Избавление - Джеймс Дики

Льюис шел впереди и тащил байдарку за носовой фалинь. Он хлюпал по воде, вены на его руках вздулись; веревка, перекинутая через его плечо, казалась привязанной не к носу байдарки, а к мешку с золотом. Над притоком аркой склонялись деревья – в основном, горный лавр и рододендрон, – так что нам иногда приходилось становиться на колено или даже на оба колена и, согнувшись в три погибели, пробираться сквозь листья и ветви. Я погрузился в воду по грудь и чувствовал давление течения, скользящего сквозь листья. В некоторых местах казалось, что двигаешься сквозь тоннель, в который никогда не должен был бы забираться человек. В других местах перед нами открывались более свободные пространства, напоминавшие зеленые коридоры; вода меняла оттенки и даже температуру. Она выглядела более приглаженной, чем если бы текла по открытой местности.

По моим часам мы двадцать минут шли по этой нескончаемой пещере, потолок которой образовывали листья, а полом была вода. Единственным смыслом нашего передвижения стало для меня само передвижение; я лишь отыскивал ногами воду притока сквозь листья рододендронов, которые прыгали в лицо и скрывали все вокруг. Интересно, что я буду делать, если все остальные вдруг исчезнут? Исчезнет этот ручей? И останусь только я, один, и лес вокруг меня и этот труп? Куда мне тогда идти? А если исчезнет и этот приток, найду ли я дорогу назад к реке? Наверное, нет. И я умом и сердцем привязал себя к остальным – только с ними я выберусь отсюда.

Время от времени я смотрел в байдарку и видел там труп, развалившийся на дне; одна рука закрывала лицо, ноги скрещены – карикатура на бездельника из маленького провинциального городка, настолько ленивого, что единственное, что он может делать – это спать.

Льюис поднял руку. Мы, стоя вокруг байдарки, выпрямились, удерживая ее носом к течению. Льюис, как проворное животное, вскарабкался на берег. Я, Бобби и Дрю остались стоять в воде; байдарка, касаясь наших бедер, слегка покачивалась между нами. Лес обступал нас со всех сторон так плотно, что в некоторых местах и руку, наверное, было бы сложно протиснуть сквозь множество переплетенных ветвей. И следить за нами не представляло бы никакого труда – с любой точки, под любым углом, из-за любого куста и дерева. Но я не ощущал на себе подсматривающих глаз. Зато я чувствовал руки Бобби и Дрю, удерживающих байдарку в одном положении.

Через минут десять одна ветка, погруженная в воду, поднялась, отодвинулась – и появился Льюис. Выглядело это так, будто дерево само подняло свою ветку из воды – как человек, поднимающий руку. У меня даже возникло ощущение, что в чаще леса, в самых глухих местах, такое происходит все время... Листья на ветке выбрались из воды осторожно, но уверенно – и в воду вступил Льюис Медлок.

Мы привязали байдарку к кусту и подняли тело, при этом каждый из нас занял то же положение возле него, что и раньше. Мне кажется, что я не смог бы заставить себя взяться за него в каком-нибудь другом месте.

Льюис сказал, что не нашел никаких тропинок, но наткнулся на небольшую подходящую полянку между деревьями, немного дальше, в сторону от притока, но вверх по течению. Впрочем, подходящим здесь может быть любое другое место. Мы тащили труп, продираясь сквозь кусты и между деревьями, которые, казалось, росли там испокон веков и будут расти вечно. Мы спотыкались, падали, разворачивались то в одну, то в другую сторону. Я, весь мокрый и липкий от пота, безуспешно пытался запомнить наш нелепо усложненный путь между кустами и деревьями. Однако после первых нескольких поворотов я полностью потерял представление о том, где мы находимся, но, как ни странно, это мне нравилось. Раз уж забрался в такую глушь, то хотелось чувствовать, что ты полностью отрезан от всего мира. Когда я перестал слышать журчание ручья, то понял, что совсем не представляю, в какую сторону мы движемся. Я просто вместе с остальными нес труп, ухватив его за рукав.

Льюис снова поднял руку, и мы опустили тело на землю. Мы стояли рядом с каким-то болотом, наполненным стоячей водой, которая либо натекла сюда с какого-то другого места, либо проступила из земли. Земля вокруг была мягкой, и при каждом шаге из-под ног выдавливалась вода. Я старался найти местечко посуше – хотя какое это имело значение после того, как я, вместе с остальными, так долго брел по колено в воде.

Льюис знаком подозвал меня к себе. Когда я подошел к нему, он вытащил из колчана стрелу, убившую человека. Я ожидал, что увижу, как она еще дрожит, но она не дрожала: она была такой же, как и все остальные – спокойной, цивилизованной, отменно сработанной. Я проверил, не прогнулась ли она немного, – нет, она была совершенно ровной. Я вернул ее Льюису, но мне почему-то не хотелось, чтобы Льюис выбросил ее. Льюис как-то странно качнул головой – будто выражая нечто среднее между решимостью и удивлением тем, что он собирается сделать, – и взял стрелу, которую я не выпускал из рук. Так мы и стояли, держась за стрелу. На ней не было следов крови, но оперение было все еще мокрым от речной воды, в которой Льюис ее ополоснул. Она выглядела как любая другая стрела, которая попала под дождь, или которую покрыла обильная роса, или которая побывала в густом тумане. Я отпустил свой конец стрелы.

Льюис поставил ее на тетиву своего лука. Потом оттянул ее до отказа – я видел, как он это делает, сотни раз. Он принял позу – классическую, правильную позу, значительно более правильную и точную, чем та, в которой обычно изображают лучников на всяких вазах, – и замер, сосредоточиваясь. Перед ним не было ничего, кроме черной болотной воды, но он целился в какую-то точку на ней: может быть, пузырек, который двигался по воде, – но должен был, раньше или позднее, остановиться хотя бы на мгновение.

Стрела полетела. Она спрыгнула с лука с захватывающей дух серебристой молниеносностью и моментально исчезла. Льюис смотрел ей вслед, не опуская лук, будто стрела все еще находилась на нем. Не было ощущения того, что стрела остановилась, ударившись обо что-нибудь под водой – о камень или бревно. Она просто исчезла и, может быть, пробившись сквозь грязь и ил, улетела к мягкому центру земли.

Мы подняли тело и двинулись дальше. Когда мы подошли к берегу болота, оползшему, покрытому папоротником и сопревшими листьями, разлезавшимися под ногами как дерьмо, мы остановились. Льюис повернулся к нам и прищурил один глаз. Мы опустили тело на землю. Левая рука трупа завернулась под неестественным углом, и это показалось очень странным и более страшным, чем вес то, что происходило до сих пор – как в таком положении ему не было больно, почему он не кричит?

Льюис резко опустился на корточки и начал копать яму складной саперной лопаткой, которую прихватил с собой в путешествие, чтобы рыть лунки для «отхожих мест». Земля – или то, что толстым слоем лежало на земле, – копалась легко. Но почвы как таковой не было – лишь слой за слоем сопревших листьев и всего прочего, источавших запах многолетнего перегноя. Да, все это могут затапливать, подумал я; эти места ни для чего толкового не пригодны.

Мы с Дрю опустились на колени и стали рыть руками, помогая Льюису. Бобби не помогал нам; он стоял, отвернувшись, глядя на деревья. Дрю рыл энергично, стараясь, очевидно, забыться в этой физической работе, размышляя лишь о том, как с этим лучше управиться. Во впадинах его рябого лица, будто составленного из блоков, стал скапливаться пот, а его черные волосы, казавшиеся благодаря своей густоте и напомаженности сплошной твердой массой, поблескивали, сползая на бок и прикрывая ухо.

Место было темное, тихое и душное. Когда мы, наконец, закончили копать яму, на моем нейлоновом комбинезоне не оставалось ни одного сухого пятнышка. Яма получилась узкой и неглубокой – не больше метра в глубину.

Мы подтащили тело к яме и столкнули его в нее так, чтобы оно улеглось на бок. Как только труп улегся, он стал невероятно далеким от нас. Льюис протянул руку к Бобби, и тот подал ему ружье. Льюис опустил ружье в яму, потом, сидя на корточках, положил руки на колени и стал что-то в ней рассматривать. Затем его правая рука снова отправилась в яму – он передвинул ружье, укладывая его как-то по-новому.

– Ладно, все, – сказал он.

И мы начали, руками и лопатой, засыпать яму. Работали исступленно. Я старался побыстрее засыпать лицо мертвеца, и это оказалось нетрудным – я работал обеими руками, сцепив их как лопату. Но тело исчезало медленно, скрываясь в общей неухоженности и неряшливости глухого леса. Когда яма была полностью засыпана, Льюис разровнял на ней перегной из листьев.

Мы стояли на коленях, наклонившись немного вперед, тяжело дыша: кто упирался руками о собственные ляжки, кто о землю. В какой-то момент мне невероятно сильно захотелось откопать его снова и стать на сторону Дрю. Откопать, пока мы еще знаем, где он. Потом его ни за что не найти... Но уж слишком много пришлось бы объяснять: грязь на теле, задержку, ну и все остальное... А может быть, вытащить его все-таки, помыть в реке? И как только я подумал об этом, я понял, что это невозможно. Я поднялся на ноги.