Младший брат - Салтанат Бодыкова

Канабек закричал страшно, его истошный крик поглотило темнеющее небо.

— Айнабек, брат мой родной, не уходи, прошу тебя, прости меня, — приговаривал он, раскачиваясь из стороны в сторону.

Он долго и беззвучно рыдал, припав к груди мертвого брата, не решаясь закрыть его глаза. Вдруг он безумным взглядом стал шарить по сторонам. Затем, задрав голову, сначала шепотом и постепенно возвышая голос, стал звать в пустоту.

— Эй ты, как там тебя, солдат, где ты, Батыр, ты здесь? Помоги, скажи моему брату, чтобы не умирал. Ты слышишь меня? Скажи что-нибудь. Мой брат тебя слышал, значит и я тебя услышу. Батыр, пожалуйста, передай брату, что я виноват перед ним, что я прошу у него прощения.

Он снова начал плакать, называя брата то своим именем, то именем его невидимого друга. Он всматривался в обожженное лицо брата, но признаков жизни оно не подавало.

Тогда с выражением безысходной решимости на лице, он взвалил тело брата на плечо, пнул лежащий на земле, окровавленный нож и зашагал в сторону аула.

Не отдам, не отдам, шуршали камешки под ногами. Не отдам, не отдам, ручейки пота заливали лицо. Не отдавай, не отдавай, капли крови пропитывали пиджак.

Едва показались первые строения, Канабек аккуратно уложил свою ношу на землю и стал выглядывать людей: никого. И куда все подевались?

Прижал ухо к груди брата, упрямо пытаясь уловить хоть малейшее сердцебиение. Где-то глубоко внутри себя он понимал, что душа брата покинула его тело, но поверить в это, означало для него, переступить за черту, уже, непоправимого.

Поэтому он сел, расставил раскрытые ладони перед собой, как перед молитвой, поднял воспаленные глаза к небу и заговорил, обращаясь к Тому. Единственному, кто мог помочь. Сначала медленно и размеренно, почти шепотом, затем все громче.

Слова молитвы перемежались просьбами, от себя лично. Затем совершил омовение руками и тусклым голосом добавил, глядя в худое, измождённое лицо брата.

— Верни его, прошу, хотя бы на один день, пусть отец увидит нас вместе, входящих в дом. Один день. Я успею все исправить…

И подперев двумя руками голову, он заплакал. И все же, еще не все потеряно. Пусть даже мертвого, он принесет брата в дом, объяснит все отцу, попросит прощения. Отец мудрый, он прожил трудную жизнь, он простит.

Да где же люди? Канабек встал, оглядываясь по сторонам.

Из-за угла саманного дома вынырнул кто-то, не разглядеть из-за сгущающейся темноты, кажется, это подросток, весело насвистывающий незатейливый мотив. Точно, это соседский мальчишка.

— Эй, парень, иди сюда, — с воодушевлением закричал Канабек, размахивая руками, — позови врача, быстрей.

Пацан остановился, непонимающе глядя на него и Канабек решив, что все дело в том, что он обратился к нему на казахском языке — может, он не понял его — следующие слова прокричал, уже, на русском.

— Врач нужен, дохтур, иди зови.

— Ағатай, он у вас дома. Позвать сюда?

И мальчик развернулся, собираясь сбежать.

— Нет, нет, подожди. А что случилось? Моего отца ты видел сегодня?

— Нет, аға.

— Зайди в эти дома, позови, лучше, двух взрослых мужчин, надо отнести моего брата домой.

Глава 19 Два собрания

Вспоминая прошлое, перебирая жизнь по крупицам, Толеутай-ата все чаще возвращался к той, горячей поре, когда казахи, приноровившееся худо-бедно к власти царской империи, вдруг столкнулись с новой.

Все перевернулось с ног на голову. Беспокойной стала степь. Каждый день приносил что-то новое, в том числе, появилось много новых слов. И одно из них — собрание.

Толеутай-ата побывал на двух собраниях. Первое состоялось в начале смуты, второе в разгар голода.

На первое собрание Толеутай-ата пришел с Айнабеком. Сын неплохо знал русский язык, будет объяснять, что к чему.

Рассевшись на лавках в просторном помещении, по всей видимости районного клуба, люди вполголоса переговаривались, поглядывая на столы, за которыми расположились люди с серьезными лицами: председатель и другие члены правления, два человека из областного центра и один из ОГПУ.

Но Толеутаю были интересны не эти важные люди-начальники, а простой люд. Простым он казался лишь на первый взгляд, Толеутай-ата был немало поражен смелостью и разносторонностью его суждений. Да и по внешнему виду было понятно, здесь собралась разношерстная компания.

Часть присутствующих были представителями русско-казачьего кулачества, другая — их было больше — середняки и беднота. Толеутай-ата рассматривал их с большим интересом, все группы были по-разному одеты, держались и говорили тоже по-разному. По сути, присутствующие на этом собрании представляли собой срез общества.

Один за другим выступили докладчики. Говорили о сдаче хлеба, но в основном общие слова и лозунги. Фальшивые речи быстро всех утомили.

Начался гвалт обсуждения. И здесь уже ни слова лжи, ни капли лицемерия, все от самого сердца.

Первым встал крупный мужчина с окладистой бородой.

— Романцев Михаил, — представился он.

Как отметил про себя Толеутай-ата, кулаки либо просто называли фамилию, либо сразу начинали говорить, к какому сословию они относились было и так понятно. Остальные представлялись так: середняк такой-то, бедняк такой-то.

— Я по поводу сдачи хлеба. Везде кулак ненавистен, а вот как нашим хлебом окупать свои шкуры, так сразу гражданский долг.

Ему вторил другой кулак.

— Если заберут весь хлеб у зажиточных, то они сократят посев и не будут нанимать батраков и им придется нужду терпеть. В этом году ничего не нужно сеять, все равно отберут.

Одобрительный гул прошелся по рядам, а взгляды всех обратились на следующего оратора.

— Моя фамилия Купчихин. Я так скажу. Если к весне советская власть сделает еще три нажима на крестьян, то они будут воевать с ней.

Члены президиума обеспокоено переглянулись, председатель правления начал что-то выкрикивать, но взволнованному обществу было не до них.

— Советская власть, — продолжал невозмутимо Купчихин, — эта власть хулиганов, никогда не добьется правды, но это все зависит от народа. Царя свергли, на его место стал Керенский, потом Керенского сменили на Ленина. Теперь народом управляют коммунисты и народ, если будет война, повернет штыки в другую сторону, на коммунистов. Хотя бы поскорее была война, а то советская власть никак не дает работать, налог за налогом, знай только платить. У меня теперь одно твердое направление, что случись, я сразу убегаю в степь, набираю молодежь и начинаю бить с краю эту сволочь, а больше ничего мне не надо.

Следующим высказался пожилой мужчина.

— Я середняк, Грушевский. Скажите мне, что за советская власть, когда за неуплату налога отбирает и продает последнюю корову, этого при царе не было! Если будет война, то крестьяне за коммуниста воевать не будут,