Маленький человек из Опера де Пари - Клод Изнер

— Просто слух прошел…

— Ну букеты — это пожалуйста, ну пралине в крайнем случае, но пряничные свинки!..

— Месье Бланден жил один? — поспешно сменил тему Виктор.

— Не обязательно жить с кем-то под одной крышей, чтобы… ну, вы меня понимаете. У месье Жоашена, как и у всех, были определенные потребности, но он никогда не трепался напропалую о своих увлечениях. К Вологде этой, кстати, он неровно дышал. То есть это я так думаю. Но у Вологды уже был богатый любовник — владелец фотоателье на бульваре Мадлен. Впрочем, это не мешало ей крутить шашни с месье Аркуэ. Однажды я их застала, когда они… Эй, только не вздумайте писать об этом в репортаже! Кстати, почему вы не записываете?

— У меня идеальная память. Спасибо, мадам, честь имею. — Виктор поднялся, но мадам Марсо тотчас сорвалась с места и встала между гостем и дверью.

— Месье Марсо еще нескоро вернется, а я много чего могу вам порассказать. К примеру, прелюбопытные дела творятся в фойе Танца — благодетели наших мамзелек обмениваются заветными адресами. Советую вам потолкаться там в понедельник — самый, так сказать, базарный день. Кто знает, что за интриги у них затеваются, особенно в присутствии этого развратника Мельхиора, который играет роль посредника.

— Мельхиора?..

— Это наш оповеститель, говорила ж ведь. Ну так что? Если хотите, проведу вас туда, когда месье Марсо зазевается, а то строгий он у меня, всё у него по правилам, одна служба на уме — стережет участок, что твой часовой. Младший лейтенант от артиллерии в отставке все ж таки — пароль-отзыв, и дорога в штаб открыта. Как, вы уже уходите?

Мадам Марсо проводила Виктора до дверей.

— Ежели что потребуется — не стесняйтесь меня беспокоить, господин Вирус. И помните: базарный день — понедельник!

Виктор наконец-то вырвался из лап вахтерши и покинул Опера с твердым намерением пообщаться с «оповестителем», который наверняка должен знать побольше, чем мадам Марсо.

— Древесницы въедливые? Кто это такие? — Жозеф тщетно делал знаки Кэндзи, моля о помощи, — тесть перебирал каталожные карточки, притворяясь слепоглухонемым.

— Это, молодой человек, представители семейства древоточцев, чьи гусеницы являются ксилофагами. Я уверена, что, если вы хорошенько пороетесь в той куче бумаги, непременно отыщете мне исследование, посвященное сему подотряду разнокрылых. — Пожилая дама в затемненных очках и заношенном до дыр пальто, не снимая галош, прошлась по книжной лавке.

Жозеф помотал головой — ему казалось, что посетительница говорит с ним на иностранном языке.

— Прошу прощения, мадам, но мне в жизни не доводилось встречать въедливых разнокрылых ксилофагов. И читать об их нравах и обычаях тоже.

— Вы меня удивляете! Речь идет о самых обыкновенных ночных бабочках. Зато их гусеницы выгрызают в стволах деревьев длиннющие ходы, целые лабиринты. Если мы будем сидеть сложа руки, наша планета превратится в головку швейцарского сыра! Что ж, придется мне отправиться в музейную библиотеку, поскольку у вас тут, в «Эльзевире», пренебрегают естественными науками.

Колокольчик звякнул — дверь за пожилой дамой закрылась, — и Кэндзи наконец оторвался от каталожных карточек.

— Зять мой, меня вы тоже удивляете! — радостно сообщил он. — Неужто вы не встретили ни одной ночной бабочки? Вы, прославленный исследователь подземных лабиринтов, которыми мы наверняка обязаны въедливым ксилофагам! Вы же облазили тайные ходы вдоль и поперек с нашим третьим совладельцем!

Жозеф разинул рот и опять помотал головой:

— Не понимаю, о чем вы…

— О подземных ходах, которые в народе именуют Катакомбами. Каким-то многоумным антрепренерам взбрело в голову, что это идеальное место для концерта. У вас что, провал в памяти? Забыли, что ходили туда с Виктором слушать Шопена и Сен-Санса в прошлую пятницу, в то самое время, когда вы предположительно должны были заниматься описью библиотеки герцога де Фриуля? Вот уж троица отъявленных лжецов!

— Кто наговорил вам такой вздор? — пролепетал молодой человек.

— Мадам Максимова. Это же она назначила вам рандеву в Катакомбах.

— Ах да… Вот уж доносчица! Она меня разочаровала. Видите ли, мадам Максимова пообещала нам помочь с именами, а поскольку ее трудно застать дома…

— Перестаньте водить меня за нос! — рявкнул Кэндзи, но тут же полюбопытствовал: — С какими именами?

— Для наших наследников. Пока это секрет. Я собирался все рассказать Айрис в конце недели, и Виктор еще ничего не обсуждал с Таша. Мадам Эдокси одобрила мой выбор. Вас это, кстати, касается в первую очередь, потому что если у нас с Айрис родится мальчик, мы назовем его Артур Габен Кэндзи!

— Габен — понимаю, так звали вашего батюшку, но Артур…

— Ну как же? Артур Конан Дойл — один из моих любимых писателей!

— Стало быть, беднягу Эмиля Габорио, некогда властителя ваших дум, вы разлюбили?

— Ни в коем случае! Если родится дочь, будет Эмилией Эфросиньей. Матушка страшно обиделась, что старшую мы нарекли Дафнэ, но Эфросинья, однако, не лучшее имя для девочки, поэтому я поставил его на второе место.

— Это наводит меня на мысль, что мое имя и вовсе никуда не годится, раз вы отвели ему третье.

Жозеф покраснел и принялся было убеждать тестя в искренности намерений, но Кэндзи, разволновавшийся больше, чем сам от себя ожидал, остановил его жестом и начал протирать очки.

— В чистоте ваших побуждений я не сомневаюсь, однако мое имя, помимо того что оно повергнет в ужас всех чиновников, еще и принесет моему внуку немало мучений в школе. Поэтому и вас, и Виктора я освобождаю от обязательств передо мной. Кстати, Виктор сегодня не придет, а у меня есть дела наверху, так что вы остаетесь на хозяйстве. — Кэндзи договорил, уже поднимаясь по винтовой лестнице.

— Э-э… а как же мои доставки?

— Возрадуйтесь — доставлять нечего. Вы упаковали книги для месье Куртелина?[59] Он сам их заберет.

Проводив тестя взглядом, Жозеф сердито пнул стул. «Ну вот, опять наряд вне очереди! Месье будет любезничать с мадам Джиной, а я тут надрывайся. Упаковки, упаковки, терпеть не могу упаковки. В морг хочу! Хватит с меня», — метал он громы и молнии, яростно выстраивая на конторке стопку из книг в переплетах и отрывая здоровенный кусок оберточной бумаги. Завернув кое-как томики в бумагу, молодой человек обмотал стопку бечевкой, сделал узел, но ухитрился намертво увязать в него указательный палец и попытался выдернуть руку. Вся конструкция развалилась, книги посыпались под конторку, и Жозеф чертыхаясь полез за ними. В этот момент зазвенел колокольчик на входной двери, в лавку ворвался человек с гладко зачесанными волосами и бешеным взглядом.

— Призываю вас бойкотировать «Неаполитанца»! — возопил он. — Это не кафе, а бандитский притон! Вчера вечером у меня там украли пальто. Нога бы моя в эти заведения не ступала, да и не ступает, разве что захожу туда каждый день с друзьями сигару выкурить, но это не в счет!

— Здравствуйте, месье Куртелин, — пропыхтел Жозеф, показавшись из-под конторки, и снова попытался выровнять на ней стопку книг.

— Здравствуйте, честь имею… А, это вы, Пиньо? Я хотел заказать у вас «Парижскую глупость» Поля Эрвиё — Лемер только что выпустил новое, дополненное издание. А это всё для меня? — указал на стопку книг месье Куртелин.

— Да… уф… сейчас я их…

— Не надо запаковывать, я так возьму. Пришлите мне счет, всего хорошего. — Завернув книги в газетную полосу, месье Куртелин бросил остальные листы на прилавок и удалился с добычей.

Жозеф, запрятав ножницы и моток бечевки в ящик конторки, взялся за распотрошенную свежую газету.

Труп, обнаруженный у Монпарнасского кладбища, опознан. Г-н Жоашен Бланден, скрипач, служивший в оркестре Парижской оперы, возвращался с концерта, прошедшего в Катакомбах, и, по мнению судебно-медицинского эксперта, стал жертвой сердечного приступа. Он упал и разбил голову о бордюр…

«Я так и знал! Жоашен Бланден! Скрипач! — возликовал Жозеф. — Минуточку, сердечный приступ? Может, полиция не хочет раскрывать тайну следствия? Я чую, что в этой смерти есть что-то подозрительное. Чутье ведет меня в мрачные чащобы, кишащие древесницами въедливыми, а не в мирный подлесок для променадов. А кого чутье подводит? Моего шурина! Какая досада — флики уже идут по следу, а я тут жду у моря погоды».

…Виктор брел по Монмартрскому кладбищу, по дорожке двадцать третьего участка к могиле Шарля Фурье. В память о покойном дядюшке Эмиле, яром приверженце фаланстерской школы, он каждый год заставлял себя присутствовать на церемониальных собраниях во славу этого философа, прозванного Искупителем. На таких собраниях Виктор держался в сторонке, избегал общения с последователями Фурье и не участвовал в вечерних посиделках за столом.