После развода. Хочу тебя вернуть - Панна Мэра

– А мне всё равно! – почти кричит Алеся, и в её голосе слышится надрыв. – Я хочу один день для себя! Один! Ты не понимаешь, что я тоже человек, а не только мать твоего ребёнка и твоя слуга, которая должна обо всем думать наперед!

Я смотрю на неё и понимаю, что спорить бесполезно. Она всё равно продавит. Её упрямство железное. А во мне всё гремит от злости: от заказчиков, от Надиного лица перед глазами, от Алесиной истерики.

– Да пошло оно всё, – срывается с губ, и лицо Алеси перекашивает от злости и гнева.

Я понимаю, что её последние капли терпения лопнули.

Сейчас она мне устроит!

Алеся резко хватает сумку, заталкивает туда какие-то вещи. Звук молнии рвёт тишину квартиры.

– Вот и отлично. Пошло оно всё, да? Значит ты и меня прогоняешь, Ильдар, да?! Отлично, – шипит она, – значит, я сама позабочусь о себе.

Я подхожу ближе, пытаюсь удержать её взглядом: – Ты с ума сошла? Что ты делаешь? Куда ты?

– В спа! – отчеканивает она. – Я всё забронировала. Мне плевать, сколько это стоит. Мне плевать, что у тебя «важные проекты». Мне нужен отдых.

Она хлопает дверцей шкафа, хватает телефон, ключи. В комнате звенит крик малыша.

Резкий, требовательный.

Я сжимаю кулаки.

– Алеся, оставь ребёнка со своей матерью, с няней, с кем угодно, но не со мной. У меня аврал.

– Нет, Ильдар, – она улыбается холодно, победно. – Сегодня ты сам будешь отцом. Не архитектором, не гением, не жертвой обстоятельств. ОТЦОМ.

И прежде, чем я успеваю открыть рот, дверь захлопывается так, что стены дрожат.

В квартире сразу становится слишком тихо. И только детский плач режет слух и рвёт нервы. Я медленно поворачиваюсь к кроватке.

Маленькое, красное от крика лицо. Сжатые кулачки.

Он сейчас так похож на одного из заказчиков.

Орёт на меня также требовательно и без всякого угрызения совести.

– Ну вот, – выдыхаю я, проводя рукой по лицу. – Похоже мы с тобой вдвоём остались.

Я никогда не думал, что останусь с ним один на один. Вечно кто-то рядом: бабушка, няня, Алеся. А теперь – только я.

Я подхожу к кроватке, наклоняюсь, неуклюже беру ребёнка на руки. Он крошечный, а я держу его так, будто боюсь сломать. Плач не стихает, наоборот, становится громче.

– Чего ты хочешь? – шепчу, чувствуя, как вспотели ладони. – Я же даже не знаю, чего ты хочешь!

Я раскачиваю его, как видел у Алеси. Хожу по комнате. Плач чуть стихает, потом снова разрывается.

И вдруг до меня доходит, как нелепо всё это: архитектор, автор проектов, способный управлять командами, отчитываться перед мэром… Не в состоянии уговорить собственного сына замолчать.

Внутри всё сжимается. От бессилия. От злости. От какой-то чужой, новой боли.

Малыш снова кричит, а я хожу по кругу, и мне кажется, что даже стены собственной квартиры давят на меня со всех сторон.

И впервые за долгое время я ощущаю себя не архитектором, не мужиком, а… Пленником.

Глава 37

Надя

Сижу над расчётами, вывожу цифры в таблице, внимательно проверяя формулы.

Максим любит точность, ошибок он не прощает. Но как бы я ни старалась сосредоточиться, мысли снова и снова утекают в одну сторону.

Музей… Ильдар… И эти его грунты. А что же Алеся? Где же его «талантливая» помощница? Почему она не спасает его от провала?

Я усмехаюсь в полголоса. Видимо, красивые речи и демонстрация чужих чертежей перед мэром совсем не то, что реальные проблемы на стройке.

Внезапный стук в дверь заставляет меня вздрогнуть. Я закрываю таблицу, будто меня застали за чем-то постыдным.

– Войдите, – произношу, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

Дверь открывается, и в кабинет заходит Драгунский.

Высокий, собранный. Как всегда в идеальном костюме, будто с него только что снимали рекламу для глянца. Его присутствие сразу заполняет пространство, воздух будто становится плотнее.

– Надежда, – он произносит моё имя коротко, без улыбки, но в голосе нет напряжения.

Скорее… Сосредоточенность.

– У вас минута найдется?

Я киваю, хотя сердце уходит в пятки. Если сам Драгунский пришел, значит, разговор будет важный.

– Конечно, Геннадий Викторович, – отвечаю, откладывая ручку.

Он не садится сразу. Обходит кабинет, взглядом цепляется за мои корявые черновики, словно оценивает, что я тут делаю.

Потом поворачивается ко мне и останавливается рядом со столом.

– На самом деле, – произносит он медленно, и я тотчас напрягаюсь, словно готовясь к допросу. – Я хотел узнать, как у нас дела? Как прошла встреча с клиентом?

Я пожимаю плечами, стараясь не выдать лишних эмоций.

– Никак. Он не захотел разговаривать со мной.

Драгунский чуть прищуривается, будто именно такого ответа и ждал.

– Понятно, – спокойно говорит он. – Я так и думал. Но ничего. Такие вещи случаются.

Я чувствую облегчение: он не ругается, не обвиняет. Словно заранее знал, что так будет.

Драгунский ставит папку на мой стол, но сам не спешит уходить. Вместо этого чуть наклоняет голову и внимательно смотрит на меня. Его взгляд слишком прямой, слишком цепкий, и от этого у меня сердце начинает биться быстрее.

– А вы, – произносит он тише, мягче, – как себя чувствуете? Не слишком ли сложно всё это?

– Нормально, – отвечаю коротко. – Я справляюсь.

Он усмехается уголком губ.

– Я в этом не сомневался.

Слегка краснею, заметив как лукаво Драгунский оценивает меня взглядом и тут же стараюсь перевести тему:

– А по проектам… Может, мне ещё что-то нужно сделать? Максим оставил расчёты, я только начала их проверять…

– Надежда, – протягивает он медленно, с каким-то особым акцентом на моём имени, – вы и так слишком много работаете.

– Но… – я неуверенно поднимаю глаза, – расчёты же важны…

– Важны, – перебивает он мягко, – и всё же я не хочу, чтобы вы загоняли себя в эту рутину. Вы для фирмы незаменимый сотрудник. А незаменимых надо беречь.

Он улыбается так спокойно и уверенно, словно всё, что он сказал – истина, не подлежащая обсуждению.

Улыбка эта странно действует: и тепло от неё, и тревожно одновременно.

В кабинете становится так тихо, что я слышу, как у меня перехватывает дыхание. И вдруг Драгунский, чуть сузив глаза, спрашивает:

– Скажите, Надежда… А что вы делаете