Помни обо мне - Софья Подольская

любила читать, окно, которое открывала для нее каждое утро, столик, лишенный знакомых флаконов и баночек, и, кажется, чувствовала тонкий аромат вербены. Я скучала по нему. По ней. Скучала, как Гвен по матери.

Сумка нашлась у стены.

— Вам стоит быть внимательнее к своим вещам, — аббатиса вышла из примыкающей комнаты, откуда, я это точно знала, окна видно не было.

— Непременно, сестра Мария-Луиза.

Я повернулась так, чтобы не упускать из виду принцессу и якобы зарылась в сумку.

— Вы случаем не знаете, где Дарьен?

В ровном голосе аббатисы не было и намека на издевку.

— Мужчины ужинают в таверне, — ответила я спокойно.

— Хорошо, — кивнула сестра Мария-Луиза, с достоинством опускаясь в кресло.

Принцесса недоумевающе посмотрела на аббатису. Потом на меня и вновь на аббатису.

— И это все?! — в ее голосе прозвучала почти детская обида. — Вы больше ничего не скажете? Тогда почему мне вы запретили выходить?

Я поджала губы, пряча улыбку.

— Потому что ты моя подопечная, — невозмутимо произнесла аббатиса. — Кажется, мы уже это обсудили.

Принцесса вздернула подбородок и демонстративно фыркнула.

— Лоретта, ты…

Но стук в дверь не дал ей закончить.

Воспользовавшись тем, что аббатиса отвлеклась, на служанок и принесенный ими ужин, принцесса приподняла крышку дорожного сундука, а я спрятала в рукаве один из своих флакончиков.

Глава 15

Луна светилась в небе полновесной золотой монетой, когда я постучала в комнату Дарьена. Разумеется, номер рядом с таинственным всадником он занял лично. Основательная, как почти все в “Зерне малиновки” дубовая дверь отворилась быстро и почти бесшумно: скрип петель во владениях эна Брасье приравнивался к ереси.

— Входите, — сказал исключительно бодрый для благородного адельфоса в этот час Дарьен, — я сейчас найду свечу.

Аскетичное убранство комнаты состояло из тюфяка и массивного сундука, служившего одновременно гардеробом, столом, скамьей или кроватью. Но ровные, лишенные всяких украшений стены, недавно белили, пол был чистый, а солома в тюфяке — свежей.

— Ук ночует на конюшне, — сказал Дарьен, доставая из небрежно брошенной под окно седельной сумки огниво, — а Кодр присматривает за вашей комнатой.

— Я заметила.

Огненный глазок курительной трубки, а главное, ядреный запах табака, который предпочитали моряки и солдаты, не заметить было трудно. Впрочем, что-то подсказывало, что при желании Кодр может быть незаметнее охотящейся рыси.

— Кстати, — Дарьен перенес пламя с трута на половинку свечи, наполняя комнату тенями и ароматом плавящегося сала, — он опознал владельца коня. Точнее, опознал он коня, а владельца просто знает.

Дарьен развернулся и на освещенном шипящим огоньком лице отразилось дразнящее веселье. Я крепче сжала кулак и спросила, зная, что вопрос этот от меня ждут.

— И кто же это?

— Виконт Эрьвью, — сказал он совершенно спокойно. Напряжение, которое читалось в нем во время нашего последнего разговора, исчезло. — Кодр сказал, графиня — частая гостья в аббатстве, кажется, их земли тут недалеко.

Я вызвала в памяти портреты фамильной галереи замка Эрвью. Особенно один, Галлига, младшего сына и единственного наследника графа, которому сейчас действительно должно быть лет девятнадцать. Темные волосы, родинка над губой… Ай да Галлиг! Ай да сукин сын! Интересно, он знает, на какую фиалку замахнулся?

— Так что, похоже, это всего лишь случайность. А почему, — Дарьен прищурился и даже свечу с подоконника взял, — у вас такое лицо?

— Какое? — выдохнула я, разжимая кулак.

— Как будто вы интересное задумали.

Его улыбка была знакомой, такой же знакомой, как игра в «спроси, что еще я знаю». И мне захотелось ответить, как в детстве, широкой улыбкой, схватить за руку и потянуть туда, где дествительно интересно. В оружейную, полную напоминаний о славном батальном прошлом рода Морфан, или в пустующую комнату на самом верху Северной башни. Оттуда открывался головокружительный вид на Брокадельен, и поговаривали, именно в ней, Дарох Свирепый держал Бленуэнн из рода Морфан, взятую по праву силы. И страдания ее были так велики, что ветер сложил песнь о печальной судьбе Бленуэнн, а птицы донесли ее до самого Брокадельена. Песнь тронула сердце воина фейри, и он похитил красавицу прямо из-под носа у тирана супруга. Бленуэнн вернулась спустя четырнадцать лет с сыном, который убил Дароха в поединке, став следующим бароном Бру-Калун и прапрапрадедом Гвен.

Я тряхнула головой, сбрасывая яркую кисею воспоминаний и с уколом сожаления протянула Дарьену записку, которую, стоило дамам отправиться почивать, выкрала из сундука принцессы.

— Вот. Прочтите.

Он приподнял бровь в немом вопросе, но я лишь взяла у него глиняную плошку со свечой, подняла ту выше, чтобы дать ему достаточно света, и повторила:

— Прочтите.

Беглый взгляд на неровные строки заложил между бровями Дарьена хмурую складку. Самое бездарное подражание Гильему Окситанскому, из всех, что мне доводилось видеть или слышать, он прочел трижды. И даже не поморщился.

— Что это? — спросил он удивленно.

— Послание вашей сестре от виконта Эрвью.

— Вы шутите?!

Но лицо его стало серьезным, а синее море в глазах подернулось штормовой рябью.

— Я видела, как она прятала эту записку. Авторство я предполагаю, но, думаю, его нетрудно установить.

Я солгала. На то, что строки в записке принадлежат виконту Эрвью, я, не колеблясь поставила бы сотню золотых. Правда, когда нам с наставницей довелось гостить в замке графа, его наследник предпочитал сирвенты. Разумеется, героические, о славных победах, звоне клинков и пьянящих ароматах битвы. И эти душераздирающие вирши, позаимствованные у несказанно гордой талантами своего отпрыска графини, наставница заставляла читать. Меня. Многократно. Вслух и с выражением глубочайшего упоения на отчего-то непослушном лице. И хвалить… Кажется, его милость виконт Эрвью мне основательно задолжал.

— Где Эльга?

Напряженный голос Дарьена, подтвердил мои худшие опасения, и я разом перестала сомневаться в своем решении задержать ее высочество в комнате.

— Спит и проспит до утра.

— Хорошо, что у нее хватило ума не воспользоваться этим, — он зло скомкал и без того опороченный листок, — приглашением.

Я могла промолчать, сохранив с ее высочеством хрупкое подобие пакта о ненападении: одно дело настойчивый воздыхатель и совсем другое — тайная связь. Но решив, что Дарьен не станет выговаривать обожаемой сестре, все же призналась.

— Я подлила ей сонные капли.

— Вы что?

Облегчение, еще мгновение назад так явно читавшееся на лице Дарьена, исчезло.

— Когда я прочитала записку, — я твердо посмотрела ему в глаза, — то добавила в молоко вашей сестры сонные капли. Ее поведение перед отъездом показалось мне подозрительным, и я решила не рисковать.

Он задумался. Нахмурился. Я ждала пока он вновь перечитывал эту злосчастную записку, ругая мои глупые пальцы, которым так хотелось разгладить резкую складку между бровями и еще одну