Маленький человек из Опера де Пари - Клод Изнер

Последние адепты утопических теорий уже разошлись, когда он наконец увидел лестницу и у ее основания мраморную корону, украшенную свежими букетами и скромными венками. Закинув «Альцион» на плечо и попутно испачкав куртку велосипедной смазкой, Виктор спустился к могильному камню.

В очередной раз прочитав изречения философа, всегда казавшиеся ему туманными, Виктор покачал головой. Интересно, дядюшка Эмиль когда-нибудь задумывался над противоречием в теории Фурье: как можно достичь всеобщего счастия, истребив половину человечества? Виктор поискал фонтанчик, чтобы вычистить куртку, нашел, но лишь размазал черное пятно по рукаву и усмехнулся: «Ну вот, буду носить траур по гуманистической мысли».

За кипарисами мелькали могилы Мюрже, Теофиля Готье, Берлиоза, Стендаля, Оффенбаха. Прочитанное на памятнике Фурье слово «предназначения» подтолкнуло Виктора к рассуждениям о смысле жизни. Есть ли у жизни смысл? Какая судьба уготована его нерожденному ребенку? Это будет девочка, точно. Таша хочет назвать ее в честь героини Льюиса Кэрролла — Алисой, а второе имя они выбрали в память прабабушки Виктора — Элизабет Прескот, которая в свое время бросила вызов общественному мнению, выйдя замуж по любви за пастуха.

Погруженный в размышления Виктор миновал виадук Коленкур, проехал по одноименной улице, а затем по улице Лепик до старой мельницы. Посреди площади он остановился перевести дыхание. Вокруг на скамейках сплетничали кумушки, из дешевой забегаловки у здания мэрии XVIII века вывалилась разодетая как на свадьбу компания мужчин и женщин, перебрасываясь словами.

— «Пропади моя зеленая свечка, рогатое брюхо»,[60] этот плотный завтрак с возлиянием пришелся тебе по нраву? — вопросил богемного вида тип в фетровой шляпе с загнутыми полями, и Виктор тотчас признал в нем Мориса Ломье.

— «Дерррьмо! Лопни мой зад!» — радостно отозвался длинноволосый толстяк, одетый в нечто ужасное сиреневого бархата. На ногах он держался нетвердо. — Это было недурно! Да здравствует король Убю!

— Выбирай выражения, Гедеон, а то вон тех дамочек распугаешь — они, похоже, не в восторге от красноречия нашего друга Альфреда Жарри и от твоей пьяной хари!

И действительно, кумушки с возмущенным видом встали и удалились, а свадебный хоровод оккупировал освободившиеся скамейки. Внезапно невеста, которая в изобилующем кружевами платье походила на ломоть грюерского сыра, однако с весьма соблазнительными формами, устремилась к Виктору. Он даже чуть велосипед не уронил.

— Месье Легри! Это вы! В такой знаменательный день! Какой у вас хорошенький велосипедик. Позвольте представить вам нашего свидетеля Гедеона Лапорта, он рисует исключительно колокольни романских церквей. Я хотела послать вам приглашение, но Морис предпочитает праздники в узком кругу, поэтому мы по-свински объелись кровяной колбасой с жареной картошкой в том кабаке. Ах, до чего же я счастлива! — И новобрачная немедленно разрыдалась на груди толстого Гедеона.

— Эй, Мими, сейчас же вытри сопли, — буркнул Морис Ломье. — Это она от радости, Легри, видите, прям сияет вся.

— Стало быть, и вас охомутали, — не без удовлетворения констатировал Виктор. «Одним соперником меньше», — подумал он. Изящный оборот невесты — «по-свински» — напомнил ему о пряничных свинках.

— Увы, а что поделаешь — пришлось расплачиваться за успех. Серия моих картин, посвященных рыбацкой флотилии в бретонском порту, изрядно поправила наше финансовое положение — я продал эти шедевры современного искусства в Большие магазины Лувра. Представьте себе, сидел без гроша, а тут вдруг богатеем заделался. Как говаривал дражайший Альфонс Але,[61] «деньги помогают сносить нищету». А в результате Мими возжелала респектабельной жизни. Прощайте, мадемуазель Лестокар, здрасьте, мадам Ломье! Катастрофа. Не хочу больше, дескать, спать на скрипучей койке, подавай мне перину пуховую и резной гарнитур в стиле какого-нибудь Людовика… Что-то совсем у нас Мими расклеилась, а, Гедеон? Ладно, ты ее утешай, а мы с Легри пока накатим по стаканчику — и не какой-нибудь там дешевой анисовки!

Морис Ломье и Виктор уселись на старые колченогие стулья в ближайшей винной лавке и заказали коньяк.

— Выпьем, Легри, в знак скорби по нашим надеждам, а также за размеренное существование, шерстяные носки, трехразовое питание и сопливых карапузов… Ходят слухи, вы скоро станете папашей?

— За ваше семейное счастье, Морис! Супружеская жизнь наверняка пойдет вам на пользу, я предрекаю чете Ломье многочисленное потомство — троих, четверых, пятерых маленьких художников, алчущих славы.

— Просто алчущих! Они же кормилицу живьем сожрут, а меня разорят!

— Да бросьте, у вас впереди лучшие годы. Прошу прощения, должен вас покинуть — меня ждет Таша.

— Погодите! Откройте тайну — вы знаете какое-то колдовское заклинание? Семь лет супружеской идиллии, никаких громких скандалов — это значит, что вы оба отъявленные плуты или же что вы обожаете друг друга до умопомрачения?

— Все дело в том, что мы с Таша увлечены не только друг другом, но и каждый — любимым делом. Она — живописью, я — расследованием преступлений.

— И еще этой ерундой, которая претендует на звание искусства, — фотографией, — фыркнул Лoмье. — Что ж, храните свою тайну. И как бы то ни было, не забудьте сообщить прекрасной Таша, что ее поклонник сам себе надел петлю на шею.

Виктор снова оседлал велосипед и промчался по улице Лепик на полной скорости, за что был обруган зеленщицами и торговцами рыбой.

— Так, на повестке дня — оповеститель, — бормотал он себе под нос. — Как его?.. Ах да, имя как у одного из волхвов. Ага, Гаспар? Бальтазар?.. Нет! Черт возьми, третье на языке вертится… Протелефонировать Жозефу? Кэндзи может взять отводную трубку. Придется потерпеть…

Он наблюдал за ней тайком, и на душе становилось легче. Она была в простой одежде, светлые кудряшки выбились из прически. Ее платье в цветочек словно осветило собою булочную на улице Рокет, где она с багетом подмышкой пересмеивалась с двумя подмастерьями. Потом он шел за ней, сохраняя дистанцию, мимо высоких зданий с темными, растрескавшимися фасадами, на которых белыми клетками шахматной доски билось под ветром на бечевках белье между небом и землей. Она свернула в заросший травой двор, где мальчишки играли в шары.

«Мое спасенье, мое искупление, до чего же ты миленькая, когда не наряжаешься кокоткой».

Мельхиор Шалюмо прошел мимо муниципальной библиотеки, вдоль лавок торговцев ломом, поглазел на выставленные в витрине весы без чаш, дырявые кастрюли, подковы, горы гаек и болтов.

— Паровую машину для обогреву одинокими ночами не желаете? — осклабился овернец в деревянных башмаках, хозяин перечисленного великолепия.

— Продай ему лучше подъемный кран, этому недомерку! — загоготала беззубая старьевщица.

«Драгоценный Всемогущий, спасибо за очередную оплеуху. Я презираю мелких людишек, бросающих мне оскорбления, — по сравнению с ними я великан! Посмотри, какая грязища, какой беспорядок, я никогда не видал столько металлолома. Тут продают даже оловянные барные стойки, а там — котлы, карнизы, корабельные якори. Ною было бы из чего построить ковчег, вот уж он обрадовался бы. Кстати, заметь, Ной взял с собой каждой твари по паре — только животных, а это свидетельствует, что до гнусного рода человеческого ему дела не было. Вот и мне на людишек наплевать. О, ну наконец-то хоть что-то полезное!» Мельхиор нагнулся и поднял из кучи ржавого мусора стамеску.

— Настанет и мой черед посмеяться. Месть слаще меда!

Доведенный до кипения, мед загустел и был смешан с мукой, которую чья-то рука насыпала в него деревянной ложкой. Две субстанции соединились, и тягучая масса отправилась охладиться в квашню. В замес добавилось и полстакана молока, подсоленного пятнадцатью граммами белейшего поташа.[62] Чьи-то руки замесили тесто, сдобрив его имбирем и корицей. Главное — не забыть щепотку того, что превратит пряник в уникальное угощение, в последнее, что отведает человек, кому он предназначен. Вот так, заполнить формочку, поставить ее на огонь…

Проще простого. Чтобы отравить ближнего своего, всего-то и нужно, что добрый рецепт, минимум мастерства и изрядное хладнокровие.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Среда, 7 апреля

Аженор Фералес так разозлился, что никак не мог успокоиться. Едва заполучив на палец обручальное кольцо, Мария, эта нимфа, за которой он ухаживал больше года и которая в конце концов стала с ним так нежна и мила, что не было возможности устоять перед малейшими ее капризами, забыла о дне рождения мужа! Аженор проснулся в чудесном расположении духа, предвкушая, что сейчас жена подаст ему завтрак в постель, а под одеялом обнаружится сверток, перевязанный золотистой ленточкой. Но вместо этого Мария заперлась в ванной комнате и плескалась там, пока он в одиночестве пил горькую бурду под названием кофе и жевал гренки. Ничего себе начало семейной жизни!