Складка времени. Сущность и критерии - Андрей Курпатов

«Лобные доли мозга, обладавшие мощными связями с восходящей и нисходящей ретикулярной формацией, оказались прежде всего аппаратом, обладающим мощной активирующей ролью, – описывает этот процесс Александр Романович Лурия в своих „Лекциях по общей психологии“. – Как показали исследования, при каждом интеллектуальном напряжении (ожидании сигнала, сложном счете) в лобных долях мозга возникают особые медленные волны, распространяющиеся на другие отделы коры и названные английским физиологом Г. Уолтером „волнами ожидания“. Когда же наступает прекращение ожидания сигнала, эти волны исчезают. Напряженная интеллектуальная работа, требующая повышенного тонуса коры, вызывает в лобных долях повышенное число синхронно возбуждающихся совместно работающих пунктов. Как показал советский ученый М.Н. Ливанов, эти синхронно работающие пункты сохраняются во все время сложной интеллектуальной работы и исчезают после ее прекращения»[93].

Именно поэтому, будучи в состоянии настоящей озадаченности, когда работает наша «Система 2», мы не чувствуем, как течет время. По сути, оно для нас субъективно может даже останавливаться – мы вытягиваем из себя (и в себя) информацию, складываем ее, комбинируем, «переплавляем». Но не надо забывать, что подобная активная работа возможна только в том случае, если мы движимы «нехваткой», то есть, несмотря на это, само искомое, изыскиваемое решение находится для нас в будущем, к которому мы таким образом оказываемся направлены. Впрочем, есть и еще один временной аспект – это «торможение» (которое, как мы можем видеть, является по существу полной его противоположностью), на самом деле есть образовавшееся у нас время, время нашей подлинной интеллектуальной работы по созданию чего-то нового, прежде не существовавшего. Сумев озадачиться, мы в каком-то смысле создаем пространство для времени в нашем собственном мозгу – тот самый функциональный центр в лобных долях, где осмысляется вопрос, возникший в нашем сознании. То есть здесь не время что-то делает с нами, а мы сами совершаем акт его создания, и в этом времени есть фактическое существование нас (мы его активные делатели), а не обычное наше времяпрепровождение, свойственное «Системе 1».

Но возможно, главное заключается в том, что привлечение большого объема данных в физиологический центр нашей ориентировочной озадаченности (что естественным образом замедляет принятие нами решения, тормозит ответную реакцию и т. д. – в общем, «затормаживает» нас) неизбежно приводит и к росту перспективного зрения: чем больше фактов охватывает наше сознание, чем больше становится его «пространство» в этот момент, тем более широкие возможности нам открываются, тем более отдаленными и масштабными становятся наблюдаемые нами перспективы. В конце концов, всякое наше будущее родится не только из наших желаний (намерений, целей), но и прежде всего из нашего прошлого опыта (в самом широком смысле этого слова), таким образом, чем большее количество знаний и понимания оказывается в этом «уравнении», тем дальше возможно отнесение перспективы: чем выше мы поднимаемся, тем меньше препятствий, скрывающих от нас линию горизонта, и тем, по существу, дальше от нас эта линия, и тем больше разбег для наших желаний, намерений и целей.

Фальсификаты «семантических систем»

Альфреду Расселу Уоллесу (другу Чарльза Дарвина, который одновременно с ним высказал идею естественного отбора) принадлежат замечательные слова: «Основной закон эволюции гласит: каждый вид достигает того уровня организации и интеллекта, который прямо пропорционален его потребностям и никогда их не превышает. В результате естественного отбора дикарь был бы наделен мозгом, лишь слегка превосходящим мозг обезьяны, тогда как на деле его мозг лишь ненамного меньше мозга философа»[94]. Мы редко задумываемся над этим очевидным фактом, но возможности нашего мозга действительно жестко ограничены, а решение задач, с которыми мы теперь сталкиваемся ежесекундно, не является для него таким уж естественным делом. «На интеллект каменного века, – пишет Клингберг Торкель в книге „Перегруженный мозг“, – обрушивается информационный поток» века XXI.

«Мозг, с которым мы рождаемся сегодня на свет, – поясняет К. Торкель, – практически идентичен тому, с которым рождались кроманьонцы 40 тысяч лет назад. И если генетически сама природа ограничила наши познавательные возможности, то произошло это уже тогда, когда самым технологически совершенным орудием был острый гарпун из кости. Иными словами, обладая тем же мозгом и интеллектом, что и десятки тысяч лет назад, сегодня мы пытаемся справиться с бесконечным потоком разнообразной цифровой информации. Можно предположить, что за год кроманьонец встречал столько же людей, сколько мы встречаем сегодня задень. При этом объем и сложность информации, с которой мы сталкиваемся сегодня, продолжает только нарастать»[95].

Предисловие к этой книге я начал со «следственного эксперимента», демонстрирующего агрессивность той информационной среды, которая фактически является средой нашего обитания. В 1962 году президент Американской исторической ассоциации Карл Бриденбаух заявил о происходящей на наших глазах «великой мутации» – люди стали меньше читать книг, живут информацией из СМИ, утрачивают единство культуры, а в конечном итоге – входят в состояние «исторической амнезии»[96]. Но проблема глубже, о чем в том же 1962 году заявил Маршалл Маклюэн в своей знаменитой «Галактике Гуттенберга». Уже в XVII веке великий Готфрид Вильгельм Лейбниц видел «в страшной массе книг, продолжающей увеличиваться» угрозу возврата к варварству, «потому что в конце беспорядок уже будет не преодолеть». Интересно, что бы сказал автор дифференциальных и интегральных исчислений, без которых теперь не обходится ни один компьютер, относительно интернета?.. Вопрос риторический. Американский историк культуры Элизабет Эйзенстайн, последовательница Маклюэна, так ответила на опасения Бриденбауха: проблема не в «исторической амнезии», наоборот, из-за того что информация, включая и историческую, становится в нашем мире все более доступной, возникает «перегрузка каналов». И термин оказался весьма удачным…

Джеймс Глик, которому принадлежит невероятно увлекательная книга «Информация: история – теория – поток», пишет: «В 1963 году два психолога попытались количественно определить влияние дополнительной информации на процесс постановки клинического диагноза. […] Они озаглавили свою статью „Может ли кто-то иногда слишком много знать?“ и перечислили альтернативные названия в качестве бонуса: „Никогда еще так много не давало так мало“ и „Слишком много информации – это опасно“. […] Одним из исследователей в этой области был Зигфрид Стройферт, который в 1960-е в серии статей отмечал, что взаимосвязь между информационной нагрузкой и обработкой информации обычно выглядит как „перевернутая U“: увеличение информации сначала помогает, затем помогает не так сильно, а потом начинает мешать. […] К 1980 году исследователи уверенно говорили о „парадигме информационной нагрузки“. Это была парадигма, построенная на трюизме: люди могут „поглощать“ или „обрабатывать“ лишь ограниченное количество информации. Разные исследователи обнаружили, что ее избыток приводит к растерянности и фрустрации. […]

Благодаря телефону количество доступной информации уже начало увеличиваться. Люди XX века осознали, что могут мгновенно узнавать результаты спортивных игр, которых не видели; эта мысль посетила такое количество людей, что The New York Times посчитала уместным в 1929 году напечатать на первой полосе объявление, умаляющее читателей перестать звонить: "Не спрашивайте по телефону счет в играх баскетбольного чемпионата". Сегодня получение информации "в реальном времени" рассматривается как неотъемлемое право. Что вы делаете, когда у вас наконец есть все? […] Музыка приходит к нам мгновенно. Это симптом универсального знания. Это то, что критик Алекс Росс называет "бесконечным плейлистом", понимая, насколько неоднозначен этот дар: "Возбуждение вместо насыщения, вызывающий привыкание замкнутый круг из жажды и чувства неудовлетворенности. Только находишь что-то, как вмешивается мысль – а что там есть еще?". Глаза разбегаются. Еще одно напоминание о том, что информация не есть знание, а знание не есть мудрость. […] Когда информация дешевеет, дорожает внимание».

«Прошлое гармошкой складывается в настоящее»[97], – резюмирует Джеймс Глик спор между Карлом Бриден-баухом и Элизабетой Эйзенстайн. Буквально физически не имея места в своем сознании ни для прошлого, ни для будущего, мы словно бы схлопываемся во времени. Наше настоящее настолько насыщено и перегружено информацией, что ему, почти в прямом смысле этого слова, голову некогда поднять.