Никогда не говори: не могу - Сергей Донской

Каменир, на свою беду, прислушался.

В глазах у него потемнело, и в этой темноте звуки сделались особенно отчетливыми. Каменир провалился в затяжной обморок.

Часть II

Курок спущен

Глава 13

В свободном полете

Метель, лютовавшая в столице двое суток без продыху, наконец утихомирилась. Откуда-то с юго-запада повеяло теплом. Снег таял под моросящим дождем, как сахар, но выглядел не столь аппетитно. Ноздреватый, влажный, он постепенно смешивался с грязью, серел, покрывался черными язвами.

Люди сделались пасмурными, под стать погоде. Одежду приходилось чистить после каждого выхода на улицу, а покрывшаяся соляными разводами обувь не успевала просыхать за ночь даже на батареях парового отопления.

Телевизионщики, словно сговорившись, принялись вещать сплошь плохие новости. Повсюду горело, лопалось, рушилось, падало, не стыковалось, протекало, назревало. Дикторы, прежде приветствовавшие телезрителей радушными улыбками, все, как один, начали кукситься и приобрели насморочные интонации. По радио гнали серый поток попсовой мути. Свежие газеты были на ощупь сырыми, страницы пахли мерзостью, заголовки сулили то столкновение с астероидом, то новый мировой потоп, вызванный таянием ледников.

Зато о реальной трагедии в ночном клубе «Приход» массмедиа забыли, как только скупо обмолвились про состоявшиеся похороны погибших. А что толку переливать из пустого в порожнее? Ведь организаторы теракта так и не были пойманы. Упорное молчание властей настраивало на тревожный лад. В воздухе витало предчувствие новой беды.

Президент куда-то запропастился, кажется, укатил в отпуск. Простой народ почувствовал себя осиротевшим, значительно возросло потребление спиртного. Олигархи осмелели: один нахально заявил, что намерен основать новую либеральную партию, а другой вообще профинансировал постановку фильма с провокационным названием «Диктатор».

Одним словом, ничего хорошего никто не ждал, и ничего хорошего не происходило. Старики только и знали, что жаловались на перепады давления. Люди среднего возраста злились на стариков, докучающих своими болячками. Молодежь дулась на родителей, не способных обеспечить им отдых на золотых песках у лазурных морей.

А снег все таял и таял. В образовавшихся лужах отражалось пасмурное небо. С него беспрестанно лило, моросило или хотя бы капало. На оттаявших газонах кисли окурки и кучи собачьего дерьма.

Шагая вдоль мокрой чугунной ограды к входу в Институт туристического бизнеса, Бондарь невольно представлял себе, что творится сейчас на кладбище, и с ненавистью посматривал на разверзшиеся небесные хляби. Рано утром он смотался на Новодевичье с цветами, и вид оплывших могил резанул по сердцу. Красные гвоздики, возложенные на холмики раскисшей глины, выглядели такими неуместными, такими жалкими. Вот уж действительно: цветы запоздалые.

Бондарь сунул в рот сигарету и, прикрывая ее ладонью, прикурил. Дым горчил, норовил попасть в глаза и драл горло. Бондарь сжег сигарету несколькими злыми, отрывистыми затяжками, не поленился свернуть к ближайшей урне, швырнул в нее окурок и зашагал дальше.

Не замечая никого вокруг, Бондарь стал подниматься по широким ступеням. Занятия в институте шли полным ходом, но студенты все еще сходились на свои семинары да лекции. Их беззаботные голоса, накладывающиеся на мрачные мысли Бондаря, вносили в душу дополнительный диссонанс.

– Я стою, такая, а он подходит, такой, и говорит…

– Там конкретные бабки платят, только пахать надо, упираться, а я против своего кайфа не пойду…

– В крутом прикиде, просто отпад…

– Турпродукт – это совокупность всей хренотени, за которую башляют. Ну, типа того.

– Стратегия маркетинга важней любого петтинга…

– Меня эти разборки с пэрэнсами уже заколебали вконец! Нудят и нудят, нудят и нудят, прикинь?..

– Подписал герлу на фак, а у нее, как всегда, месячные…

В просторном вестибюле молодые голоса зазвучали еще громче, но, к счастью, довольно неразборчиво из-за гулкого эха. Бондарь остановился, собираясь с мыслями.

Нащупав в кармане сигаретную пачку, Бондарь оставил ее в покое. Прямо перед его глазами висела табличка, строго предупреждающая: «НЕ КУРИТЬ». И правильно. Хватит травить себя дымом, хватит терзаться воспоминаниями. Он сейчас не Евгений Николаевич Бондарь, не капитан оперативного отдела Управления контрразведывательных операций ФСБ, он рядовой сотрудник Государственного центра информации и статистики. Его задача – провести социологический опрос в институте. Так что брови хмурить совсем не обязательно. Наоборот, необходимо быть улыбчивым, предупредительным, приятным собеседником, вызывающим доверие с первого взгляда.

Приблизившись к колонне с зеркальными гранями, Бондарь тщательно причесался и постарался по возможности смягчить не в меру суровое выражение серо-голубых глаз. Сверкнул пробной улыбкой, остался доволен ею и перешел к стенду с расписанием занятий, желая выяснить, где и когда можно будет воочию полюбоваться Эдуардом Львовичем Камениром.

Заочное знакомство с этим насквозь гнилым фруктом уже состоялось. Сведения, почерпнутые из личного дела преподавателя и отзывов его знакомых, настроили Бондаря на весьма недружелюбный лад.

Холостяк, бабник, мелкий взяточник. В свои без малого пятьдесят лет не совершил ничего такого, за что его можно было бы уважать. Некоторые студентки старших курсов МГИМО при упоминании фамилии Каменира начинали стыдливо мяться, но о домогательствах с его стороны прямо не говорили. После одной грязной истории старого сластолюбца поперли с преподавательской работы, однако он, как видно, не угомонился. Продолжает, так сказать, сеять разумное, доброе, вечное. В частном колледже, где училась будущая смертница Елисеева, о Каменире шла нехорошая молва. Строились догадки, что между преподавателем и студенткой существовали интимные отношения, хотя определенно никто ничего не знал. Возможно, потому что это было довольно давно. Задолго до того, как Елисеева примерила пояс шахидки.

Если Каменир причастен к этому преступлению, то каким образом ему удалось превратить абсолютно аполитичную и беспринципную девушку в фанатичную сообщницу? Деньги? Гипноз? Шантаж? Использование каких-то тайных психологических рычагов?

Как бы то ни было, Бондарю давно не терпелось присмотреться к своему подопечному поближе, хотя до сих пор приходилось ограничиваться беседами с коллегами и студентами Каменира. Как назло, Эдуард Львович приболел, не появляясь ни в одном из институтов, где подрядился читать лекции. Хотелось надеяться, что сегодня он приступил к работе. Если так, то, судя по расписанию, его можно было застать в четырнадцатой аудитории на третьем этаже.

Перешагивая через одну ступеньку, Бондарь двинулся наверх. Появиться в деканате он решил попозже, если возникнет такая необходимость. Социолог – персона слишком малозначительная, чтобы вызывать повышенный интерес руководства института. Это вам не спонсор и даже не представитель Министерства образования. Задал свои глупые вопросы – и испарился. Неприметный, незапоминающийся. Серая личность.

Сообразив, что его походка выглядит чересчур энергичной для чиновника статистической конторы, Бондарь сбавил шаг и постарался придать своей фигуре некоторую мешковатость. Заинтересованных взглядов, бросаемых на него встречными девушками, стало ровно вполовину меньше.

Аудитория размещалась в торце здания, особняком. Разыскать ее удалось не сразу. Попав наконец в нужный коридор, изгибавшийся под самыми неожиданными углами, Бондарь оказался в тесном закутке, заканчивающемся дверью. Возле нее томилась девчушка, сидящая на подоконнике. На фоне светлого оконного проема ее силуэт казался почти черным.

Приблизившись к двери, Бондарь обнаружил, что на табличке совсем не тот номер, который он искал. Это была четвертая аудитория.

– Ваш институт носит имя Ивана Сусанина? – спросил он у девчушки.

Не переставая болтать ногами, она дернула плечами:

– Никакого имени он не носит. – Ее тон был меланхолическим. – Просто Институт турбизнеса, и все. А кто такой ваш Сусанин, я понятия не имею.

– Народный герой. За царя, за родину, за веру.

– А, герой, – поморщилась девчушка. – И че он?

– Думаю, что ниче, – осторожно предположил Бондарь.

– В смысле?

– В общепринятом смысле.

– Вы непонятно говорите, – пожаловалась девчушка.

Бондарь вздохнул:

– Сусанин завел в трясину польское войско. Отомстил врагам, а сам погиб.

– Зачем?

– Ну, наверное, так было надо.

– И че теперь?

– А теперь его имя стало нарицательным. Когда кто-нибудь указывает неправильную дорогу, его называют Сусаниным.

Произнося этот монолог, Бондарь чувствовал себя путешественником, пытающимся найти общий язык с представительницей племени мумбо-юмбо. Или с инопланетянкой. Он едва удерживался от желания помогать себе жестами.