Могучая крепость. Новая история германского народа - Стивен Озмент

мужа [Христа] и ежедневно совершает блуд на блуде и прелюбодеяние на прелюбодеянии, превращая самых непорочных из людей в сутенеров? Словно Христос не прилагает усилий… чтобы выбрать… чистую и честную любовницу! Словно Христу требуется от нее только вера и доверие, и его не интересует ее добродетель и другие достоинства! Словно определенное смешивание добродетельности с проступком и грехом, и Христа с Велиаром возможно!»{187}

Единение веры Лютера не было ни средневековым мистическим союзом, ни неправильным пониманием традиционной роли веры. В сравнении со средневековой теологией он радикально переформулировал определение «спасенного» человека на этой стороне вечности. Вместо того чтобы стать по сути как Христос, доброму христианину требуется скорее признать и принять свое постоянное и неизменное отличие от него на этой стороне вечности. Тем не менее, в новом определении Лютером «идеального смертного», Бог и человек были также полно урегулированы и приведены в соответствие друг с другом, как будет в вечности. При этом не происходило какого-либо богохульнического умаления Бога или возвышения человека. Здесь, точно следуя критическим высказываниям, Гохштратена, присутствовало «определенное смешивание добродетели с грехом», тем не менее, не такое, чтобы сделать Христа беспечным и неосмотрительным сутенером, а душу — распутницей-проституткой. В германской протестантской традиции верующий являлся добродетельным и грешным одновременно, simul iustus et peccator — добродетельным благодаря союзу с Христом в вере и грешным благодаря его глубоко пустившей корни конечности и падшему человечеству.

Эта диалектическая теология была единого рода с наложенными друг на друга автопортретами Дюрера — воскресшего Христа и зараженного смертью человека, полного печалей. Хорошая новость христианского Евангелия, по Лютеру, заключалась в том, что от человека не требуется быть внутренне «как» Бог, чтобы быть с Ним единым. В процессе «счастливого обмена», который повторяется в долгих как жизнь моментах веры, верующий получает ясность и уверенность, что Бог — не фикция, а его библейское обещание, что «все, кто веруют, будут спасены» — не ложь.

С этим ярким духовным прозрением также пришло мрачное осознание, что душа сама по себе, одна и отделенная от своего божественного жениха, остается несчастным и бесталанным существом. Она неспособна ни исполнить Закон Божий в этой жизни, ни пережить Божий суд в следующей. С точки зрения Лютера, германский христианин, в отличие от римского, не видел свою жизнь в духовной бесконечности от уменьшающейся грешности к увеличивающейся добродетели. Его душа простирается на два полюса и ведет двойное существование. Оно безнадежное и сумасшедшее в жизни, которую только он способен вынести на Земле, тем не менее, бесконечно защищенную в высотах, на которые вера мгновенно его поднимает. Германские христиане, которые достигают такого самопонимания, будь то через традиционные вероисповедания, или какой-то светский опыт, получают ощущение постоянной возможности духовного подъема. Хотя это и лютеранская формулировка, в нее вошли бесчисленные моменты напряжения и озарения предыдущего религиозного опыта и понимания. Здесь, одним словом, была теология для народа, вечно начинающего движение вперед и останавливающегося в своей истории, высшая философия «вытягивания себя самого за шнурки ботинок», которая не позволяла ни самоудовлетворения, ни отчаяния. Это был также предостерегающий урок, который Иоганн-Вольфганг фон Гете в дальнейшем модернизирует в своем пересказе германской истории доктора Фауста шестнадцатого века{188}.

Новое гражданское общество

Новая теология критически переоценивала не только проблемы, угрожающие душе, но также и те, что стояли перед всем обществом. В лютеранской версии христиане, являвшиеся «господами всех вещей» в сознании и душе, несли обязанности «рабов всех вещей» в своем телесном воплощении и светских занятиях. Политическому, социальному и бытовому расширению Реформации также способствовали диссидентство внутри лютеранских рядов духовных отцов и требования крестьян и ремесленников во имя христианства и Реформации.

Учитывая чернила, которые современные ученые потратили на описание политических и социальных идей Лютера, как ведущих к триумфу абсолютного германского территориального государства, само выражение «лютеранское гражданское общество» может показаться парадоксальным. Однако религиозные реформаторы принимали не только германское национальное движение, но также и цель достижения справедливого и честного общества для всех немцев. До того, как реформы Лютера изменили церковные законы хотя бы одного города или деревни, он опубликовал крупные трактаты по политической философии, об облегчении доли бедных, браке и семье, еврейско-христианских отношениях и реформе образования.

По двум пунктам соперничающие реформаторы того времени соглашались: победа означала обеспечение и закрепление реформ в законах и нормах поведения, а самый эффективный способ сделать это — вобрать в себя установленную власть. Соответственно, лютеране изображали сепаратизм и революцию, как уклонение от христианского морального и гражданского долга. Уклонение — это, скорее, оставление и разрушение общества, чем его внутренняя реформа. Это хорошо понимали как Томас Мюнцер, который возглавил Крестьянскую войну, так и радикальные голландские и германские анабаптисты, создавшие царство террора в городе Мюнстере: первый навязывал мирное принятие его реформ саксонским князьям, в то время как вторые пришли к власти законными способами{189}.

Для того времени совокупные эффекты реформ, осуществляемых в политике, социальном обеспечении, жизни семьи и образовании, были такими же важными, как и те, которые пытались провести в церкви и религии. В борьбе за справедливые законы и честные институты Бог и дьявол воюют как за отдельные души, так и за правление на Земле. Лютер представил две возникшие и существующие одновременно власти, которым Богом предписано управлять светской и церковной сферами жизни. Князьям и аристократах! следует надзирать за телом и собственностью, пасторам и священникам — охранять совесть и душу.

Для Лютера немецкой проблемой шестнадцатого века был успех дьявола в искушении как правителей, так и священников, и подданных и мирян, на продажу своих душ и уклонение от нравственных и духовных обязанностей. Политики делали это, дозволяя несправедливость и создавая препятствия для Евангелия; священники — лживо заверяя о спасении и обладая светскими амбициями; а общая масса человечества — позволяя так легко себя обмануть и запугать и тем, и другим. В дополнение к иностранному врагу — хищническому папству, виделись и два других врага, угрожавших гражданскому обществу в первые десятилетия Реформации. Это были католические правители, которые подавляли протестантские религиозные реформы, а также ренегаты — протестантские проповедники и революционеры, которые подзуживали простого человека взяться за оружие и бороться за якобы христианские права.

Преследуя свои цели, Лютер сделал размытыми линии власти и силы, которые сам и начертил. Прежде всего, это произошло, когда он пригласил христианских господ благородного происхождения из германской нации, как христианских мирян, поддержать его против несговорчивой церкви. В 1523 году он похвалил пример конгрегации мирян немецкого города Лейснига за то, что там