Ливонская чума - Дарья Иволгина

Чума. Все самое страшное, самое жуткое вмещало в себя это короткое слово. И главное в нем было беспомощность человека перед своей участью, неизбежно плачевной.

Затаив дыхание, Георгий вошел в комнату хозяина. Киссельгаузен неподвижно лежал на кровати, застыв в неестественной позе. Видно было, что он уже закоченел. Георгий испытал приступ брезгливости. Такое же чувство вызывали у него мертвые кошки и замерзшие птицы.

Стараясь держаться подальше от мертвеца, Георгий наклонился над его походным сундучком и взял его за обе ручки. Крякнул, с трудом поднял и потащил из комнаты.

Соледад уже ждала его. Она расхаживала взад-вперед, босые ступни ее шлепали по полу, как будто она приклеивалась к доскам при каждом шаге, платье развевалось вокруг круглых сильных коленей.

— Зачем ты тащишь целый сундук? — спросила она. — Какой болван!

— Он там… с открытыми глазами, — сказал Георгий. — Я не посмел при нем копаться в его вещах.

— Ну, это все равно, — перебила она нетерпеливо.

Георгий был так испуган, что позабыл даже о своем решении держаться надменно и не позволять этой простолюдинке — пусть даже она и имеет над ним колдовскую власть, — вести себя с ним, законным наследником русского престола, столь властно и нагло.

Повинуясь кивку Соледад, он быстро вытащил бокалы, «Хороши, — мелькнуло у него в голове, — но красть их не хочется. Нужно поскорее отделаться от вещей».

— Разведем в вине, — предложила Соледад. К счастью, в комнате у Георгия был кувшин, где оставалось еще немного недопитого кислого вина, купленного у заморского торговца прямо в порту, с борта корабля, где это пойло бойко расходилось по матросам.

Георгий тупо смотрел, как Соледад наполняет кубки, как капает по капельке из своего фиала, как подносит питье к губам. Увидев, что она выпила, он схватил свой кубок и жадно выхлебал до дна. Соледад тихонько засмеялась.

— Не бойся! — сказала она. — С тобой ничего дурного не случится. — Ее глаза сверкнули. — В отличие от этого Флора! Вот кому следовало бы поберечься.

— Нужно спрятать тело, — вспомнил Георгий. От всех этих разговоров о чуме и противоядиях он совершенно позабыл о несчастном Киссельгаузене.

— Ты прав, — согласилась Соледад с мрачным видом.

— Не хватало еще, чтобы нас начали подозревать и расспрашивать, — продолжал Георгий. — Лучше всего закопать его где-нибудь в лесу, а самим скрыться. Вынесем в сундуке. Сделаем вид, что уезжаем и грузим вещи. Точнее, мы действительно уедем… Как ты считаешь?

— Мы спрячем тело и спрячемся сами, — отозвалась Соледад, — но уезжать не станем. О, нет! Только не я! Я хочу остаться и посмотреть, как будут заживо гнить все эти ничтожные людишки, которые посмели поднять руку на моего господина и учителя Фердинанда, на великие книги — и на меня!

Глава шестая. Замок в чаще

Дорога по ливонским лесам тянулась медленно, бесконечно, но никому из путников, кажется, не была в тягость: торопиться им некуда. Останавливались порой на несколько дней и охотились, а то и просто отдыхали. Мест, где жили люди, избегали.

Для Урсулы каждый день приносил новые открытия, и девушка не уставала радоваться этому. Радовалась она по-своему, широко раскрывая глаза и нараспев проговаривая слова каких-то песенок. Иона нарочно ловил для нее бабочек и совал ей в кулачок жучков или какие-нибудь листочки и шишечки; все это приводило Урсулу в глубочайшее восхищение.

— Как мало нужно для человека, — сказал Иона Севастьяну, поглядывая на Урсулу. — Увидел небо — радость. Взял веточку с листьями — радость. Приметил на дереве белку — счастье.

— Некоторые из наших разбойничков считают, что Урсула — не человек, — отозвался Севастьян.

— Что они, карликов прежде не встречали? — насупился Иона. Он ощутил некоторую обиду за свою «воспитанницу».

— Может, и встречали, да только не таких, — пояснил Севастьян. — Ты посмотри на нее!

— Я тебе так скажу, любезный мой господин, объявил Иона, — будь она хоть какая, но если кто-нибудь вздумает ее обидеть, я того со света сживу.

— И на разбойничков наших погляди, — добавил Севастьян. — Как ты их со свету сживать будешь? Любой из них тебя двумя пальцами переломит.

— А я коварный, — сообщил Иона. — Я найду способ.

— Ты — найдешь! — засмеялся Севастьян. Уж в этом-то я не сомневаюсь! Ты и меня, глядишь, скоро в могилу своими разговорами загонишь. — потянулся, глянул в небо, едва видное в просвете между деревьями. — И хочется домой поскорее вернуться, и как-то не хочется. Поживешь с полгода под открытым небом, в шатре или под навесами — и уже стены домашние на тебя давить начинают. Ляжешь спать в кровати — душно, глянешь на потолок — тесно.

— Это ты точно подметил, — согласился Иона. — Я все больше на конюшнях люблю спать или сеновале. Все просторнее — хоть в щели свищет, уже это хорошо.

— Да, — сказал Севастьян и замолчал.

Он думал о Новгороде. О сестре, которая вышла замуж по любви. Севастьян Глебов, конечно, благословил брак Настасьи. Хоть и остался он главой глебовского дома, но все же старшая сестра к тому времени уже выросла, вошла в возраст, а он, Глебов, тоже был совсем еще почти мальчиком. Настасья — кроткая; запрети ей брат знаться с чужаком — ни словом бы не возразила, но у кротких свои способы убеждать: зачахла бы у брата на глазах.

Вадим Вершков Севастьяну не казался человеком особенно надежным. Однако живут они, вроде бы, ладно и детей нарожали. Жаль только, что сплошь дочки. Хоть одного бы мальчика! Ладно, время еще есть.

Наверное, пора бы и Севастьяну подумать о женитьбе. Но в душе он чувствовал, что не готов к такому шагу. Да и войны с Ливонией еще продлятся. Царь Иоанн не остановится на достигнутом, ему нужно, чтобы ни шведов, ни поляков возле его северо-западных границ и духу не было.

Лениво текли мысли у Глебова. Думал: зайти в Новгород, переждать там зиму и весеннюю беспутицу, а потом опять — сюда, воевать.

Забежала в мысли Глебова и Урсула. Куда ее пристроить? К сестре в дом — племянницам в подружки? Он усмехнулся. Девчоночки бойкие, сочтут Урсулу за живую куколку. Еще замучают, пожалуй.

К Флору? Флор — человек хороший, надежный, а вот жена у него с придурью. Иногда такие речи говорит — ни слова не понятно. И взгляд у нее многозначительный, как будто открыто ей нечто. Севастьян таких не любил.

«Как многое я, оказывается, не люблю, — подумал он не без удивления. — А казалось, скучал по Новгороду и домашним».

Но остаться скитальцем, лесным постояльцем, Севастьяну не хотелось. Незачем это. Даже безродный бродяга должен в конце концов обрести себе пристанище.

Поэтому отряд неуклонно двигался на восток, и каждый день, как представлялось Севастьяну, солнце вставало все ближе и ближе.

Замок появился перед ними неожиданно. Просто расступились деревья, обнажая широкую поляну, и выросла почти до неба крепостная стена. Была она сложена из дикого булыжника, выломанного из скальной породы очень давно, может быть, тысячу лет назад, и уже сточенного ветрами. Наполовину высохшие цветы покачивали головками у подножия стены. Еще выше стен уходили башни с остроконечными красными крышами.

Замок окутывала тишина. Казалось, любой звук здесь будет восприниматься как посторонний, как пришелец, которого не звали и не ждали. Тяжелее камня упадет он на землю. Еще и убьет кого-нибудь при падении.

Разбойники столпились вокруг Севастьяна Глебова, как будто только их молодой предводитель мог принять единственно правильное решение и спасти их всех от наваждения.

— Чей это замок? — шепотом спросил Севастьяна Иона. Он озирался по сторонам и шептал очень тихо и с большой опаской. — Мы когда в ту сторону шли, никакого замка не встречали.

— Здесь много таких, — ответил Севастьян, хмурясь. — Не могли же мы встретить по дороге их все! Давайте осторожно разведаем, что и как, и тогда уже решим.

— По мне так, надо бы спрятаться и обойти его ночью стороной, — высказался Чурила, но говорил он неуверенно и все время ежился.

— Может, здесь давно уже сидят наши, — возразил другой разбойник. И чуть покраснев, добавил: — Я хотел сказать — возможно, его заняли русские войска. Если мы начнем тут таиться и красться, люди царя Иоанна решат, будто мы — враги, и тогда ночью придется отбиваться от русских же.

— Нет уж, братоубийства мы не позволим! — сказал еще один.

— Молчи уж! — махнул ему Чурила. — Все люди — братья, а вспомни-ка ты, сколько этих братьев ты отправил к праотцам?

Все опять замолчали.

— Войдем, — предложил наконец Севастьян. — Он как-то странно стоит, посмотрите: с той стороны непроходимая топь, а с этой — такая чаща, что и в два дня не прорубишься. Удачно расположена крепость.

— На скалах замки видел, на островах — видел, но чтобы посреди леса, в болоте… — ворчал Чурила. — Лучше бы нам два дня через чащу прорубаться. Нехорошее здесь место. Вон, и Ионина девчоночка притихла. Спросили бы ее, она здешняя уроженка. Видала она тут этот замок? Кому он принадлежит?