Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев - Андрей Добров

Полковник замолчал, потому что в гостиную вошел Коля с чаем и бутербродами.

– Я тут положил вам перекусить, Владимир Алексеевич, вы ж не обедали еще.

– Спасибо, Коля.

После того как мой секретарь вышел, Слободянюк продолжил:

– В общем, он прикарманивал ценные вещи и даже деньги. Когда это стало известно, карьера Теллера в нашем корпусе закончилась.

– Был суд? – спросил я, разливая чай в чашки.

– Суда не было. Скандала никто не хотел. Я просто попросил его сдать оружие, сорвал погоны и отправил на все четыре стороны. Поверьте, мне очень грустно рассказывать эту историю, потому что я чувствую свою вину – недоглядел, ошибся в человеке.

– Так значит, Теллер не только служил в Жандармском корпусе пятнадцать лет назад, но еще и допрашивал членов революционной ячейки, – сказал я задумчиво.

– Точно так.

Возможно, Дмитрий Владимирович планировал остаться еще, но рассказанная история его явно расстроила. Не допив чай, он извинился, сославшись на зов службы, встал и начал прощаться.

– Знаете, Владимир Алексеевич, я тут у вас словно свежего воздуха вдохнул. Вы рыбалку любите?

– Люблю.

– Выбирайтесь как-нибудь ко мне, на Николину Гору. Места у нас тихие, скромные, посидим у речки, поговорим.

– Не могу обещать, – сказал я. – Но постараюсь.

Он погрозил мне пальцем:

– Не тяните, Гиляровский, не тяните. Поверьте мне, таким нормальным людям, как мы, остается все меньше времени для того, чтобы просто посидеть с удочками, поохотиться на пескарей.

– Но мы с вами еще молоды, Дмитрий Владимирович, – весело возразил я.

– Дело-то не в нас с вами, – грустно сказал Слободянюк. – Поверьте моему слову, тучи сгущаются не только там. – Он указал рукой на окно, за которым действительно потемнело, как перед дождем. – Тучи сгущаются над всей страной. Как там писал Гоголь про Россию? Птица-тройка? Куда ты мчишься…

– Русь, куда ж несешься ты? – процитировал я по памяти. – Дай ответ. Не дает ответа.

– Но в этом месте у Гоголя были и другие строки: «Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади», – ответил полковник. – И Гоголь, и все читатели его считают, что это хорошо, что мы летим, оставляя позади другие страны и народы. Но мало кто задает себе вопрос – а что там, впереди? И почему мы должны обгонять в этой скачке другие народы? Что в этом хорошего?

Я молчал, потому что не хотел дискутировать, помня о страсти Дмитрия Владимировича к резонерству.

– Ну да, – спохватился он, – это оставим до рыбалки. Не тяните с рыбалкой, дорогой мой Владимир Алексеевич. Может так статься, что в ближайшие годы я буду слишком занят по службе, чтобы пригласить вас к себе на Николину Гору. Прощайте.

Он надел фуражку и начал спускаться по лестнице.

– Что, Дмитрий Владимирович, все так плохо? – спросил я его вдогонку.

Он остановился.

– Хуже, чем вы можете себе представить. Хуже, чем вы надеетесь, – ответил он, отдал честь и снова пошел вниз.

Глава 10. Письмо профессора Мураховского

Я подошел к окну и стал смотреть, как полковник Слободянюк садится в экипаж. Филеров Ветошникова не было видно – вероятно, начальство приказало им снять пост у моего дома, пока не будет понятно – отчего это к репортеру Гиляровскому приезжала такая жандармская шишка. Потом налил себе еще чашку чая и сел в кресло.

– Ушел? – заглянул ко мне Коля.

– Да.

– Кто это был?

– Один старый знакомый. Только ты никому не говори о том, что он приезжал. Хорошо?

– Даю слово!

– Ну иди. Мне надо подумать.

Мне действительно надо было подумать – новые обстоятельства совершенно по-другому показывали всю картину происходившего. Итак, Теллер мне лгал, уверяя, что не знает о существовании подземных ходов. Он их знал. Возможно, что пятнадцать лет назад Красильников сказал ему то, о чем не говорил мне, – а именно, где находится его личный третий ход, с помощью которого он проникал в особняк. Для чего Теллер лгал? Хотел сам воспользоваться тайной? Зачем? Чтобы обкрадывать Елисеева, будучи при этом начальником охраны? Это умно.

Умно, но рискованно, ведь если воровство раскроется, Елисеев его не пощадит.

Я тут же одернул себя: планы Теллера воровать у Елисеева – это пока только мои домыслы. Тем более что Елисеев – опытный коммерсант, у него наверняка учет товара и денег поставлен четко, иначе он не стал бы миллионером. А вот с чем мы имеем дело, так это с убийством. Мог ли Теллер убить смотрителя собачьего зала, сохранить его тело в третьем ходе, а потом вытащить на лестницу, вложить ему в руку мешок с мясом и… Стоп-стоп-стоп. Конечно, теоретически он мог, но только зачем? А самое главное – как быть с запиской от Бориса?

Но Борис ли ее написал? Я вспомнил, что однажды уже держал в руках записку, написанную Борисом по другому поводу – мне показывал ее крепыш Сережа, когда рассказывал, что Борис пропал. Где же она? Неужели я вернул ее Сергею? Надо достать обе и сравнить почерк – возможно, Боря не имеет никакого отношения к убийству смотрителя. Но кто тогда?

Я перестал кружить по гостиной, пошел в кабинет и сел в кресло. Признаюсь, я бы очень хотел, чтобы Теллер оказался убийцей – тем более что теперь против него были косвенные улики. Но только косвенные, увы. Пока что убийство Пахоменко казалось мне совершенно нелогичным. Все дело в деталях. Детали – отмычка не только к человеческим натурам, но и к правде. Без деталей ты можешь только воображать, что находится там, за закрытой дверью.

Я представил себе огромную дверь с гигантской замочной скважиной. У меня в руках было кольцо с ключами – я перебирал их, пытаясь найти хоть один, который подошел бы, но ключи таяли в моих руках как будто были сделаны изо льда. И мне сделалось так досадно, что я бросил кольцо на каменный пол и стал дубасить по двери кулаком, крича: «Откройте, это Гиляровский! Это Владимир Алексеевич!»

Но только эхо пошло гулять по каменным стенам: «Владимир Алексеевич! Владимир Алексеевич!» Я замолчал и стал слушать эхо, но оно не умолкало. А к нему прибавилось какое-то странное ощущение в левом плече – как будто кто-то невидимый пытался оторвать мне руку.

– Владимир Алексеевич! – Это Коля звал меня, похлопывая по плечу. – Идите в кровать, поздно уже.

– А? – недоумевающе спросил я и заморгал. Действительно, за окном уже стемнело. Я сидел в кресле с блокнотом в руках.

– Что, заснул?

– Да.

– А что это за шум?

– Дождь пошел.

– Надо же!

Я добрался до спальни, рухнул на постель и снова заснул. Я надеялся, что увижу прежний сон, но мне это, как всегда, не удалось.

Утром я проснулся под все тот же стук дождя по карнизу. Окна были открыты еще со вчерашнего дня, поэтому на подоконнике образовалась уже приличная лужа, а в комнате было просто холодно. Закрыв окно, я вытер лужу с подоконника полой халата, скинул его и пошел умываться. Коля еще спал – вероятно, он отсыпался за весь год, проведенный в качестве посудомойщика в «Крыму», когда ему приходилось вставать с зарей. Побрившись и уложив волосы щеткой, я оделся и выглянул в окно – Иван уже стоял на той стороне переулка, подняв верх пролетки, а сам укрывшись под старым черным зонтом с погнутыми спицами. Почему он не встал под аркой или не укрылся в дворницкой? Быстро одевшись, я взял трость и сбежал вниз. Дождь оказался не слишком сильным, хотя лужи набрались уже приличные – вероятно, лило всю ночь. Я вспомнил, что не надел галоши, но не захотел возвращаться. Добравшись до Ивана, я сел в пролетку и спросил:

– Кукуешь тут? Зачем сидишь под дождем?

Иван обернулся и подмигнул мне:

– Дай, думаю, погляжу, не появится ли вчерашний шпик?

– Думаю, не появится, – сказал я. – После моего вчерашнего колдовства они надолго забудут дорогу к моему дому.

– Ого! – уважительно сказал Иван. – Так ты, дядя, еще и колдун!

– А как же! Поехали на Остоженку, Ваня.

Мы весело понеслись, разбрызгивая водяные веера из-под колес – редкие прохожие жались к стенам, чтобы их не замочило, хотя многие и без того уже совершенно вымокли. Наконец Иван остановился у входа с табличкой «Ваш ангел-хранитель».

– Подожди тут, – сказал я своему извозчику. – Вернусь через четверть часа, а потом поедем на Каланчевку.

Войдя в контору, я молча раскланялся с пожилым сотрудником, спросил – у себя ли Петр Петрович. Получив в ответ кивок, прошел по коридору и постучал в дверь Арцакова.

– Открыто, – раздался его голос.

Арцаков был не один – напротив него на стуле сидел Митя Березкин. При моем появлении молодой человек вскочил, уступая мне стул.

– Дождь, – сказал Арцаков, кивнув в сторону своего зарешеченного окна, которое, как я был уверен, никто никогда не мыл, отчего было совершенно невозможно определить, куда оно выходит и что из него можно разглядеть.

– Точно! – бодро ответил я.

– Тогда по маленькой? – спросил Петр Петрович, вынимая из-под стола свою, как я ее окрестил, «вечную бутылку» рома, из которой всегда было отпито чуть больше половины.