Помни обо мне - Софья Подольская

Из кареты я вылетела быстрее ловчего сокола и, пока оседала взбитая каблуками моих сапог красноватая пыль, осмотрела знакомый двор «Зерна малиновки». Судя по благообразной суете, свежей краске вывески и достроенному-таки крылу гостиницы, дела у четы Брасье шли неплохо. Я помогла выйти сестре Марии-Луизе, а когда все бросились к ней за благословением, предложила руку ее надутому высочеству. Эльга глянула на меня, как святая Юнония на прелюбодея, фыркнула и отвернулась.

— Что-то случилось? — спросил Дарьен.

Прежде чем подойти к карете, он кивком указал Кодру на аббатису, которую почтительно, но уверенно брали в кольцо.

— Нет.

Мой взгляд перепрыгнул с оштукатуренной стены таверны, на трагический круп Лютика, которого уводил конюшонок, на белоснежный чепец склонившейся перед сестрой Марией-Луизой женщины и шляпу, которую мял в руках стоящий рядом мужчина.

— Тогда почему Лоретта не выходит?

Я чувствовала его взгляд так отчетливо, будто к щеке поднесли зажженную свечу.

— Об этом лучше спросить у нее. А я, если не возражаете, посмотрю как там Лютик.

Шаг мой — слишком поспешный, чтобы не счесть его попыткой к бегству — остановило тихое хмыкание за идеально прямой, как учила наставница, спиной.

— Да не обижал я вашу нежную фиалку.

Я сжала губы, запирая непрошеную улыбку.

— Как и я вашу, — сказала не оборачиваясь, — но утешать все равно придется. Думаю, — добавила я, прежде чем сделать второй шаг, — в этом помогут королевская комната. И ванна.

— Королевская комната? — вопрос Дарьена задержал меня еще на одно долгое мгновение.

— Его Величество Харольф, — чтобы не поворачиваться я принялась поправлять покров, — останавливался в здесь однажды. Давно. И с тех пор комнату сдают только исключительным гостям втридорога. Статуса ее преосвященства и вашего серебра должно хватить.

— Дарьен? — донесся из кареты измученный голос.

Похоже, фиалке надоело страдать в одиночестве.

Воспользовавшись моментом, я попрощалась коротким кивком и пошла к конюшне.

В королевской комнате «Зерна малиновки» наставница останавливалась, когда путешествовала под видом знатной дамы. В последний раз нашей целью был прием в честь помолвки старшей дочери графа Эрвью, после которого тот проиграл соседу тяжбу за спорный участок леса — суд не принял во внимание изрядно подпорченные мышами векселя. Помилуйте, ну кто же оставляет столь ценные бумаги без присмотра?

Это было хорошее дело. Простое и приятное, пусть даже мне пришлось всю дорогу изображать проворную, но простоватую личную горничную. Главное, наставница тогда чувствовала себя достаточно здоровой. Два предложения руки и сердца на балу — как же она смеялась.

«Он клялся мне в любви, — продолжила она, прокашлявшись и отбрасывая испачканный красным платок, — а сам пялился на изумруды в колье. Клянусь уцелевшим глазом Всеотца, я почти слышала, как этот болван подсчитывает сколько сможет за них выручить!”

На следующий же день она обыграла его в карты. И согласилась простить баснословный по меркам провинции долг, если барон трижды прокукарекает, забравшись в фонтан. Кажется, его до сих пор за глаза называют барон Петух.

“Никогда не оставляй за спиной публично униженного мужчину, Алана. Если, конечно, не собираешься умереть раньше него”.

Нужно обязательно съездить в Сан-Мишель, я уже год не была на ее могиле.

Но стоило переступить порог конюшни, и тяжелые мысли разлетелись семенами одуванчика. Потому что в наших краях проще встретить муриоше*, чем чистокровного исмаэльского рысака. Особенно такого: белого, как чайка на гербе Морфан, достойного нести на своей изящной спине королеву фейри. Ровно таким я вчера, проведывая Лютика, любовалась в конюшне аббатства святой Интруны. Совпадение? Золотой ставлю — нет.

*Муриоше — злобный дух, который превращается в старого осла.

— Помочь?

— Шла бы, — не оборачиваясь, начал рослый чернявый парень, однако рывок и ржание Лютика заставили его посмотреть в мою сторону и резко замолчать.

Аж зубы стукнули.

Пока конюх таращился темные, как переспелые вишни, глаза и пытался отряхнуть солому с расшитого скорее матерью, чем женой жилета, я потрепала Лютика по длинной шее.

— Тяжелый день, да?

Судя по выражению глаз и исполненному муки ржанию, день у Лютика вышел тяжелее, чем у мучащихся в посмертии грешников.

— Конь с характером, — улыбнулась я конюху, — но меня знает. Я помогу расседлать и почистить.

Парень задумчиво поскреб стриженый затылок.

— А не тяжко будет, сестричка?

— За больными, думаешь, легче ходить?

— И то правда, — губы под полоской усов расплылись в ослепительной, прям погибель девичьих сердец, улыбке. — Помоги. Но не думай, — поспешно добавил парень, когда я, кивнув, потянулась к ремням подпруги, — я в долгу не останусь. Мать сегодня пироги ставила, Сахарные. Любишь?

— Кто ж их не любит?!

— Это ты еще мамкиных не пробовала. У нее такие пироги, из самого Тампля господа едут, чтоб откушать. Даже король, только не этот, этого туточки еще не было, а старый… Я-то сам, конечно, совсем мелким пацаном был, но мать рассказывала, что король…

Я улыбалась, кивала, поддакивала и, не забывая оглаживать щеткой повеселевшего Лютика, словно невзначай задавала невинные на первый взгляд вопросы. Так что когда, пообещав непременно заскочить на кухню таверны за обещанным пирогом, я вышла из пахнущей соломой, навозом и неприятностями конюшни, мне было известно не только как выглядит владелец исмаэльского рысака, но и какую комнату он занял. Осталось выяснить зачем.

Огороженный высоким частоколом двор «Зерна малиновки» дремал, накрывшись, словно парчовым одеялом, золочеными майскими сумерками. Лениво фыркала остывающая кузня, и служанка с двумя тяжелыми ведрами, топая, поднималась по внешней лестнице на галерею второго этажа. Похоже, мое замечание о ванне, Дарьен принял всерьез. Вспомнив, что в спешке оставила сумку в карете, я свернула к длинному навесу и заглянула в прикрытое синим бархатом окно. Пусто. Возможно, какая-то добрая душа позаботилась о моих вещах? Отмахнувшись от постыдного желания спрятаться в манящем полумраке от всего и всех, я выпрямила спину и направилась туда, где за красной дверью метали на стол стаканы с пивом и обсосанные до последней капельки жира косточки жирных каплунов, запускали ложки, а то и пальцы в наваристое рагу из барашка, мазали на нежную мякоть булочек паштеты и предавались прочим, неподобающим моему статусу радостям плоти.

В небольшом заполненном светом и веселым гомоном зале не обнаружилось никого, даже отдаленно похожего на благородного адельфоса лет восемнадцати с темными волосами и родинкой над верхней губой. Зато нашелся Дарьен в компании кучера и Кодра. И судя по их лицам, его история была исключительно смешной. И столь же неприличной. Я еще раз внимательно осмотрела таверну, отмахиваясь от мелькающих перед глазами лиц: пилигримы, тройка военных и подсевший к