Могучая крепость. Новая история германского народа - Стивен Озмент

германских евреев в Священной Римской Империи, объявил эти слова христианского ученого беспрецедентными и едва ли ожидаемыми от автора трактата «Иисус Христос родился евреем». Но у германских евреев также имелся могучий, корыстный, движимый личными интересами союзник в лице императора, который сильно полагался на их финансовые ресурсы. Еще больше помогло им во время Реформации малое впечатление, которые суровые слова Лютера произвели на современников. В курфюршестве Саксонском указ 1536 года, по которому не принявшим христианство евреям отказывалось в проживании и охранных грамотах, был пересмотрен. Мартин Бусер приготовил новый суровый указ, касающийся евреев Гессена, с целью ограничить работу гессенских евреев самой непритязательной. Но, вводя его, ландграф Филипп включил в насильственные меры только ограничения на взимание евреями процентов, запрет на открытие новых синагог, попытки евреев обратить в свою веру христиан и посещение евреями повышающих самосознание проповедей. Нигде ни один князь не сжигал синагоги, не стирал с лица земли дома евреев, не хватал еврейские книги, следуя рекомендациям Лютера{220}.

Антиеврейские трактаты Лютера продолжали печататься в полных собраниях его работ, но, как правило, не включались в лютеранские наставления, катехизисы и собрания гимнов. Одним из нескольких исключений было дополнение к катехизису, в котором перечислялись евреи в лютеранской Формуле Согласия. Там евреи появились, как последние в ряду еретиков, специфических для подъема протестантизма, словно не поменявшие веру евреи были еще одним сбившимся с правильного пути ответвлением лютеранства: «Сакраменталисты [цвинглианцы], кальвинисты, исступленные фанатики [анабаптисты], эпикурейцы [спиритуалисты] и евреи»{221}.

В 1523 году Лютер открыл дверь культурно негерманским жителям Германии, а через два десятилетия захлопнул ее. Гораздо более влиятельными в германском лютеранском мире были другие реформаторы, включая его коллегу из Виттенберга Юстуса Йонаса и нижнесаксонского реформатора Урбана Регия, которые вместе с большинством политических лидеров протестантизма были готовы бесконечно ждать перехода евреев в другую веру и отрицали запугивание и заманивание{222}.

До национал-социализма не существовало прямой связи между христианским анти-иудаизмом и расистским антисемитизмом двадцатого века, присутствовавшим в правительственной программе рейха по уничтожению евреев. Лютер никогда не поддерживал никакого манихейского дуализма «первого» и «последнего» человека, растущего арийца и увядающего еврея (таковы были представления ряда немецких, а также иных интеллектуалов девятнадцатого столетия). Хотя он подозревал, что сменившие веру евреи — неискренние христиане, значение имели отношение и воля, а не кровь или раса{223}. Даже на высотах, на которые Лютер вознес христианский антииудаизм, на фоне погромов и преследования евреев христианами в позднем средневековье, Лютеру никогда не был свойственен расистский антисемитизм национал-социалистов. И сам термин «антисемитизм» появился не в конце 1530-х, не в 1540-ые годы, а в 1879 году{224}. Если бы Лютер сделал по-своему, то не принявших христианство евреев выслали бы правительства того времени — тем же образом, как высылали «упрямых» анабаптистов и других сектантов-диссидентов, не поддерживавших протестантизм или католичество. Также иудаизм никогда не считался тяжким преступлением по германским законам, как случилось с анабаптизмом в 1529 году.

Тем не менее, нацисты буквально мобилизовали работы Лютера во время Холокоста. Как и в случае с ранними антисемитами, им показал дорогу не Лютер, а евреи, принявшие христианство, «разоблачения» и нападки которых на бывшую веру были собраны немецким кальвинистом Андреасом Эйзенменгером и опубликованы в 1711 году. Под названием «Разоблаченный иудаизм» («Judaism Unmasked») эта печально известная коллекция диатриб принявших христианство евреев была названа антисемитским «боевым литературным арсеналом» девятнадцатого века{225}. Нигде на более чем двух тысячах страниц этого труда не упоминается имя Мартина Лютера.

Сегодня очень малое количество ученых изучает поздние работы Лютера, направленные против евреев, с надеждой найти характерный биографический или исторический контекст, которые могли бы представить его как теолога, или его реформу в менее неприглядном свете. Скорее это объясняется его старостью, ухудшением здоровья и разочарованием в реформе, которая тогда быстро теряла позиции, уступая не только соперникам из протестантов или католиков, но, как искренне верил Лютер, также и оппортунистическим евреям. Еще одним популярным объяснением является предположение о навязчивой идее с неизбежным вторым пришествием Христа, сигналом к которому станет принятие евреями христианства или их удаление из компании христиан{226}.

Самым правильным объяснением в данном случае, вероятно, является историческое и лучше всего задокументированное. С самых первых работ Лютер критиковал фундаменталистский иудаизм, как отрицающий учение пророков и раннее христианство, превращающий изначальную религию, полную веры и надежды, в соблюдение ритуалов и добрых дел. К 1530-м годам он боялся, что такая же судьба ждет его собственную реформу. Его анти-иудаизм был перемешан с восприятием германского прошлого, как истории разграбления и хищничества иностранцев. И Лютер, не чувствуя никакой диспропорции, мог поместить современных ему евреев в длинную последовательность народов и наций, которые давили германцев. Смешение истории и теологии также делало его антиеврейские работы особенно уязвимыми для выбора антисемитами девятнадцатого и двадцатого столетий{227}.

Реформация в современной критике

Многие, начиная от современника Лютера, его соперника Томаса Мюнцера, до главного американского историка из изучающих Германию, Гордона А. Крейга, считают историю германской Реформации экспансией абсолютистского германского территориального государства, «которой ничто не мешало»{228}.К подобному выводу пришли и на основе видимого влияния Реформации на семейную жизнь — новая лютеранская семья считается «прототипом безусловно патриархального и авторитарного дома»{229}. Тем не менее, в самом начале Реформация обещала новаторские отношения между господами и подданными, евреями и христианами, мужчинами и женщинами. Новая теология провозглашала духовное равенство и свободу всех христиан, независимо от социального статуса, ставила бок о бок честных крестьян и жадных землевладельцев и коррумпированных священнослужителей, ругала христиан за запугивание евреев, защищала модель брака, основанную на разделении власти в семье. Тем не менее, когда крестьяне стали угрожать насилием, ответ Лютера их предводителям был суровым («страдание, несение своего креста»). А после того, как они восстали в Саксонии и Гессене, стали грабить, жечь и убивать своих господ, он советовал последним быть в той же мере безжалостными («сметайте, убивайте, закалывайте»){230}. В обоих случаях он говорил за упрочившуюся Германию.

Такие ответы заставили современных ученых и больших знатоков задуматься вслух о том, не сеяли ли люди, стоящие за Реформацией, горький социальный и политический урожай для более поздних поколений немцев. Реформации не удалось завоевать массы на свою сторону прямым обращением. Поэтому говорят, что она подорвала альтернативное, квази-демократическое общественное самоуправление, приняв авторитарное территориальное государство и, таким образом, поставив раннее создание германской нации и парламентское правительство вне досягаемости{231}.