Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750 - Франсина-Доминик Лиштенан

«Молодой двор» составлял особый мир. Карл-Петер-Ульрих, герцог Голштинский, хотя и превратился в великого князя Петра Федоровича, не пользовался любовью своих будущих подданных. Он приехал в Петербург в 1742 году; в ту пору это был очаровательный юноша, почти ребенок — к великой радости представителей всех кланов, которые полагали, что наследником легко будет управлять. Однако очень скоро выяснилось, что великий князь пошел но плохой дорожке: в свои девятнадцать он выглядел таким «изнуренным и высохшим», что напоминал более всего «ходячий скелет». Тощий, «как палка», «с головой не больше яблока и ногами не толще сургучных палочек»{286}, он, однако же, не чуждался ни игры, ни вина, а точнее, водки, которую потреблял в неумеренных количествах. Он превосходно чувствовал себя в компании всякого сброда — унтер-офицеров из Голштинии, женщин дурного поведения. При этом он не выказывал никакого желания продолжать свой род. При дворе ходили слухи, что брак великого князя заключен только на бумаге, что в первую брачную ночь пришлось прибегнуть к помощи Разумовского. Наследник Романовых поклонялся Фридриху II и приходил в неописуемый в восторг от каждой его победы{287}. Он сам мастерил марионеток и устраивал в своих покоях кукольные представления во славу обожаемого героя. Бестужева великий князь ненавидел и высказывался о нем в самых нелестных выражениях. Недолюбливал он и Разумовского, который однажды не потрудился встать при появлении его высочества. Петр Федорович обнажил шпагу против морганатического супруга своей тетушки: ведь в придворной иерархии тот стоял ниже великого князя. С этого дня наследник и фаворит, которых с трудом развели, сделались злейшими врагами{288}.

Подобные инциденты должны были бы радовать франко-прусский клан, однако своими излишествами и нескромностями Петр Федорович мешал им добиться главной, заветной цели — уничтожения бестужевского кружка. В глазах недоброжелателей молодой двор представлял собою оплот Пруссии в Петербурге; великий князь публично демонстрировал пренебрежение к русской нации, оскорблял духовенство, проявлял неуважение к священнейшим обрядам православной церкви, лакомился сладостями во время службы, не кланялся вовремя, богохульствовал на людях и нарочно сердил императрицу{289}. Екатерину, замешанную в деле Ла Шетарди, с весны 1744 года держали в стороне от придворной жизни, и она проводила время, читая книги и постоянно страдая от недомоганий психосоматического характера. Письма великой княгини родным должны были непременно проходить через Коллегию иностранных дел. Немецких слуг у нее отобрали, а стоило ей привязаться к русской фрейлине или придворному, как им тотчас приискивали другое место или вовсе увольняли{290}. Великокняжеская чета была окружена шпионами; Репнин, воспитатель наследника, а затем Чоглоков не сводили глаз с Петра и Екатерины и брали на заметку каждое их слово, каждый их жест. В душе сочувствуя франко-прусскому лагерю, их императорские высочества не имели ни малейшей уверенности в завтрашнем дне и жили в постоянной тревоге, опасаясь, что Елизавета вот-вот лишит племянника наследства или внезапно умрет и тем самым даст шанс на победу сторонникам Ивана VI.

Глава восьмая.

ЦАРИЦА ПРОТИВ ВОЛИ, ИМПЕРАТРИЦА НА СВОЙ МАНЕР

Основания трона Романовых были по-прежнему непрочны; двойственный статус самой императрицы, которая обеспечивала преемственность, ибо чтила петровские традиции, но [убила самодержавие, ибо вела неподобающий образ жизни, создавал почву для соперничества, интриг и козней. Клан Бестужева втайне вел двойную игру: в императорском дворце канцлер изъявлял безграничную преданность Елизавете и ее официальному наследнику, имея же дело с посланниками Георга II и Марии-Терезии, связанными с Брауншвейгским семейством родственными узами, он всерьез рассматривал возможность возвращения на престол малолетнего Ивана Антоновича. Представители франко-прусской группировки себе такой вольности позволить не могли; после дела Ботты, к которому Фридрих оказался в той или иной мере причастен, хотя роль его так и осталась недоказанной, после скандала с Ла Шетарди, последствия которого сказались даже на репутации великой княгини, сторонники Франции и Пруссии могли действовать одним-единственным образом — клясться императрице Елизавете Петровне в том, что они ее верные слуги. По причине скудости средств франко-прусская группировка постепенно свелась к организаторам переворота 1741 года и нескольким их единомышленникам, а точнее сказать, единомышленницам.

Странные шатания фаворитов и придворных императрицы объяснялись не в последнюю очередь ее импульсивным темпераментом. Елизавета согласилась взойти на престол, который некогда занимал ее отец, отнюдь не сразу, она долго колебалась, поскольку не питала особого пристрастия к государственным делам. Она обожала пышные церемонии, роскошь, почести, знаки внимания со стороны подданных, но ненавидела принуждение. Смотря по настроению, она то занималась делами, то откладывала их в сторону, называя государственную деятельность «самой пустой вещью в мире».{291} Чувственная, ленивая, вспыльчивая, она предоставила управление страной Бестужеву, однако порой в самые неподходящие для канцлера моменты ставила его на место и, например, созывала свой совет (Конференцию). Важнейшую роль в борьбе группировок играли любовники и фавориты императрицы. В 35 лет Елизавета вела весьма бурную жизнь. На первом месте оставался красавец Алексей Разумовский, обладатель прекрасного голоса. Ходил слух, что императрица тайно обвенчалась с Разумовским, однако, «чтобы дать ему передохнуть», с удовольствием выслушивала и «славословия других своих поклонников»{292}. Она выбирала любовников, не обращая внимания на их происхождение, — за телосложение, голос, умение складно говорить комплименты. Унтер-офицеры, камергеры, духовные особы — все могли на короткое время стать предметом ее увлечения{293}. Не лишенная чувства благодарности и на свой лад хранившая верность своим воздыхателям, Елизавета щедро награждала их и тем сеяла рознь между претендентами на августейшее внимание. Бывший прапорщик Семеновского полка Алексей Яковлевич Шубин участвовал во всех забавах юной Елизаветы; он оставался ее любовником до начала 1730-х годов и за эту связь был сослан Анной Ивановной в Сибирь. В 1743 году его произвели в генерал-майоры — по всей видимости, не за одни только военные таланты. Другой участник Елизаветиных забав, голштинец Карл Сивере, познакомился с цесаревной около 1735 года в кабачке и сделал головокружительную карьеру, возвысившись от форейтора и лакея до камер-юнкера и гофмаршала. Часто веселая компания, состоявшая из императрицы и ее прежних и нынешних любовников{294}, отправлялась из Зимнего дворца в какую-нибудь из загородных резиденций; государственные дела в таких случаях откладывались на неопределенное время. Императрица не терпела никакого принуждения, она, к великому огорчению своих приближенных (прежде всего, тех, кто принадлежал к франко-прусской группировке), преследовала одну-единственную цель — на свой страх и риск доставлять себе как можно больше удовольствия. При этом она вредила своему здоровью: в донесениях, отправлявшихся в Потсдам, Версаль, Лондон или Вену, посланники живописали во всех подробностях ее мелкие и крупные недомогания, проблемы с пищеварением, простуды и, главное, ее пристрастие к алкоголю ш. Забавы царицы тревожили ее подданных; еще в 1743 году Ла Шетарди упрекал Елизавету за «стремление испробовать все, что только может приблизить ее конец». Не умея внушать приближенным почтение к себе, она впадала в страшные приступы гнева и отличалась непредсказуемостью реакций.

Русский двор блистал роскошью, но благополучие это было мнимым. Придворные разорялись на покупке драгоценностей; сановникам первых двух классов вменялось в обязанность устраивать развлечения для императорского семейства, прежде всего маскарады, которые государыня особенно любила. Балы начинались в шесть вечера; до десяти часов гости танцевали или играли в карты. В десять императрица, великий князь и великая княгиня усаживались за стол и ужинали в обществе нескольких фаворитов; остальные гости ели стоя. Затем танцы начинались вновь и продолжались до часу или двух ночи. Елизавета не требовала никаких особых знаков внимания: она не хотела, чтобы ее провожали к выходу, чтобы при ее появлении в гостиной присутствующие вставали. Единственное, что неизменно соблюдалось, — это почтение к чинам и званиям{295}(Россия уже тогда, за век до Кюстииа, была империей фасадов). Тем не менее самые дерзкие авантюристы ухитрялись преуспеть при русском дворе. Превосходное описание жизни во дворце оставил один из таких авантюристов, барон фон Тренк. Людей небогатых и скромных царедворцы презирали, оттесняли или вовсе выгоняли. Заслуги, способности, должности — все это отступало на второй план в сравнении с внушительным внешним видом. Богатство выражалось в золотом и серебряном шитье, брильянтовых перстнях и каретах, запряженных чистокровными лошадьми. К излишествам любого рода высшее общество относилось с безграничной снисходительностью: пьянство считалось явлением само собой разумеющимся, на разврат смотрели сквозь пальцы или же с сочувственной улыбкой. Большим успехом пользовалось умение мастерски — то есть не гнушаясь плутовством — играть в карты. Придворные не чуждались грубой брани даже в присутствии иностранных дипломатов, зато по отношению к себе они, пусть даже возведенные в дворянство совсем недавно, требовали величайшей учтивости.