Мокруха - Джон Ширли

Охранник повернулся к ним, но продолжал удаляться: задом наперёд.

— Нет, сэр, не сегодня. Миссис Денвер нездорова. Они не принимают гостей. Она просто не может. Я уже спрашивал.

Он снова развернулся к ним спиной.

У сторожки он, поколебавшись, повернулся к посетителям опять, на сей раз уперев дробовик в правое плечо, да так, что из этой позиции его перебросить в боевую — как на два пальца нассать.

— Чёрт, чёрт, чёрт, — прошипел Джефф себе под нос и пошёл к машине. Он завёл двигатель, отъехал немного, развернулся и осторожно поехал по дороге. Прентису показалось, что Джефф специально едет на малой скорости. Ты нас не прогонял, сигнализировал он охраннику. Это мой выбор.

— Слушай, ну поехали в полицию, — сказал ему Прентис, когда они очутились у выезда на хайвей. — Митч во что-то влез. По самые помидоры. Может, эти ублюдки его кормят какой-то дрянью. А если он умрёт там? Как Эми.

Джефф остановил кабриолет на обочине старой бетонной дороги. Он сидел и смотрел на трассу.

— К чёрту копов.

— Я знаю, что ты о них думаешь...

— Особенно полицию Лос-Анджелеса. Это полные уроды. И я поклялся, что мы к ним не пойдём. Я поклялся Лонни.

— Ну это же глупо, чувак. Ты что себе думаешь? Мы кто, Том Сойер и Гекк Финн, принёсшие клятву на костях пирата? Ты о Митче подумай! Пошли к копам.

Джефф испустил долгий вздох. Откашлялся, подняв с дверцы кабриолета облачко пыли, и так яростно защёлкал передачами, что Прентису стало боязно за трансмиссию. Потом машина выкатилась на хайвей.

— Ладно. Ладно, хер с ним. Попробуем через копов.

Окрестности Малибу, ранчо Дабл-Ки

День только угасал, но в комнате Митча уже сгустились тени. Свет не горел, да и розовые стебли, сгрудившиеся вокруг окна, поглощали солнце. И тишина, если не считать негромкого шелеста, с каким отходили от стены оторванные обои, да фырчания мотора автомобиля. Небольшого автомобиля. Водитель переключил передачи, и машина уехала.

Митч отрывал от стены обои. Он подцепил их ногтем большого пальца и принялся отслаивать, как отделял заточкой лохмотья плоти от собственных рёбер несколькими днями раньше.

Чёртовы розочки на грёбаных обоях. Блядские геральдические розовые стебли с шипами, таких много на европейских рыцарских щитах... Поглядим, что там внизу, под ними.

Обоев он по сути и не видел. В голове его блуждали видения. Он видел, как уродует, увечит себя, погружает заточку в собственное предплечье. Он пытался вспомнить, как это начиналось, как он позволил втянуть себя в это дерьмо. Но с тем же успехом он мог вглядываться в затянутое дымкой окошко. Всё расплывалось и терялось.

Но не совсем.

Одни обрывки да фрагменты. Вот Больше Чем Человек говорит ему: В сущности, это мистический ритуал. Тогда эти слова прозвучали значительно. Теперь фраза показалась ему сущей херней. Мистический ритуал. Бред, да и только.

Таким образом его хотели околпачить. Стремились изобразить в собственных глазах неким аналогом святого Павла или даже Мессии. Страдания и распятие Христа непосредственно предшествовали его экзальтации, поучал Больше Чем Человек. Он говорил о факирах, возлежащих на гвоздях, о святых, которые бичевали себя день-деньской. Но тайна в том, что, если сделать всё правильно, это не больно! Да, поболит, но тут же и перестанет, ибо Безымянный Дух исцелит тебя...

Они сидели на террасе кондо, выходящей на пляж. Больше Чем Человек укрывался в тени и соблазнял Митча головокружительными обещаниями. Я хочу сделать тебя звездой, Митч, но для этого тебе потребуется превратиться в бога. Чтобы стать настоящей звездой, суперзвездой, необходима полнейшая концентрация. Самодисциплина не обязательно болезненна! Не обязательно... Нужно только осмелиться и поверить в себя, исследовать небывалое... Твоё тело не есть твоё истинное тело, так что это не имеет никакого значения. Твоё истинное тело сотворено из эктоплазмы и наделено эфирной природой. Оно принадлежит вышним сферам, и вреда ему причинить невозможно...

А затем он показал Митчу Зонд. Простой нож — большой серебряный нож. Когда Митч усомнился, из теней на террасу выступила девушка, и он обомлел, увидев, что это жена Тома Прентиса, Эми. В одной комбинации. Она была загорелая, босоногая, и всё тело её покрывали шрамы цвета лунного света. Она взяла нож (Митч отслоил очередную длинную спиральку от обоев), опустилась перед ним на колени, положила одну руку Митчу на бедро (у Митча немедленно встал), а свободной воткнула лезвие себе в грудь.

Митчу захотелось убежать, вырваться, огласить террасу воплями, потому что на верхушке её топика выступила кровь и потекла по изящным круглым чашечкам грудей. Но он увидел, какое у неё лицо: преисполненное экстаза.

И он подумал растерянно: да эта сучка рехнулась...

И он так думал, пока Сэм Денвер не сказал:

— Почувствуй то, что ощущает она. Возьми её за руку, и это чувство перейдёт в тебя.

— Она... нет. Не могу. Она меня ударит.

— Нет. Не ударит, Митч. Обещаю.

И Митч потянулся к Эми, взял её за руку... и тогда ощущение коснулось его, перетекло в нервную систему, облизало длинным влажным языком. Оно расширялось оттуда, захватывая всё тело и повергая его в чудовищной интенсивности усладу.

Он почувствовал то, что ощущала она, о да, он даже почувствовал те горячие, налитые наслаждением места, куда вонзилось лезвие, места, где наслаждение было всего сильнее и напоминало пламя полыхающего факела — такое яркое, что и смотреть на него можно только искоса. Он чувствовал её груди (ещё одна полоска обоев долой), словно они были его собственными. Как если бы у него были женские груди. Он ощущал лезвие, срезающее их на дюймовую глубину то тут, то там... Он отшатнулся. Голова у него закружилась, но ему захотелось испытать это чувство — наслаждение — снова. И немедленно.

— Дай мне нож, — сказал он.

На следующее утро ему было тошно, муторно. Интенсивность наслаждения обошлась не даром. Раны? Он их не чувствовал. Тогда — не чувствовал. Но он ощущал медленно закипающий в стальном котелке равнодушия страх.

Однако следующей ночью он оказался готов к большему.

— Я хочу, чтобы ты ещё кое-что для меня сделал, — говорил Денвер. — Просто затем, чтобы показать свою верность нам. Свою приверженность нам. Своё призвание. Есть одна улица...

Теперь Митч оторвал ещё одну полоску от обоев, стиснул её зубами, встряхнулся, хотя движение взбудоражило в нём волны боли. Он отгонял воспоминание о том, что Больше