Гортензия в маленьком черном платье - Катрин Панколь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ей надо было навести справки, найти в журналах название и адрес галереи, где выставлены эти рисунки. Кропотливая работа влюбленного муравьишки. Как же это прекрасно, как прекрасно – любить и быть любимой! Она шла вприпрыжку, краснела от стыда за себя, но не могла удержаться и опять чуть подпрыгивала.
«Вчера ночью под вышитым балдахином нашей кровати он сотворил из меня неутомимую потаскуху, которая изнемогла от страсти, обессилела от ласк, но все равно была готова вновь прильнуть к нему и целовать, и покусывать его кожу, увлекая в новую пучину страсти. Недорого стоит такая моя любовь, если мой подарок не будет безумством расточительности!» – пропела она, вспоминая строки из «Песни песней»:
На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его. Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя; искала я его и не нашла его. Встретили меня стражи, обходящие город: «Не видали ли вы того, которого любит душа моя?» Но едва я отошла от них, как нашла того, которого любит душа моя, ухватилась за него, и не отпустила его…
И она хихикала в воротник пальто, мороз щипал ее за щеки и за нос так, что хотелось чихнуть.
Она остановилась у галереи «Блейн/Саутерн» на углу Ганновер-сквер и Ганновер-стрит. Там продавались рисунки Люсьена Фрейда. И главное, тот самый, изображающий мрачную комнату, в которой стоят маленький столик и узкая железная кровать с медными шашечками, на которой в беспорядке разбросаны подушки, а на смятом постельном белье угадывается отпечаток обнаженного тела. Она колебалась между ним и изображением тощего пса с грустным, несколько пристыженным взглядом. Он был такой трогательный, внушал сострадание, так и просил: «Ну погладьте меня!»
Но он был уже продан.
– Его купила какая-то женщина. Она тоже, как вы, выбирала между этими двумя, – сообщила ей сотрудница галереи. – Надо признать, они оба хороши, хотя такие разные…
– Это не страшно, – сказала Жозефина. – Тогда я куплю комнату.
Собака была, возможно, милее, нежнее… но кровать шептала: «Я пойду за тобой на край света, мне нравится твоя мужественная уверенность в себе, твой безусловный авторитет».
– А вы могли бы мне красиво упаковать ее? Я приду за ней завтра.
И она вышла, легкая, красивая, и пошла под прозрачным английским солнцем.
Она напевала, чтобы немного развеять счастье.
Но едва я отошла от них, как нашла того, которого любит душа моя, ухватилась за него, и не отпустила его…
Ее чуть не раздавил красный автобус, который поворачивал вровень с тротуаром, он душераздирающе засигналил, аж уши заложило. «Ох, простите меня, я задумалась, – пробормотала она, извиняясь перед прохожим, который обозвал ее сумасшедшей. – Вы просто не понимаете! Знаете Песнь песней”?»
Она изо всех сил старалась не покраснеть во время ужина, когда Филипп рассказывал о Люсьене Фрейде Александру и французским друзьям, приехавшим из Парижа. Он сказал в заключение, что его безумство коллекционера отошло в прошлое, что сейчас перед ним стоят более серьезные задачи. Он выпалил это быстро, на одном дыхании, и Жозефина поняла, что на самом деле он кривит душой.
Каждый внес свою лепту, высказавшись на тему о том, что цены на картины достигли воистину непомерных размеров. Спекуляция стала подлинным бедствием, везде деньги, золото, о самом искусстве уже никто не думает. Ну и что тут поделать, действительно, стоит заняться чем-нибудь другим.
– Вы можете себе представить, сколько обедов для голодных я могу финансировать за деньги, равные стоимости одного такого рисунка? – спросил Филипп. Голос его должен был звучать легко и иронично, но в нем все равно угадывалась грусть.
На следующий день Жозефина вернулась в галерею. Она проходила мимо банка «Барклайс» и тут заметила Ширли. Та шла, глядя под ноги, с пакетом в руке.
– Ширли! – закричала Жозефина, размахивая руками.
– Жозефина… – подняв голову, не сразу ответила Ширли. – Что ты тут делаешь?
– Пойдем попьем чайку? Мне только надо успеть в галерею.
Она показала пальцем на вывеску «Блейн/Саутерн».
Ширли пробормотала: «Уж не знаю, у меня времени просто нет, надо бежать, я спешу, не знаю».
– Но послушай, Ширли, я уже два дня как в Лондоне, а мы еще не увиделись! Ты не пришла вчера вечером на ужин. И, кстати, ты вообще больше не приходишь к нам ужинать. Я, в конце концов, начну думать, что ты меня избегаешь!
Ширли развела руками, потом хлопнула себя по ляжкам несколько раз подряд, словно тонула и звала на помощь. «Нет, нет, – затараторила она, – это только сейчас, ну понимаешь, время так летит, да еще холодно, Мюррей Гроу, дела в приюте, надо бегать по магазинам, а когда ты, кстати, приехала? Как там Зоэ? А как в Париже с погодой?»
Она говорила все подряд, механически поднимая и опуская руки, и пакет забавно двигался в такт ее движениям. Жозефина засмеялась.
– Я надеюсь, твой груз не бьется…
– Нет, нет. Это… Ну, я не знала, что купить и…
Ширли замолчала, словно не знала, признаваться ей или нет.
– Это плащ для Оливера. Он жаловался, что ему нечего надеть, а на улице постоянно идет дождь. Ты же знаешь, какой он. Ворчит-ворчит, а толкнуть дверь и зайти в магазин ему в голову не приходит…
– Как он поживает? Очень хотелось бы его увидеть, – сказала Жозефина и тут же пожалела о своих словах. Она вспомнила, что накануне, когда она заходила на Мюррей Гроу, Пенелопа, которая занималась бесплатными обедами вместе с Ширли, по секрету шепнула ей, что Ширли в дурном настроении, и она думает, что у них там что-то не ладится с Оливером и поэтому Ширли сходит с ума. Бросается на всех.
– Ой… я не хотела, Ширли, у меня вырвалось…
– Что у тебя вырвалось? – поинтересовалась Ширли, воинственно вздергивая подбородок.
– Я не хотела тебя огорчить.
– Огорчить меня? Жозефина, да ты сама не знаешь, что несешь!
В голосе ее слышались агрессивные нотки. Жозефина не могла этого не заметить, ее это несколько обидело. Она протянула руку к Ширли.
– Прости меня, я не хотела тебя обидеть. Что-то не так?
– Да нет же! Все очень хорошо. Почему что-то должно быть не так? Ты уже раздражаешь, Жозефина, своим желанием вылечить всех и каждого, словно весь мир – большая больница!
Жозефина внимательно посмотрела на нее и сказала себе: «Да, точно что-то не ладится». Она взяла Ширли за локоть, увлекла ее в галерею, сказала владелице: «Здравствуйте, я мадам Кортес, я приду за рисунком несколько позже, буквально через час, вы не против?»
Женщина удивленно посмотрела на них, хотела было что-то спросить, но промолчала и просто кивнула:
– Никаких проблем, мадам Кортес. До скорого.
Она бросила озадаченный взгляд на Ширли, та отвернулась.
Жозефина с Ширли вышли, и уже на улице Жозефина спросила:
– А ты знаешь эту женщину?
– Нет. Она меня, вероятно, с кем-то перепутала.
Перед большой застекленной витриной галереи Жозефина остановилась, сжала руку Ширли и сказала:
– Вот посмотри на нас, Ширли, ведь мы замечательные подруги, да? Сейчас мы пойдем пить чай и ты все мне расскажешь.
– Но мне нечего рассказывать!
– Мы не виделись три недели, и тебе нечего мне рассказать?
– Да у меня времени нет.
– Ну, найдешь время, – приказала Жозефина, подталкивая Ширли к улице Пикадилли.
– Мне не хочется ничего рассказывать, Жозефина!
– Ясное дело, это-то меня и беспокоит. Пойдем в «Фортнум энд Мейсон». В это время там полно свободных мест. Пойми, ты не одинока в жизни, у тебя есть я. Я твой друг, ты все можешь мне сказать. И завтра ты придешь к нам в гости на день рождения Филиппа. Это приказ.
– Я не люблю подчиняться приказам. Ты должна была бы это запомнить, Джо, – отвечала Ширли глухо, грустно.
Жозефина была счастлива, поскольку ожидала завтрашний праздник, поскольку была счастлива, что солнце греет ей затылок, поскольку встретила любимую подругу. Она крепко держала Ширли под руку, то отпускала, то вновь сжимала, смотрела на нее, улыбаясь. Она еще раз сказала настойчиво: «Ну давай, Ширли, соглашайся… Если ты не пойдешь, все будет не так».
– Ты правда так думаешь? – промямлила Ширли. Голосок у нее был несчастный-пренесчастный.
Тут Жозефина почувствовала, что она чего-то не улавливает. И по дороге в кафе уже ощутила какую-то беду, нависшую над головой.
Она вытянула шею, чтобы поймать еще немного солнца, а потом вместе с Ширли зашла в большое здание из красного кирпича, где на деревянном панно фисташкового цвета вырисовывались буквы, которые наполняли ее сердце радостью: «Фортнум энд Мейсон».
– А ты читала, что у них написано в меню? – сказала она, пытаясь разрядить атмосферу. – Вот послушай: «1 марта чайный салон открывали Ее Величество Королева, герцогиня Корнуольская и герцогиня Кембриджская и окрестили его Чайный салон бриллиантового юбилея, наполненный радостью и восторгом”». Ох, люблю я англичан! У них необыкновенное чувство торжественности, этикета.
