Никогда не говори: не могу - Сергей Донской

– Обычная байка, – поморщился Роднин. – У нас никто никому языков не отрезал и не отрезает.

– Да, – согласился Бондарь, – это, конечно, преувеличение. Но вот то, что говорливый лейтенант до сих пор не поднялся выше чина полковника – чистая правда. Как и то, что его товарищ нынче в генералах ходит. После памятного собрания у него начался стремительный карьерный рост. Знаете, почему? – Не дождавшись реакции собеседника, Бондарь сам ответил на свой вопрос: – Потому что второй лейтенант, оказавшийся куда более сообразительным, тоже выступил с резкой критикой. Но направлена она была не против руководства, а против своего же товарища. Будущий генерал обвинил будущего полковника в пустопорожней болтовне, в неправильном понимании демократических основ, в стремлении выпятить свою персону за счет голословных утверждений.

«Пригласить в гости, – пронеслось в мозгу Роднина. – Причем не в гостиной расположиться, а засесть на кухне, чтобы никто не мешал. Только не по чарке выпить, а по пять-шесть. И поговорить по душам. Объяснить капитану, что я ничуть не жалею о своем выступлении на том собрании, как не завидую правильно сориентировавшемуся Волопасову. Признаться, что ссылка действительно имела место, только отправили меня не в Кувейт, а в Тбилиси. И очень хорошо. Потому что в противном случае 9 апреля 1989 года в ход пошли бы не саперные лопатки, а пулеметы с гранатометами. Так стоит ли тосковать о генеральских звездах, так и не упавших на мои погоны? Нет, конечно, нет. Капитан поймет, он сам слеплен из того же теста».

– Я вижу, вам совершенно не дорого ваше личное время, товарищ капитан, – произнес Роднин, ужаснувшись собственной деревянной интонации и надменному выражению, которое несомненно появилось на его лице. – Что касается меня, то обсуждать всякие дурацкие байки считаю занятием, недостойным офицера. Так что не задерживаю. Работайте.

– Есть!

Лихо крутнувшись на каблуках, Бондарь зашагал к выходу, не чеканя шаг, но зато развернув плечи, словно на параде. Кейс с портативным компьютером висел в его руке совершенно неподвижно.

Провожающему его взглядом Роднину померещилось, что он видит себя самого – таким, каким он был лет пятнадцать назад, когда держаться прямо было значительно легче, чем прогибаться перед начальством.

– Удачи! – запоздало выкрикнул Роднин, но дверь за Бондарем уже закрылась. – Все равно удачи тебе, капитан, – прошептал Роднин, несмотря на то, что его пожелание упало в пустоту.

Глава 12

На людоедском пиру

Расположившиеся на галерее мужчины одновременно взглянули на часы. До назначенного срока оставалось ровно семнадцать минут. Полночь – самое подходящее время для зрелища, которого они дожидались. Ноль-ноль часов, ноль-ноль минут – сплошное зеро.

– Ты веришь в нечистую силу? – поинтересовался Кочер, ласково поглаживая свою неправдоподобно толстую шею.

– Сейчас не очень, а в детстве верил, – откликнулся Ханчев. – Помню, матушка однажды решила меня окрестить, тайком от отца. Ничего из этой затеи не вышло. Поп выставил меня из церкви. Сказал, что я одержимый, ну, бесноватый. – Рассказчик огладил щегольские усики, как бы убеждаясь в том, что он давно не тот мальчик, которого можно было запугать всякой чертовщиной. – После этого случая мне прохода не давали. Как завидят меня, так начинают кричать: «Дьяволенок, дьяволенок!» – То ли воспоминания были тому виной, то ли черезмерная порция табачного дыма, но Ханчев закашлялся, а когда заговорил снова, его зрачки были чернее обычного. – Так что трудное у меня было детство, очень трудное. А хуже всего, что из-за всей этой ерунды во мне действительно что-то переменилось. У меня начинались корчи при виде каждой церкви, каждого креста. Священники утверждали, что беса, который в меня вселился, изгнать невозможно, слишком сильный.

– Чушь какая-то, – пробормотал Кочер. – Почему же на родине тебя корежило, а в Москве – нет?

– Потому что у себя я был один такой, на всю округу, а тут на меня никто внимания не обращает. – Ханчев лучезарно улыбнулся. – Одержимых дьяволом полно. Легко затеряться. Мне нравится.

– Становится прохладно, – пожаловался Кочер. – Дополнительный обогрев включить, что ли?

– Коньяк разве не греет? – удивился Ханчев, бросив в очередной раз взгляд на бутылку «Камю», из которой то и дело угощался шеф. Пузатая, с непропорционально длинным и тонким горлышком, она все равно выглядела изящно. Из-за налитого в нее благородного напитка? Или из-за его запредельной стоимости?

– Коньяк, – мечтательно произнес Кочер, плеснув себе еще несколько капель. – Знаешь, как он появился?

– В этой бутылке? – Ханчев засмеялся своей шутке, но сначала шумно проглотил заполнившую рот слюну.

– Вообще появился, – строго произнес Кочер. – В мире.

– Какая разница? Главное, что он есть. Я люблю коньяк.

– Кто его не любит?

Бутылка со стуком вернулась на пластмассовый столик. Даже не подумав угостить собеседника, Кочер сделал крошечный глоток и, насладившись его вкусом, приступил к обстоятельному рассказу.

По его словам, коньяк был изобретен благодаря случайности. В 1641 году во Франции были повышены налоги на белые столовые вина, которые в огромных количествах вывозились в Англию, Швецию, Норвегию. Чтобы не платить больших налогов, виноторговцы надумали сократить объем своей продукции путем перегонки вина. Они решили, что после перевозки полученный продукт можно будет разбавлять водой и вновь получать вино в полном объеме. Однако полученная после перегонки жидкость, выдержанная в бочках из лимузенского дуба, понравилась изготовителям больше всякого вина. Никаких сивушных масел, только чистейший коньячный спирт, благоухающий виноградом и дубовой корой. Сам Людовик Четырнадцатый пристрастился к новому напитку настолько, что дважды допивался до белой горячки. После этого был издан королевский указ, предписывающий дворянам употреблять «дубовый спирт» исключительно наполовину разбавленным водой и в очень малых дозах. А местом его промышленного производства стал город Коньяк, расположенный в пятистах километрах к юго-западу от Парижа.

– Я там бывал, – похвастался Кочер, – и вскоре понял, что нет ничего лучше марки «Камю». Неподражаемый бархатистый вкус, изысканный аромат. Не спутаешь ни с чем. К тому же обрати внимание на тару. Мишель Камю еще в тридцатые годы решил продавать свой напиток в бутылках из самого дорогого французского хрусталя – баккара – или из лиможского фарфора. – Кочер щелкнул пальцем по этикетке «Camus Extra». – Это точная копия самого первого графина.

– Главное не оболочка, а содержимое, – сказал Ханчев, которому приходилось глотать слюну все чаще и чаще.

– Пожалуй, – снисходительно согласился Кочер. – Содержимое этой бутылки сродни божественному нектару. Эксперты Международной выставки спиртных напитков в Лондоне признали «Камю» лучшим коньяком в мире, присвоив ему статус коллекционного.

– Что это значит?

– Это значит, что напиток принято подавать только в исключительно торжественных случаях.

– А вы, – сдавленно произнес Ханчев, – каждый день коньячком балуетесь.

– У меня каждый день особенный, – засмеялся Кочер, бросив взгляд на часы. – Ого, до начала гладиаторских боев осталось три минуты! Хочешь сделать глоточек для повышения жизненного тонуса?

От хозяйского бокала, протянутого через стол, пахнуло виноградом, лесными орешками, кедром, медом, какими-то цветами и еще бог знает чем. Самого золотистого напитка было на самом донышке, даже смотреть обидно.

– Спасибо, – с достоинством произнес Ханчев, – но я привык к другим дозам.

– Тогда пей чачу или что там принято у твоих соплеменников, – поскучнел Кочер и отвернулся, сосредоточив внимание на раздвижных дверях, откуда должны были появиться приговоренные к смерти.

Ханчев последовал его примеру. Но иногда он косился на шефа, представляя себе, как приятно было бы сбросить его вниз и посмотреть, чем это закончится. Попивая при этом хозяйский коньяк. И не бокалами, а прямо из горлышка.

Из последних сил Гала Андрусюк цеплялась за боковину двери, но продолжалось это недолго. Ее ударили по пальцам, потом – по почкам, потом пнули в зад, после чего она перелетела через порог, приземлившись на четвереньки.

Сопровождаемый оскорбительным ржанием охранников, рядом с ней упал Каменир, совершенно упарившийся в своей дубленке. Правда, он вскочил на ноги с такой прытью, что успел к двери прежде, чем ее успели закрыть. Видно было, что перспектива остаться в огромной оранжерее пугала Каменира значительно сильнее, чем побои. Охранники торопливо наградили его тумаками, отбросили назад, и створки сомкнулись. Намертво. Наглухо.

– Где мы? – тревожно спросила Гала, вглядываясь в яркую зелень, простирающуюся во всю ширину помещения. – Для чего нас тут заперли?