео. Утверждает, что поездка к нему на десять дней стоит десяти сеансов талассотерапии.

– Он ничего мне не говорил!

– Ну забыл, наверное.

– Но это же важно! Он должен был мне сказать!

– Он наверняка хотел тебе…

– Мы все-таки вместе работаем! Я вот заранее его предупреждаю, если планирую куда-то уехать. Он перегнул палку тут, явно перегнул!

– Тебе не кажется, что это ты сейчас перегнула палку?

– Нет, – упрямо продолжала Ширли. – Нисколько. Ты просто не сидишь там все утра и все вечера! А я сижу. Я не пропустила ни одного дня.

– Ох, Ширли, прошу тебя, не будь такой агрессивной.

– Я не агрессивна, я просто хочу, чтобы со мной хорошо обращались, это разные вещи.

– Но ты же не одна там!

– Знала бы ты, как там все работает! Ты живешь далеко отсюда, далеко от всех нас, ты уже вообще ничего в этом не понимаешь!

Жозефина с ужасом посмотрела на подругу и спросила:

– А почему ты так со мной разговариваешь?

– Как я с тобой разговариваю?

– Агрессивно разговариваешь, словно обвиняешь меня в чем-то. Я чем-то провинилась перед тобой?

Ширли мотнула головой.

– Ты избегаешь меня, Ширли.

– Это неправда! Это ты, наоборот, думаешь, что весь мир должен остановить свое движение, потому что ты ступила ногой на английскую землю.

– Но раньше-то мы все время виделись!

– Ну и что, это, допустим, было раньше. Времена меняются.

– Что происходит, Ширли?

– Ничего не происходит и ничего не произошло. Ты понимаешь: ни-че-го! Ты все напридумывала…

– Что я напридумывала? – опешила Жозефина.

– Ну, напридумывала, и все… И вообще, ты меня нервируешь!

Жозефина протянула руку к Ширли в знак примирения. Ширли резко вывернулась и обреченно воздела руки вверх. Она толкнула при этом официантку, которая шла со своим подносом. На нем были чай, тосты, бараньи ребрышки, фасоль и соусница, полная жирного соуса. Все это рухнуло на Ширли, потекло густыми струями на стул, где стоял пакет, и дальше по ножкам на коврик. Официантка вскрикнула, Ширли забормотала извинения, Жозефина окунула салфетку в стакан воды и попробовала вытереть одежду подруги.

Все разговоры затихли, люди смотрели на них, пряча улыбки за салфетками у губ.

Ширли вскочила и побежала в туалет.

Жозефина недоуменно смотрела ей вслед.

Что же все-таки случилось? Что она такого сказала, отчего Ширли так взволновалась?

Ей хотелось вернуть веселое утреннее настроение, радость, с которой она бежала в галерею. Она уже ни в чем не была уверена, обвиняла себя в неуклюжести, бестактности, неловкости.

Вот вечно у нее так.

Стоит ей себя почувствовать сильной, свободной, смелой, иногда даже – что не часто случается – умной и красивой, как сразу… Происходит нечто, какая-то, пожалуй, даже мелочь или случай в метро, возникает шальная мысль, или на улице портят настроение – она слышит какое-то замечание, принимает его на свой счет и всему конец. Она чувствует себя брошенной, потерянной и при этом еще и виноватой, словно сделала какую-то глупость. Какую – неизвестно, но это точно ее вина.

Совершенно точно – ее вина.

Она опустила глаза. Взгляд остановился на пакете, который стоял на стуле. Он был испачкан коричневым соусом, краешек оторвался и висел.

Жозефина позвала официантку, чтобы попросить о помощи. Та все не обращала на нее внимания, Жозефина махала ей напрасно. Опять посмотрела на пакет. Решила заглянуть под упаковочную бумагу, чтобы проверить, не испачкан ли плащ. Взяла пакет, удивилась, какой он тяжелый и твердый, заглянула под первый, потом под второй слой обертки и с удивлением обнаружила рисунок, который назывался «Собака». Рисунок Люсьена Фрейда.

Почему Ширли солгала ей?

Да это смешно! Оливер вполне имел право любить Люсьена Фрейда. Да только вот это на него совсем не похоже. Чтобы расслабиться, Оливер смотрел по телевизору «Симсонов» и разглядывал комиксы. Все время одни и те же: «V значит вендетта», «Хранители», «Из ада». Или же уезжал и накручивал километры на велосипеде. Так Ширли с ним и познакомилась: ее велосипед чуть не врезался в велосипед Оливера возле прудов в Хэмпстеде.

Когда они ужинали вчетвером и Филипп заводил разговор о какой-нибудь картине или о выставке, которая ему понравилась, Жозефина замечала, что Оливер начинает смотреть в сторону. Она заговорщицки улыбалась ему, и он улыбался в ответ с видом нашкодившего ребенка. Женщины всегда хотят переделать мужчину, с которым живут. Всегда. «Все мы одинаковые, – произнесла она вполголоса, тряхнув головой. – До чего приятная мысль!»

Она едва заметно улыбнулась. И повторила: «Все одинаковые».

Ширли хотела «развивать» Оливера. Она пыталась сделать из него эстета. Такого, как Филипп. Очевидно, Филипп говорил с ней о Люсьене Фрейде. О его манере писать долго, вдумчиво, стараясь постичь душу натуры, выразить в своем творении надежду, память, чувственность и ответственность, да-да, ответственность… Она словно услышала Филиппа. Увидела Ширли, которая, раскрыв рот, внимает его речам. Филипп так прекрасно рассказывает о том, что любит.

Белый конвертик вылетел из промокшей упаковки. Жозефина подобрала его, понимая, что вторгается в интимную жизнь Ширли. «Это нехорошо, – рассудительно произнес голосок в ее голове». – «Да, но мне интересно, как же она объяснит свой подарок Оливеру… Это точно ее почерк».

Она тихонько открыла конверт, посмотрев предварительно, не идет ли Ширли. Достала маленький картонный квадратик. Еще взгляд в зал – и она прочитала надпись: «For your eyes only»[24].

Жозефина нахмурилась. Повернула квадратик и прочла:

Это тебе, Филипп. За наши долгие чудесные вечера. Спасибо, что всегда был рядом, что проводил со мной столько времени… I’ll give up heaven to be with you[25]. Ширли.

Жозефина сидела на стуле не в состоянии ни моргнуть, ни пошевелиться.

Она вонзила зубья вилки в ладонь и ничего не почувствовала.

Сидела, читала и перечитывала слова на картонном квадратике. Они расплывались, буквы налезали одна на другую, кружились в хороводе, ей не удавалось построить из этих юрких слов осмысленную фразу. «Филипп, Ширли, долгие вечера, всегда был рядом, чудесные, нежные, спасибо, столько времени со мной, I’ll give up heaven…»

Она положила конверт обратно в пакет, поправила веревку, придала композиции законченный вид, открыла свою сумочку, достала пудреницу, припудрила нос, привела в порядок прическу, нашла в кошельке две банкноты по десять фунтов, оставила их на столике и выбежала на улицу.

Когда вечером этого же дня Филипп вернулся на Монтегю-сквер, он нашел на полочке в коридоре пакет из галереи «Блейн/Саутерн» и записку от Жозефины.

С днем рождения, любимый! Мне не удалось тебе дозвониться. Зоэ срочно попросила моей помощи, она в состоянии шока, а почему – я не знаю. Еду прямо сейчас. Позвоню тебе, как только больше узнаю. Люблю тебя. Жозефина.

Он спросил у Александра, не знает ли тот, что там стряслось у Зоэ. Александр сказал, что не в курсе. «Если бы было что-нибудь серьезное, она бы со мной поделилась, она всегда так переживает! Принимает все близко к сердцу, – сказал Александр и, приняв вид многоопытного мачо, добавил: – Как, впрочем, все женщины».

Они повздыхали вместе: ах, женщины, женщины, и решили пойти поужинать в свой любимый итальянский ресторан «Два веницианца». Филипп позвонил, чтобы заказать столик.