Собрание сочинений. Том 8. 2013–2015 - Юрий Михайлович Поляков

Центрифуга, выпила водки, посмотрела на двух неживых бойцов, помыла посуду, покачала головой и ушла. Из последних сил он позвонил Марине, хотел объявить, что все знает про Ялту, но смог лишь сообщить: это я… Жена посоветовала остаться у Рената, чтобы не попасть в милицию. По стране катилась война с пьянством: за отдых в вытрезвителе расплачивались партбилетами и должностями. Из «Смены» уволили корреспондента, уснувшего в сквере на лавочке после дружеской пирушки. Веня, возвращаясь навеселе от знакомых, пристал в метро со стихами к молоденькой пассажирке, его забрали, и Шабельский выручал соратника Бродского чуть ли не через ЦК партии. Но главное – Марина боялась, что муж напугает пьяным вторжением Борьку, и сын проболтается дяде Мише, а тот, как истинный «О. Шмерц», привыкший ябедничать Западу на СССР, стукнет Вере Семеновне на чуждого свояка-алкоголика.

– А если я тут с женщиной? – перекатывая слова, как валуны, спросил Гена.

– Пусть даст тебе на ночь аспирин, а утром крепкий чай. Адрес венерического диспансера возьми у Касимова.

На следующий день бедолага едва дополз до редакции и обрел исцеление, припав к спасительной канистре Шаронова. Когда беседа подернулась поэтической невнятностью, а Веня пустился в философские спекуляции о пользе семейного рукоприкладства, в кабинет влетела Генриетта:

– Спятил? Тебя с утра главный ищет!

– Яволь! – вскочил Скорятин.

– Сдурел! – ругалась она, ведя нетвердого спецкора на ковер. – В стране антиалкогольная кампания. Уволят, если будешь с утра хлебать. С Веньки пример не бери, он друг Бродского, ему все по барабану. На Исидора только не дыши!

Однако шеф и не заметил несвежести сотрудника. Благодушно млея от причастности к гостайнам, он рассказывал, как весь вечер совещались на Старой площади, обсуждали «Авансы и долги» Селюнина в «Новом мире», прикидывали, что делать с агрессивно-послушным большинством. А тут еще генеральный с Патриархом в Кремле встречался.

– Если церковь поддержит перестройку, мы непобедимы! Говорю тебе как специалист по атеизму! Плохо, что Ельцин второй центр силы пытается сколотить. Горбачев психует. Как некстати Раиса их рассорила! Зачем, зачем она в политику вмешивается?!

– А что, лезет? – вяло поинтересовался Скорятин.

– Еще как! Во все встревает. Генерального накручивает. Тяжелая женщина. Ремонт в Форосе делала – прораба до самоубийства довела. Дотошная…

– Как вошь портошная.

– Что?

– Бабушка Марфуша так говорила.

– А-а-а… Не хватает нам только раскола. Разругаемся – погубим перестройку. А ты-то что сегодня такой мрачный, Геннадио?

– А чего радоваться-то? – ответил он, стараясь дышать в сторону.

– Это верно! Того и гляди Лигачев дожмет. Не зря они пробный шар запустили…

– Какой?

– «Не могу поступаться принципами!» Знаем мы эти принципы – всех к стенке поставить. Ты понимаешь, что начнется и что будет с нами?

– Расстреляют?

– Не исключаю. Хотя, скорее, просто загонят назад, в тоталитарное стойло. Представь! Сами на себя тогда руки наложим.

– Как тот прораб?

– Ну да… Никому про это не говори! Секрет.

– Ни-ни.

– Ты хочешь назад, в застой?

– Не хочу.

– Вот! А кто-то спит и видит! Многое сегодня зависит от нас. Иного не дано!

Гена слушал и думал о том, что в прежние-то времена главный редактор вряд ли решился бы откровенно путаться с женой подчиненного. За аморалку могли бы и с должности попереть. Не то что теперь… Он кивал Исидору, а сам ловил в себе странную новизну, поначалу приписывая ее похмельной чудноватости бытия, но потом понял, в чем дело. Теперь, когда вышла наружу вся правда, его вдруг перестали терзать ревнивые фантазии. Обманутый муж больше не воображал, мучаясь, постельное сообщничество жены и шефа. Наоборот, он словно накрыл дорогие останки любви гробовой крышкой, оставив дотлевать в безвестной темноте.

– …Вот почему ты и едешь в Тихославль. Мне нужен скандал!

– Постараюсь.

– Постарайся! Найди! Накопай! Нарой! Очень нужно.

– А что так?

– Талантливый ты, Гена, журналист, но политического чутья у тебя нет. Так всю жизнь в спецкорах и проходишь. Кто там первый секретарь обкома?

– Не помню.

– Врагов перестройки надо помнить! Суровцев – правая рука Лигачева. Умный. Волевой. Хитрый. Ты вспомни, что он городил на пленуме? Нес какой-то красно-коричневый бред! Ну кто хочет реставрировать капитализм? Никто. Паранойя. Генеральный его с трибуны гнал, а он не уходил. Но главное: зал его не отпускал. Хлопал! Теперь они готовят переворот на партконференции. Понял?

– Понял.

– Нет, у тебя все-таки что-то случилось. Дома?

– Ничего у меня не случилось.

– Тогда выезжай сегодня ночным поездом и без бомбы не возвращайся. Билет тебе забронировали. Возьмешь в депутатской кассе.

Складывая в дорогу вещи, Гена брал с запасом, чтобы хватило на первое время: возвращаться из командировки домой он не собирался, предполагая пожить сначала у Рената, потом найти недорогую съемную квартиру, а там видно будет. Вроде бы Союз журналистов кооперативный дом достраивает. Марина, чувствуя неладное, ходила вокруг и слегка поругивала мужа за вчерашний загул:

– Ну нельзя же так!

– Больше не буду. В последний раз. Обещаю!

– Надолго уезжаешь?

– С чего ты взяла?

– Вещей много берешь.

– Там грязное стирать негде. Может, и надолго. Как получится. Я должен привезти скандал.

– Привезешь?

– Постараюсь.

– Хочешь, поговорю с Шабельским? – Фамилию любовника она произнесла с намеренным небрежением. – Он тебя совсем загонял.

– Не стоит. Если не гонять – никто напрягаться не будет.

– Приляжем на дорожку? – заманчиво улыбнулась Ласская, совсем как прежде.

Так у них повелось с самого начала, с медовых месяцев: если он или она отправлялись в командировку, то любили друг друга впрок, жадно, не в силах оторваться, рискуя не поспеть к рейсу. Однажды Гена опоздал-таки на поезд и догнал состав только в Туле, наняв «неотложку», возвращавшуюся с дежурства. Мчались, оглашая окрестности сиреной и греясь медицинским спиртом. Предприимчивая проводница кого-то уже пристроила на его полку, пришлось размахивать редакционным удостоверением, вызывать начальника поезда…

– Не успеем. – Он снял просящие Маринины руки со своих плеч. – И я сегодня не в форме…

– Ты что, мне вчера изменил? – улыбнулась жена.

– Не сложилось, – ответил он. – Все водка проклятая!

– Геночка, прошу тебя, не пей в Тихославле!

– Попробую.

– Ну что с тобой происходит?

– «Моя жена налево ходит!» – мысленно срифмовал Скорятин, а вслух вяло ответил: – Ничего особенного…

– Я буду скучать!

– Я тоже, – с наслаждением соврал командированный.

12. Тихославль

Проходящий поезд прибыл рано, и на перрон вышли всего несколько человек, в основном «мешочницы», ехавшие в плацкарте. Одна интеллигентная дама была обвешана связками туалетной бумаги, как революционный матрос пулеметными лентами. У второй из тугого рюкзака высовывались, точно боеголовки, батоны колбасы. У третьей из кошелки, покрытой платком, бежала струйка гречневой крупы: видно, порвался пакет. Столица питала страну не